Доктор Ф. и другие - Вадим Сухачевский

Двенадцатая глава

ПРОЩАЙ, ЦЕНТР!  

1

…ибо тут началось…

…Они заполонили комнату так стремительно, что я не успел заметить, как они вхлынули сюда сквозь дверь, было ощущение, что вся эта разнокалиберная публика в один миг то ли просочилась сквозь стены, то ли материализовалась прямо из воздуха. Среди них были и известные мне лица, не раз виденные по телевизору, депутаты разных мастей, какие-то министры, кажется, банкиры какие-то и совершенно не знакомая публика. В следующую секунду, окружив наш диван, изо всех сил оттесняя друг друга, они загалдели на разные голоса. Кого-то из них интересовали перспективы акций (хрен расслышит, каких), кого-то – мера народного гнева в ответ на президентский указ (в этом гаме поди разбери, какой), кого-то – проблема с китайцами (или с нанайцами – не расслышал), кого-то – прирост народонаселения в ближайшие сто лет. Они потрясали какими-то мандатами, по ходу дела жарко переругивались между собой, обстановка была, как в тесной, переполненной бане, где на всех не хватает шаек.

Особенно выделялся прытью один совершенно не знакомый старичок. На вид совсем тщедушный, он каким-то образом пробился сквозь всю эту галдящую ораву, заглушив других, представился как советник по науке, действительный член Академии и хорошо поставленным профессорским голосом вопрошал лишь об одном: что нам грозит в связи с приближением астероида номер такой-то и какие возможные бедствия он нам сулит в 2019 году?

Он был единственный тут, кому хотелось помочь, однако сделать это я не успел. Паламед-Заде решительно поднялся с кресла и гаркнул:

— Кто пустил?!.. А ну!!!

Сбитый его голосом, гвалт превратился в легкое шипение, и все (кроме бойкого старичка) чуть подались назад.

Под командой Гюнтера и Готлиба в комнату строевым шагом вошли пятеро высокорослых автоматчиков в черных масках и отгородили собою наш диван. Вид у них был куда внушительней, чем у той полукалеченной "гвардии", которой располагал Снегатырев.

Двигаясь неторопливо с автоматами поперек груди, похожие на роботов черномасочники начали вытеснять толпу в коридор, только ушлый старичок, просовывая голову под автоматом, до последнего продолжал кудахтать про свой астероид, покуда козлобородый Готлиб, весьма непочтительно взяв старца за шиворот и за низ пиджака, не выставил за дверь и его, бедолагу.

Когда мы наконец снова остались одни, Паламед-Заде, утирая платком лоб, сказал:

— Ну денек!.. Понаперлись!.. И откуда только узнали?.. Всюду утечки, как в худом ведре, давно везде латать надо… А вы-то, небось, устали! Могу себе представить! Уже, почитай, сутки в этой кутерьме!..

Как так – сутки?.. Только сейчас ко мне вернулась способность как-то исчислять время. И действительно – когда мы разговаривали с генералом, еще только-только начинало смеркаться, а сейчас за окном занимался утренний рассвет. Да, время тут текло непредсказуемо, подстать всему остальному. Когда я беседовал с Готлибом? Когда мы с Лизой плыли по реке? Когда старик, еще живой, называл меня Ламехом? Сколько часов (дней? веков?) минуло с тех пор?..

Из раздумий на этот счет меня вырвал дикий вой, раздавшийся этажами двумя выше. Что-то в нем было и звериное, и одновременно человеческое. Ответом ему был вой своры собак со двора.

— Что это? — вздрогнула Лиза.

— Это?.. — как всегда, краешками губ улыбнулся Советник. — Да так… Журналистик один проник, теперь хулиганит в меру своей скудной фантазии. Тарзаном себя, должно быть, вообразил. Не придавайте большого значения, скоро, надеюсь, от него освободимся… Вам, право же, отдохнуть надобно, вижу, как устали. Пойдемте, провожу.

— В апартаменты? — спросил я.

— В этот клоповник? — поморщился советник. — О, нет, сие вам нынче, полагаю, никак не по рангу. Там, во флигеле, у Снегатырева семикомнатные хоромы – это, думаю, вам теперь как раз подойдет.

Усталость, в самом деле, была такая, словно на мне два дня возили дрова. Голова гудела, иногда в этот гуд проникали мерные всплески весла…

— А маршал? — спросил я зачем-то.

— Ну… — отмахнулся Советник. — Пора ему уже свыкаться с обстановкой поскромнее. Хороший адвокат – вот о чем ему думать сейчас. И ему, и Погремухину. — Затем добавил: – Елизавета Васильевна, я так полагаю, с вами?

Мы с Лизой переглянулись.

— Я с тобой, — тихо сказала она и коснулась пальцами моего запястья.

И так легко, хорошо, свободно сразу стало от этого ее прикосновения…

— Вот и славно, я так и полагал, — подытожил зорко наблюдавший за нами Паламед-Заде.

Словно бы ответом ему опять был этот тарзаний вой. В ответ Лиза крепче обхватила мое запястье, отчего я ощутил даже некую благодарность к этому неведомому воющему невесть где существу.

— Что ж, двинулись… — поднялся с кресла советник. — Нынче, после полудня, боюсь, предстоит по-настоящему тяжелый день.

…Когда мы вышли из семнадцатого номера, в коридоре к нам пристроились сзади Гюнтер и Готлиб и шествовали позади строевым шагом, держа дистанцию метра в полтора.

Двор Центра на сей раз производил весьма унылое впечатление. Решетчатый забор по периметру ограждали тесно стоявшие друг к другу автоматчики с черными масками на лицах. Во дворе никого не было, кроме одноногого инвалида со сломанной деревяшкой. Он сидел на запорошенной снегом скамейке, рядом стояла изрядно початая бутылка водки. Не глядя в нашу сторону, инвалид точил старую саблю бруском и напевал песню, заунывнейшую и, пожалуй, глупейшую из всех, что я когда-либо слыхал.

Пять бойцов сидело на траве сырой… —

пел он.

…Сидел первый, рядом третий и второй…Рядом с третьим – и четвертый, и шестой……Где же пятый?.. —  

И после тяжкого вздоха отвечал самому себе:

Он в боях погиб, герой!.. 

Иди знай, чью горькую долю он воспевал! Уж не своего ли калеченного сотоварища?..

На нас он, орудуя своим оселком, по занятости не обратил никакого внимания. Чего никак нельзя сказать о его волкодавах.

Сначала с утробным урчанием они выбрались из конуры и некоторое время, секунды две, взирали на наше шествие по двору, пожалуй, даже с некоторым интересом… А затем вдруг, выдохнув единое "Г-г-ав", разом устремились прямо на нас…

Четверть секунды спустя красные языки и хищные пасти были уже совсем рядом…

У меня за спиной что-то шпокнуло три раза, как пиво всковыривают, и псы, чуть-чуть недолетев до нас, на пол-полете, бездыханные, обрушились в снег. Из голов у них струилась алая жижа.

Голтлиб и Гюнтер убрали в карманы пистолеты с бутылкообразными глушителями.

— Верное решение, — не оборачивась, бросил им Паламед-Заде. — А то развели, понимаешь, псарню.

Ответом ему был заунывный вой откуда-то с шестнадцатого этажа Центра. И так же заунывно, по-прежнему не глядючи в нашу сторону, подпел инвалид:

— Где же пятый?..…Он в боях погиб, герой…

Собаки были первыми обозримыми мною жертвами нашего продвижения из Центра…

…теперь уже по-хозяйски печатая по коридору флигеля шаги. Готлиб и Гюнтер с их бесшумными "игрушками" – сзади.

Проходя мимо приемной маршальского кабинета, я мельком заглянул в щель приоткрытой двери.

Из-под письменного стола виднелись ноги, обутые в хорошо начищенные ботинки, и брючины с алыми лампасами. По другую сторону стола, неестественно повернутая, лежала голова знакомого мне генерала армии, и из виска на пол стекло уже достаточно крови, она змейкой подтекала к кадушке с укурукэси.

Генерал был второй такой обозримой жертвой нашего странного продвижения.

И выл, выл, словно невесть кого оплакивая, кто-то там, на шестнадцатом этаже….

— …Лизанька, дружок!..

— …Брось, Орест, имей гордость… — прозвучало из-за другой приоткрытой двери, из комнаты, погруженной во тьму. Я узнал голоса Погремухина и Снегатырева, но какие-то сдавленные, будто мучимые кем-то.

— Эти души уже, считайте, в Аиде!.. Не отвечать! Быстрее! — приказал Паламед-Заде.

Маршальские хоромы, в которых мы очутились через несколько минут, поражали необъятностью размеров и какой-то варварской роскошью. Мохнатые ковры всех оттенков накрывали каждый сантиметр пола и стен, на некоторых коврах был довольно похоже выткан Корней Корнеевич собственной персоной. Хрустальным люстрам позавидовали бы иные концертные залы, мебельные горки утопали в таком количестве фарфора и хрусталя, что во времена оны посуды, думаю, хватило бы для безбедного приема в полном составе всесоюзного съезда колхозников.