Разгон - Павел Загребельный

- Стриги меня, как академика Карналя. Что? Голова не такая? Чуб не так растет? Это у тебя руки не из того места выросли!

Единственное, в чем Кучмиенко был оригинален, это в костюмах. Носил только из материала в клетку - крупнее или мельче, в зависимости от моды, от времени года или просто от каприза.

Обедал он всегда тоже один, хотя приветливо здоровался со всеми, ласково улыбался, обещал, поощрял: "Заходи, заходи! Подписать? Приноси! Позвонить? Позвоним!" Алексея Кирилловича в столовой не трогал никогда.

Но сегодня не успел Алексей Кириллович хлебнуть ложку борща, как о его столик лязгнул эмалированный поднос с обедом, потом ногой был отодвинут стул, изображение спиральной туманности заслонило широкое брюшко, обтянутое серым, в крупную клетку, пиджаком, брюшко качнулось, его владелец уселся напротив Алексея Кирилловича, довольно почмокал сочными губами, добродушно произнес:

- Вот ты где, голубчик! А я тарабаню по телефону!

- Пришел пообедать, - скромно пояснил Алексей Кириллович.

- Обедать имеют право все трудящиеся! А вот ты мне скажи, почему трубку бросаешь?

- Я не бросил - положил.

- Положил? - удивился Кучмиенко. - А я и не разобрал: бросил или положил. Ох, какой же ты дипломат, Алексей Кириллович. Да ты ешь, ешь, не то остынет. А холодный борщ - это уже не борщ, а помои.

Сам он успевал и говорить, и есть, быстро, умело, алчно, с аппетитом.

- Я так и думал, - переходя к шницелю, сказал Кучмиенко. - Подумал - и решил: там была женщина. Меня, брат, не проведешь.

- При чем тут вообще женщина? - удивился Алексей Кириллович. - Петр Андреевич...

- Петр Андреевич холостяк такой же, как и я. Мы с ним трагические холостяки, если хочешь знать. Держимся, пока держимся. Это такое дело. Житейское. Но он переживает больше меня. Если бы не я, то кто его знает, как бы оно еще... Ты человек новый, тебе он чужой. А мне...

Кучмиенко перешел уже к компоту, а Алексей Кириллович застрял, казалось, безнадежно на борще, хотя говорить ему Кучмиенко и не давал.

- Я должен его оберегать! Это мой долг гражданский, если хочешь знать. А тут вы пропадете - и как в воду. Такое бывает только тогда, когда вмешивается женщина.

- Да никакой женщины.

- Тогда почему не сообщил о приезде? Сказали - возвращается в понедельник, а приехали в воскресенье. Машину не послал, сам не встретил...

- Петр Андреевич машиной не пользуется, вы ведь знаете...

- Не рассказывай мне басни! Еще как пользуется, когда припечет! Так, говоришь, сами приехали, без никого? А Совинского видели?

- Он там налаживает работу АСУ на металлургическом.

- Наладит, тот наладит! Академик обещал ему что-нибудь?

- Обещал? Не могу сказать.

- Ну, приглашал назад? Вернуться сюда просил? Звал?

- Вы же знаете...

- Я все знаю, а вот хочу услышать от тебя, потому что мы с тобой одинаково отвечаем за Карналя. Он, брат, как большой ребенок. А про Совинского я же тебе сам рассказал. Парень сметливый и баламутный. Возвратится - опять тут начнется...

- Петр Андреевич очень высокого мнения о Совинском как о специалисте.

- А я, ты думаешь, какого? Тоже высокого! Но Петра Андреевича интересует только техническая сторона дела, а я отвечаю за человеческий элемент. Специалист Совинский прекрасный. А как человек? Что за человек? Кто знает. Я знаю, потому что отвечаю. Так говоришь, не приглашал? И встретили вас, наверное, неважно, раз вы так быстро прикатили назад?

- Встретили нормально.

- Обед где был?

- В обкомовской столовой.

- Тоже мне обед! Те же семьдесят шесть копеек, что и у нас. Даже пива не дают. Не могли пообедать в ресторане? А кто вас встречал? Директор завода? Наверное, молодой. Молодые ничего не знают и не умеют. Старые кадры, те знали обхождение. А теперь комсомолия пошла, сплошная несолидность. Ну, доедай шницель да иди к своему академику. Он-то почему не обедает?

- Не знаю. Он не всегда обедает. Забывает.

- А ты напоминай. Не бойся напоминать. Тебе доверено все - здоровье Карналя тоже.

Кучмиенко добродушно похлопал Алексея Кирилловича по плечу и пошел из столовой, милостиво раскланиваясь с руководителями отделов и даря улыбки всем, кто попадался ему на пути. Улыбающийся тигр! Прыгнет - и не заметишь. Но тигр прыгал за поживой, а Кучмиенко? Он оставался для Алексея Кирилловича непостижимым и загадочным. Опасный - да, но почему? Может, потому, что его подозрительность граничила с провидением? Такой, уж если захочет, докопается до всего. Опасаясь, что Кучмиенко не успокоится и, не удовлетворившись его заверениями, все же попытается разведать больше об их поездке, особенно же о возвращении, Алексей Кириллович решил предупредить Анастасию.

Разыскал ее по телефону в редакции только на следующий день, спросил, не могли бы они встретиться в удобное для обоих время. Анастасия поинтересовалась:

- А какое время для вас наиболее удобно?

- Вообще-то у меня день ненормированный. Петр Андреевич часто задерживается на работе, а я еще чаще, но это не имеет значения.

- А дома вас не ругают?

- Жена еще и рада, когда прихожу поздно. У нас, знаете ли, малометражная двухкомнатная квартира, а два сына такие живые и веселые пареньки, что для меня места в квартире, в сущности, не остается.

- Почему же академик не позаботится о квартире для вас?

- Он квартирами не занимается, к тому же я еще мало здесь работаю. Да мы с женой и не жалуемся. Район хороший, солнечная сторона, близко детский садик. Одним словом, все прекрасно. Обо мне вы не думайте. Когда удобно вам?

- Можно было бы сегодня, но я пообещала вечером быть в Доме мод. Давнишние мои интересы. Иногда я помогаю девушкам демонстрировать моды.

- Где это?

- А вы никогда не были в Доме мод?

- Представьте, не был.

Она сказала, куда приехать, и он добрался туда, когда уже началась демонстрация моделей, предлагаемых на осень. Женские костюмы с длинными конусообразными юбками (почти все в клеточку, как у Кучмиенко, только и разницы, что клеточка здесь еще крупнее и выразительнее), легкие пальто, расширенные книзу, все красиво разлетается, оголяя стройные ноги модельерш, обутые в туфли на высоченных каблуках, уже без "платформы", на тоненькой подошве. Высокие девушки проплывали по узкому помосту, пролегающему посреди зала, ступали мягко, как спутанные, топтались почти на месте, давая возможность зрителям оценить преимущества того или иного ансамбля, какого-нибудь удачного пустячка, детали, цвета, вытачки, шва. Девушки все высокие, подкрашенные, высокомерные, неземные, вот образ двадцатого века, летучесть, нематериальность, большеглазая задумчивость на всех лицах, презрение к земным делам.

Алексей Кириллович никак не мог распознать Анастасию среди модельерш, все девушки казались одинаковыми, все неприступные, гордые, какое-то новое племя, современные завоевательницы и повелительницы. Среди толстых, отвратительно и с претензией одетых женщин, сидящих в зале, Алексей Кириллович чувствовал себя старомодным, чужим для всех этих высоких и большеглазых, даже смешным, невольно ежился, словно бы становился меньше ростом, втягивал голову в плечи, ввинчивался в стул. Забыл о престижности своей профессии, о том, что он носитель прогресса, творец НТР. Здесь умирали все престижи, исчезала иерархия, смешивались ценности, здесь царила красота, перед которой отступало все на свете, какую надо принимать или быть уничтоженным ею безжалостно.

Анастасия наконец увидела Алексея Кирилловича, заговорщически кивнула ему, и у него сразу пропало ощущение приниженности. Попытался даже подумать, что сказал бы Карналь, очутившись тут, но ничего путного не придумал. Между тем Анастасия, освободившись, вбежала в зал, гибко извиваясь между стульев, прошла к Алексею Кирилловичу, села рядом с ним, тихо поздоровалась.

- Вам интересно?

- Непривычно.

- Посмотрим до конца?

- Мог бы уже уйти. Мне еще нужно на работу.

- Так давайте выйдем.

Алексей Кириллович не знал, как говорить с Анастасией. Уже раскаивался, что приехал. Смешная роль, если не унизительная.

- Вам не звонили из нашей фирмы?

- Кроме вас, кто же мог?

- Что напишете про академика?

- До сих пор не знаю о нем ничего, а впечатление... Кого теперь интересуют впечатления молодой журналистки?

Они стояли на тротуаре, люди обходили их, все куда-то спешили, Алексей Кириллович поймал себя на желании сорваться с места и бежать вслед за прохожими. Что может быть привлекательнее, чем вот так бежать по тротуару, зная, что тебя где-то ждут, что ты должен что-то немедленно сделать, и не что-то - доброе дело. А он привык, чтобы его ждали, привык делать добрые дела, не мог уснуть, если за день никому не оказал услуги, не похлопотал о ком-нибудь, не организовал, не обеспечил, не встретил, не проводил, не устроил. В нем жила почти физиологическая потребность добрых дел, он никогда не ждал ни благодарностей, ни наград, не думал о пользе для самого себя, лишь бы было хорошо другим. Объяснял это так же, как сегодня Анастасии, малометражной квартирой. Дома для него нет места, поэтому приходится как-то использовать избыток времени, вот он его и тратит на благо другим. Рыцарь избытка времени среди сплошного цейтнота, в котором задыхается двадцатое столетие. Чудак, непостижимость, загадочность, но разве же сама профессия помощника - не загадочность для человеческой натуры? В демократическом обществе, где для каждого открыты все дороги, находятся люди, которые отрекаются, в сущности, от всего во имя бескорыстной помощи другим. Правда, помогают талантливейшим, одареннейшим, наиболее ценным для общества, но когда ты еще молод, то кто может определить твою истинную ценность?