Две Жизни - Кора Антарова

На этом И. закончил речь. Он стал обходить все столы, внимательно рассматривал все на них разложенное, беседовал с каждым человеком и, каждого обняв, каждому указав новый путь усовершенствования в его труде, после чего вышел из дома Деметро. В саду И. отпустил всех наших спутников, велев им приготовиться к пути рано утром, а мне приказал остаться подле него и Раданды. Расставшись с друзьями, мы прошли сокращавшими путь дорожками прямо к часовне Радости и, когда она стала виднеться на своем воздушном пьедестале, сверкая среди густой зелени и синевы неба, И. спросил меня:

– Хорошо ли ты, Левушка, помнишь наставление Великой Матери, полученное, когда ты возвращался к жизни, выйдя от Владык мощи?

– О, Учитель, мог ли я забыть хотя бы одну букву из Божественного указания? – ответил я поспешно. – Вот они, сияющие в моем сознании как огненная печать, незабвенные слова: "Теперь пойди в часовню скорби и принеси туда цветок Моей радости и утешения. Во встречах серого дня не важно слово человеческой философии. Важно слово утешения, чтобы мог человек отыскать в себе путь ко Мне. Я – не судьба. Я – не предопределение. Я – не неизбежная карма. Я – Свет в человеке, его Радость. Ко Мне нет пути через помощь других, но только через мир в самом себе".

– Живи же всем сознанием и сердцем в этой дивной радости гонца, получившего поручение от самой Жизни.

Помни, что гармония твоя – мост, по которому сходит энергия Света к земле. Иди путем мира, будь сам путем мира для всех скорбных и протестующих, для всех сковавших своему духу тюрьму собственными жалобами и слезами. Будь благословен.

И. подал мне руку, Раданда взял вторую, и мы стали подниматься по кружевной лестнице. О, как легко, как очаровательно было восхождение в часовню на этот раз. Никакой огонь не жег меня, и чем выше мы шли, тем легче мне дышалось. Когда мы вошли в часовню и все трое приникли к стопам Великой Матери – блаженство Радости, блаженство Любви, блаженство Бесстрашия и мира охватили меня, и я впервые понял раскрепощенное счастье земной смерти...

Я еще не имею права рассказать о пережитом здесь. Великая Мать подала каждому из нас Свой живой цветок, приказав перенести их в часовню скорби. Подавая цветок И., Она сказала:

– Заложи в часовне скорби первый Свет надежды и мудрости. Раданде прозвучало:

– Внеси в часовню скорби убеждение в пощаде и уверенность в доброте. Я получил приказ:

– Вложи в часовню скорбящих цветок мира и знание, что ничей труд не пропадает напрасно, если он подан в бескорыстии и в мыслях об общем благе. Вложи в цветок всю любовь своего сердца и всю просветленность своего сознания, чтобы каждый, прикоснувшись к образу Моему, почувствовал жажду вырваться из кольца слез, знать и постичь Истину.

Молча трижды склонились мы перед Великой Матерью и, укрыв свои цветы под плащами, вышли из часовни. Раданда шел впереди, я в средине, И. замыкал шествие. Не только обычное сверкание шаров Раданды и И. видел я теперь, но точно корабль Света двигался вместе с нами по земле. Мы шли какими-то зарослями, узенькой тропочкой, по местам, в которых я не бывал, и даже не подозревал, что есть такая непроходимая чаща вереска и терновника в Общине Раданды. Цветущая чаща не имела в себе ничего устрашающего, но я четко понимал, что каждый, проникший в нее без провожатого, должен был неминуемо заблудиться, как в римских катакомбах древних христиан.

Совсем для меня неожиданно мы вышли к группам домов, раскиданных на большом расстоянии. Я не понял сразу, что именно произошло со мной, где мы, но весь я точно сжался, дышать здесь было много труднее, и ноги двигались так, точно вдруг на них повисли пудовые гири.

– Это эманации слез и скорби, Левушка, бьют так сильно твое тело, еще не привыкшее к чрезмерной разнице колебаний волн человеческих мыслей и чувств. Пройдет несколько минут, и ты приспособишься к новому окружению. Прижми крепче свой цветок, и силы твои мгновенно восстановятся.

Мы пересекли селение, молчаливое, как будто вымершее, и вошли в густую аллею исполинских тополей. Она привела нас к широкой площадке, где полукругом росли могучие белые клены и в центре их высилась точная копия часовни Великой Матери, такая же резная и воздушная, но... совершенно темная. Сначала она показалась мне даже черной от яркого контраста с белой листвой, но в следующее мгновение я увидел, что и часовня, и лестница, и сама статуя – все было как бы вырезанным из темно-темно-серой жемчужины. Я остановился, пораженный неожиданным зрелищем, и услышал голос И.:

– Часовня эта зоны лет назад была белой. Она была дана в помощь людям, чтобы чакрамы их, обновляемые Светом радости и утешения, очищались, чтобы Жизнь-Радость, вливаясь в сознание молящегося, освещала сердце скорбного и помогала слабому. Но слезы и жалобы людей, вбираемые Великой Матерью, темнили своими психическими эманациями скорби, силу которых ты только что ощутил на себе, верхний слой покрова статуи. Вернее сказать, ложась веками на дивный, сияющий материал ее, они покрыли, точно чехлом, всю фигуру Великой Матери. И теперь она видится людям как бы вырезанной из темно-серого жемчуга. На самом же деле – вглядись, ты увидишь, как сияет розово-белая фигура под слоем темных покрывал, что оставили на ней скорби, слезы, жалобы и болезни людей. Войдем. Выполним великую задачу, возложенную на нас Милосердием. Раз в столетие переносится сюда дар Любви Великой Матери в виде Ее живых цветов. Если бы Жизнь не обновляла Своих забот о страдающем человечестве, оно само задушило бы себя, равно как и источник своего вдохновения и Света.

Мы поднялись в часовню и все трое вложили наши цветы в руки Божественной фигуры, где уже лежали цветы почти черные, много темнее, чем сама статуя. Очевидно, к цветам больше всего прикасались руки и уста страдальцев.

Как только мы вложили принесенные цветы в руки статуи, точно огонь вспыхнул во всей часовне и над нею. Вся фигура, на один миг объятая пламенем, стала не черной, но темно-розовой, почти алой, когда пламя потухло.

– Боже мой! Это точно красный переливчатый жемчуг! – воскликнул я, пораженный и обвороженный чудесным явлением.

– Да, сынок, то жемчуг любви, то пощада и доброта, принесенные сюда Жизнью. То Свет надежды и мудрости, то мир и знание, что труд есть счастье, ибо всякий в бескорыстии поданный труд строит Общину мира, – сказал мне Раданда.

– Да будешь ты всюду гонцом легким и приветливым, гонцомутешителем. Пусть обаяние твое помажет людям усвоить все то, что Жизнь повелела тебе перенести в толпу людей, – прибавил И., обнимая меня.

– Помни об этой минуте, когда мировая Энергия пролила Свой очищающий огонь в помощь человечеству и ты был свидетелем этого движения Воли-Любви. Никто из нас не имеет сил, равных этому феномену. Но каждый из нас может проливать везде огонь Своей Любви в помощь делам и сердцам людей. Не забывай никогда, кого несешь в дела и встречи, где и перед кем начинается и кончается твой серый день земли и что он есть в действительности.

Когда мы вышли из часовни и вернулись снова в селение печальных, я даже не узнал сразу унылого поселка. Точно ливень омыл дома и садики. Точно роса, неведомая пустыне, пробила пыльную пелену трав и цветов. Несколько взволнованных фигур показалось на порогах домов, а через самое короткое время возбужденная, в счастливых слезах толпа людей спешила к сверкавшей рубиновой пылью часовне.

Мы снова укрылись в чаще терновника и цветущего вереска. После довольно долгого пути мы подошли к домику Раданды у трапезной с совершенно иной, неведомой мне стороны.

Оказалось, что времени прошло так много, что обед в трапезной давно отошел и не так много времени оставалось до вечерней трапезы. И. приказал мне привести себя в полный порядок и сходить за Грегором, Василионом, Бронским и Игоро, а также за Андреевой и Ольденкоттом. Ясса, бывший тут, дал мне точные указания, где всех их найти, и позвал моего друга Эта, который мирно спал в сторожке, ожидая моего возвращения.

Моя дорогая птичка, конечно, ассистировала при совершении моего туалета в ванне Раданды. Но этого ей показалось мало, она прыгнула в бассейн и начала в нем полоскаться. Я испугался, что Эта утонет в глубокой воде, но шельмец преуморительно и с большой уверенностью, хитро на меня посматривая, совершал свой, необычный для павлина, туалет. Я понял, что и этот воспитательный прием происходит не без влияния педагогики Раданды, успокоился и хохотал так, что Ясса пришел унимать нашу чрезмерную веселость и порядочно выбранил нас обоих.

Проштрафившись во внешнем мальчишестве, мне все же было очень легко собраться в своих внутренних силах и, вытерев Эта после ванны, я зашагал в его обществе по указанным мне Яссой местам.

Скоро, гораздо скорее, чем думал, я собрал всех своих друзей и привел их к И.