Хромосома Христа - Владимир Колотенко

До сих пор для меня остается загадкой, как нам удалось поймать комара с раздутым брюшком в спальне Брежнева. Помню, Жора тогда вдоволь поиздевался надо мной: «Охотник на блох». Тем не менее, дело было сделано, нам удалось добыть клетки, собственно, геном Брежнева. И через пару недель мы уже колдовали над его будущим. Кстати говоря, он так и не помочился у той березки, где мы наставили и замаскировали с десяток пластмассовых воронок для сбора мочи.

– Он даже поссать как следует не умеет, – возмущался Жора.

Как мы ее добыли впоследствии и зачем она нам понадобилась – это целая история…

– Ты спросишь, почему этим мы занимались лично? Я скажу…

– Я не спрошу, – говорит Лена.

ГЛАВА 5

Сначала я рассказываю Юле историю, вычитанную у Дюрренматта о том, как некий грек искал какую-то там гречанку. Я не замечаю, как эта история переходит в мою историю, историю моей собственной жизни…

– Все началось с никчемного предположения, – говорю я. – Вся эта история кажется просто высосанной из пальца. Но теперь уже нет никаких сомнений, что она изменит историю человечества. И одному Богу известно, чем все закончится.

Мы уже часа полтора сидим дома. Дождливое утро, свинцовая облачность повисла над головами так низко, что кажется – ты попал во времена зарождения жизни. Низкие рваные черно-синие тучи торопливо куда-то бегут. Ветрено. Гор не видно. Море (его тоже не видно из окна), вероятно, тоже черное. Слышно только, как свирепо оно накатывает на прибрежные камни, волна за волной, в попытке выйти из берегов и всей необузданной мощью наброситься на жалкие постройки, слизать их соленым языком, разрушить, насмеявшись над усилиями людей приукрасить свой мир.

Первый день творения. Или второй? Даже дышать трудно. В открытом окне – нешумные косые дожди. Хорошо, что не сверкают молнии и не гремит в небе. Но этого все время ждешь. Таких дождей здесь я не припомню. А мир уже сотворен. Об этом свидетельствуют глухие удары, доносящиеся с улицы. Жизнь ни на минуту не останавливается, это известно каждому. И так пребудет, даже если небо упадет на землю. Но об этом (небо упадет на землю!) страшно даже думать.

– Вот смотри, – говорю я, и несколько раз хлопаю себя ладонью правой руки по груди, в области сердца.

Затем, рыская взглядом по сторонам, что-то ищу глазами.

– Что случилось, сердце?..

Юля встает, чтобы взять с полки сердечные капли, но я успеваю поймать ее руку.

– Да, – говорю я, – сердце. Смотри.

Мне удается найти шариковую ручку и старую газету.

– Закрыть окно? – спрашивает она.

Я расправляю газету на своем колене и пытаюсь что-то на ней писать. Шарик просто режет газету, как лезвие бритвы, затем рвет. Мне приходится встать и найти лист бумаги.

– Вот, – повторяю я, – смотри…

– Опять пирамиды? Что ты в них нашел?

– Не знаю…

– Тебе нужно отдохнуть.

Мне даже снились египетские пирамиды.

– И что было еще? – спрашивает Юля.

– Что еще? Скажу так: мне повезло. Я тогда встретил Жору. Обрусевший серб, аспирант кафедры цитологии, он не расставался с книгой «Я – математик», которую написал Норберт Винер, создатель кибернетики. Он ее не раскрывал при каждом удобном случае на засаленной закладке, не читал, пытаясь познать азы управления сложными системами, но чаще подкладывал под лоснящийся зад штанов, когда усаживался на бордюр или камень, или на какой-нибудь непрогретый солнцем парапет. Я диву давался: как можно уместиться на такой книжонке? И когда он ее читал?.. Потом, правда, я видел в его руках и Монтеня, и Дарвина, и ‟Гаргантюа и Пантагрюэль” и даже ‟Материализм и эмпириокритицизм”. Да, ну много чего другого. Он читал даже на ходу.

Я рассказываю Юле историю за историей, не скрывая восхищения самим собой – рассказчиком. Еще бы: такой славный путь горьких поражений и блистательных побед! Наполеон и тот бы завидовал.

Юля почти не задает вопросов. Она просто не в состоянии вставить слово…

Время от времени я прерываю свой рассказ, чтобы убедиться, интересны ли ей те или иные подробности и, убедившись, продолжаю.

– Разве мог я себе такое представить, – говорю я, – мир, конечно, знал времена и похуже, но такого еще не видел. Это был настоящий мор, – говорю я, – да, мор. Иначе это не назовешь…

Потом я признал, что в тот вечер моя речь была хуже, чем желание выпить с Юлей на брудершафт… В который уже раз!..

Ей просто нравилось это: мои поцелуи…

– А Тинины? – спрашивает Лена.

– Хм!.. Я же говорил: я боялся к ней прикоснуться! До сих пор вот…

Пропади она пропадом!

– Боишься?

Юля просто была от меня без ума!..

ГЛАВА 6

Прежде чем гоняться за Брежневым, добывать из его недр капли крови, слюны или свежей мочи, мы с Жорой, как я уже говорил, проделали огромную работу по созданию тайной лаборатории. Под тем предлогом, что нам необходимо разработать экспресс-диагностические методы исследования организма человека на основе реакций отдельных клеток, Жора убедил генерала найти подходящее помещение и средства на его оснащение. На вопрос генерала, мол, зачем все это, Жора, используя широкий арсенал специальных терминов и всю мощь своих ораторских способностей, дал понять, что без «всего этого» нам не добиться скорого успеха.

– Ты думаешь?

– Спрашиваешь!

Синева Жориных глаз и тон, которым он объявил о своей уверенности, выбили из-под ног генерала почву сомнений.

– Хорошо.

– Хорошо бы где-нибудь в тихом неприметном месте, – настаивал Жора.

– На Капри? Или на Крите? – пошутил генерал.

– Я предпочел бы на острове Пасхи, подальше от…

Жора не произнес «от тебя», но генерал это понял.

И больше вопросов не задавал.

Итак, нам досталось роскошное старинное здание – толстостенное, кирпичное, одноэтажное, с коваными решетками на окнах, под железной крышей, с обитыми цинковыми листами дверьми.

– Да, ты рассказывал.

– Курьяново – окраина Москвы, забытая Богом пристань. Это была полуразрушенная и оставленная на съедение флоре бывшая психлечебница, располагавшаяся в желтом доме с по-царски высокими потолками и тысячью засовов на дверях. Словом то, что и требовалось для тихого творчества серьезных ученых, работающих на благо людей и Отечества. С нами работали Жорины ребята, которые «клепали» себе кандидатские диссертации, занимаясь решением отдельных частных проблем, кто – чем: и ионными насосами, и энергетикой клеток, их адгезией и чем-то еще. Помню, Вася Сарбаш изучал какие-то реологические свойства крови, без которых нельзя было, так он считал, гематологию называть гематологией; Какушкина занималась цитохромами, а Володя Ремарчук отдавал себя гликокаликсу эпителия легких. Это был, в большинстве своем, молодой талантливый народец, которому по плечу были любые трудности, связанные с испытанием лекарственных препаратов. Скажу честно: не все они были посвящены в тайну нашего дела. Зачем? Частные свои задачки они щелкали как орешки. И все же, и все же… Эх, сюда бы мою команду, сокрушался я, моих Юру и Тамару, и Ваську Тамарова и Юрика Маврина, Аню Позднякову, и Шута, и Инну, Соню, Кирилла Лившица, обязательно Славу Ушкова с Валерочкой Ергинцом, и даже Перьеметчика с его жабьей улыбкой, Женьку, Женьку и, конечно, Анечку! (Никого не забыл?!) И конечно, Анечку! Да, и Нату! И Нату, и Жорину Нату, да, Жорину!.. Как же мне их недоставало! Было в них что-то родное, свое, теплое, как вязаный шарф в зябкую пору. И даже Юля не могла их заменить.

– А Тина?

– И подавно…

ГЛАВА 7

В два-три дня какие-то солдаты закончили в желтом домике отделочные работы: стены обшили деревом, заменили столярку, раковины и унитазы, поставили золотистые смесители воды, постелили вишневый линолеум… Зачем? Зачем?!! Ведь ничего этого для продуктивной творческой работы нам не нужно было. Там, у себя дома, в подвале бани… Какие там были славные времена! И хотя Жора над всем этим посмеивался, мне было приятно слушать трели новых телефонных аппаратов, мигающих зелеными и красными бусинками, видеть сияющие светильники и вдыхать прохладу огуречной свежести, льющейся из по-шмелиному жужжащих кондиционеров… Это была уже не психушка, не подвальное помещение бани или овощного склада, это был рай для ученого: работай – не хочу! Хотя внешне ничего не изменилось: желтый домик для всех оставался заброшенным зданием психбольницы и ничьего внимания не привлекал.

Можно было заметить, что ближе к полудню сюда потихонечку с просторов столицы стягивался ленивый молодой люд – Жорины ребята. В линялых джинсах, в летних штиблетах на босу ногу… Непосвященному наблюдателю могло показаться, что здесь по-прежнему обитают пациенты психушки, слабоумные – тихий, неопасный для общества народ. Так, на первый взгляд, они, ребята, были инертны и малоподвижны. На самом же деле здесь обитали творцы мировой науки! Индивидуумы и интеллектуалы, умники и умницы. Чего только стоили Рафик и Гоша, Юра Смолин и Вит! Один Аленков со своим Баренбоймом стоили сотни дутых член-корреспондентов и академиков.