Реверанс со скальпелем в руке (СИ) - Тамара Шатохина

не знали любви к женщинам, зато без ума любили единственных сыновей, делая для них все возможное и даже невозможное в этом мире.

- И в чем же она заключается, раз секрета здесь нет? – упорно любопытствовал Роган.

- Первым всегда рождается сын – ничего особенного, как может показаться. Но единственный… и всегда только от Богом назначенной женщины – жены. А как иначе, если брак освящен? Но только один – будто проклятье какое! Дочери – сколько угодно…

- Действительно – ничего особенного. Ваш отец благополучно продолжил род вопреки этому «проклятию» - хохотнул Роган, - справитесь и вы, Алекс. Ваша жена очаровательна.

- Спасибо, - буркнул граф, отлично понимая, что ничего особенного в его жене нет – слишком молода и неисправимо глупа.

Два дня в Париже освежили мысли и взгляд на окружающее. Яркие одежды парижан… когда слугу от хозяина можно отличить только по отсутствию шпаги. Книжные развалы, где он прикупил историю древнего Рима, чтобы под настроение зачитать солдатам у костра… Деревянные мостки, проложенные через улочки, по которым, смывая нечистоты, грязным потоком шла вода после дождя… Вонь духов и ставшие уже привычными таблички с названием улиц, новомодные «реверберы», яркость которых, как и обычных фонарей, оставляла желать лучшего … Париж утомлял.

В полк возвращались так же быстро, но с приятным предвкушением. Лагерь на берегу холодного притока Соны и просторные казармы в Безансоне давно уже чувствовались домом родным.

Отоспавшись, на следующий день полковник вызвал к себе доктора и хорошенько расспросил о его помощнице. Смятение, охватившее его после рассказа Гарреля, давно ушло – он понимал, что женщина спала, да так и не проснулась тогда. И немудрено – что такое трое суток без сна, он только что испытал сам. Так что знать, кто был с ней той ночью, она не могла. Часового, которого она могла бы расспросить, он почти сразу же отослал в Безансон. И все равно душу тянуло что-то такое – неудобное и виноватое… И хотелось узнать – а стоит ли вообще эта дама его… пусть даже не душевных мук и терзаний, но того неприятного чувства раскаяния, что он испытывал.

Вблизи, рядом с ней оно только возросло. И он понял, что ходить в лазарет не стоило. Потому что… мягкий голос, тонкая белая кожа, водопад влажных черных кудрей, прозрачные серые глаза и безупречная осанка… А наряду с этим – манера разговаривать коротко и отрывисто, полная незаинтересованность в нем, как в визави, а еще и отсутствие корсета! Его, а еще и перчатки, носили вне дома все благородные дамы, и даже простолюдинки – половина парижанок была красиво в них затянута. Отсутствие корсета той ночью на её теле лишило его последних сомнений в том, что он имеет шлюху.

Эта женщина не отличалась слепящей красотой, хотя и выглядела бы очень приятно, если бы этого захотела. Но было в ней другое… вот этот её образ мыслей - странный и даже непостижимый на первый взгляд. А чтобы проникнуть в её тайны, требовалось время. Он не собирался их узнавать, решив держаться на расстоянии - его неловкость по отношению к баронессе только усилилась, потому что он уже понял – она стоила его раскаяния. Но вернуть все назад было уже нельзя, а значит нужно убрать даму с глаз и успокоиться на её счет. Он дал им с Дешамом месяц.

Потом ею заинтересовался маркиз, прибывший из Парижа. Да и сам он… после их общего разговора и особенно вида её во время операции – увлеченного, строгого, уверенного… и трогательной женской слабости после. Вскоре полковник пригласил их с доктором к себе, чтобы огласить приглашение на бал.

Маритт дю Белли пришла в таком же темном платье, только чуть поновее, но образ её все же претерпел изменения. Это бархоткой прошлось по его самолюбию – сделала прическу для него? Не ту – вычурную и с многочисленными украшениями, которые носили аристократки Парижа и Королевского двора, а ту, которую граф помнил у своей мамы – высоко собранные волосы каскадом ниспадали на плечи, и как-то хитро, ярусами поднимались надо лбом. Корсета под старушечьим платьем по-прежнему не угадывалось.

Но для графа он уже был делом вторым… его развлекала её манера держаться, разговор и поведение – ровное, уверенное и с чувством личного достоинства. Женщина теряет своё достоинство вместе с честью – общее расхожее мнение. Но, похоже – баронесса его не разделяла, потому как не могла не понять тогда, что её почти бесчувственным состоянием грязно воспользовались… А вела себя после этого, как королева в изгнании.

Огласив приглашение и свой разговор с маркизом почти дословно, он угостил по просьбе Дешама их обоих кофе. И непонятно с какого резона получил немыслимое удовольствие, напряженно наблюдая, как баронесса осторожно пригубливает из чашечки, блаженно щурясь и явно получая изысканное наслаждение. Как и он сам, наблюдая эту картину.

А потом он сделал вид, что чертовски занят. Доктор и баронесса ушли, а он стоял и долго смотрел им вслед - пока не скрылись за рядами палаток. Понять, что именно он чувствовал, было сложно. Угрызения совести? Да, несомненно - это было. Но было и что-то еще. Желание как-то восполнить то, что нечаянно сотворил? Ведь явно же она переживала по этому поводу! Пока было нечем... Старый ковер и сундук из его палатки – не в счет.

Наверное, было еще вполне объяснимое желание понять - он совсем не понимал эту женщину. Неясен был смысл и причина её поведения и действий - непохожих ни на что, виденное им до этого. А загадка, как известно, всегда привлекает.

Глава 17

- И что это было, мсье Дешам? - осторожно и нервно интересовалась я, - вы буквально оттоптали мне ноги, и стукнули сапогом прямо по головке таранной кости.

- Ботинком, pardonnez-moi, - озабоченно оправдывался доктор, - я видел, что вы готовы были наговорить глупостей. Нельзя отказываться… Отказавшись от приглашения наместника, вы навсегда закроете для себя вход в местное общество.

- А зачем… – наклонилась я и потерла щиколотку: - Объясните, зачем оно мне сдалось – их общество?

Дешам, отвернувшись, промолчал, а я задумалась, успокаиваясь. Дальше шли молча. Только иногда машинально отвечала на приветствия и улыбалась, узнавая знакомых солдат. И вспоминала наше «кофепитие» под дубом, на которое напросился доктор, рассыпчатое песочное печенье, танцующие на ветру края белой скатерти, удобные кресла… И уважительный, деликатный разговор необыкновенно приятного мужчины.