Только он - Элизабет Лоуэлл

— Я не собираюсь останавливаться до самого перевала, — сказал он. — Нам нужно добраться до него засветло.

Не дожидаясь ответа Виллоу, Калеб пришпорил Трея и исчез за пеленой дождя. Остальные лошади двинулись за ним. Замыкал шествие прихрамывающий Дьюс.

Через тридцать минут Виллоу перестала прислушиваться к тому, не гонятся ли за ними команчи, и оглядываться назад. Через час она перестала проверять, следуют ли за ней ее кобылы. Пока что они не отставали, но Виллоу не знала, на сколько их хватит. Несмотря на медленный шаг, они дышали так, словно несколько часов шли рысью. Как и предсказывал Калеб, Дьюс, несмотря на больную ногу, шел неплохо и обошел шедшую последней кобылу.

Они все время круто поднимались вверх, настолько круто, что Виллоу не могла вспомнить, когда в последний раз она видела впереди ровную землю. Виллоу испытывала попеременно то головную боль, то головокружение. Ей пришлось бояться уже не за лошадей, а за себя. Все чаще среди сосен и осин появлялись темные силуэты елей. Виллоу вглядывалась сквозь завесу воды, чтобы найти Калеба, который казался сейчас единственной реальностью в мире цвета дождя.

Периодически грохотал гром, но теперь он уже не пугал Виллоу. Постепенно крутизна несколько уменьшилась, и они вступили в поросшую густой травой долину. Посреди поляны несся бурный ручей, окаймленный кустарниками. Калеб пересек его и поехал вдоль ручья вверх по течению. Снова начался крутой подъем, замедливший и без того небыстрое продвижение.

На одном из самых крутых участков Калеб спешился. Виллоу последовала его примеру, желая дать Измаилу передышку Однако, пройдя тридцать футов, она почувствовала сильное головокружение и опустилась на колени.

Из стены дождя появился Калеб, поднял и обнял ее.

— Тебе нужно ехать, голубушка. Ты не привычна к такой высоте.

— Мне не было плохо… до такой степени… в Денвере, — хватая воздух ртом, проговорила Виллоу.

— Денвер на четыре тысячи футов ниже. Здесь высота почти две мили.

Виллоу ошеломленно посмотрела на Калеба.

— Тогда неудивительно, что мои лошади…

— Да, — сказал Калеб. — И тем не менее они продолжают идти… Как и ты.

Виллоу вдруг обнаружила ссадину у него на лбу.

— Ты ушибся!

— Ничего страшного. Ты чувствуешь себя гораздо хуже, хотя у тебя нет никаких ссадин.

Обеспокоенность, отразившаяся в карих глазах Виллоу, сменилась столь же явным облегчением. Тронутый этим, Калеб еще крепче прижал ее к себе. Давно, очень давно о нем никто не беспокоился.

— Спасибо, — сказал он наконец.

— За что?

— За то, что вернулась ко мне, когда вокруг свистели пули и многие мужчины спасовали бы… За то, что хватило ума захватить багажные сумки с патронами и мужества принести их мне… За то, что смеешься, когда другие женщины плакали или рычали бы на меня… За то, что ты хороший дорожный компаньон.

На мгновение глаза Виллоу широко раскрылись; в следующее мгновение она вновь почувствовала головокружение и отвела взгляд от глаз Калеба. Пламя, трепетавшее в светло-карих глазах, способно было разогреть ее почище любого костра.

— Ты так добр ко мне, — сказала она хрипло.

— Не могу сказать, что я добрый человек.

— Нет, ты добрый. Я знаю, что причинила тебе много хлопот… Из-за моего упрямства и моих арабских лошадей ты вынужден все время рисковать жизнью. — Виллоу устало улыбнулась и взглянула на него из-под ресниц. — Поэтому, когда мне хочется хныкать, я думаю, что было бы со мной без тебя, и держу свой рот на замке.

Калеб засмеялся и снова крепко прижал ее к себе. Он слышал ее прерывистое дыхание, ощущал прильнувшее к нему девичье тело и старался не думать о человеке по имени Рено.

«Эта женщина слишком хороша для такого проходимца, как Метью Моран».

Едва придя в голову, мысль эта тут же выкристаллизовалась и обрела форму принятого решения. Обладая такими качествами, как мужество, верность, страсть, Виллоу заслуживала лучшей судьбы, чем принадлежать человеку, который соблазнял и бросал молоденьких девушек. При ее чувственности ей нужен был не такой мужчина, который оставил ее одну так надолго, что она разучилась целоваться.

Но не отвечать на ласки. Это она не забыла. Воспоминания о ее безудержной страсти и податливом, знойном теле пробуждали томление и неукротимое желание в Калебе.

«Ни одна женщина, любившая другого мужчину, не способна так отвечать на ласки — быстро, безоглядно. Она станет моей, прежде чем снова увидит своего возлюбленного Я соблазню и настолько увлеку Виллоу, что когда Рено умрет она обратит свои чувства ко мне и не будет оплакивать человека, который не стоит и одной ее слезинки

Она не сможет любить его. Просто не сможет»

Калеб нагнулся и ртом поймал рот Виллоу, скрепляя таким образом немую клятву поцелуем. Этот поцелуй не был похож на дружеский, он был нежный и в то же время страстный. У Калеба возникло ощущение, что он погрузился в Виллоу, что он пьет глотками ее душу Когда он наконец оторвал голову, дрожь колотила Виллоу Калеб подвел ее к Измаилу и посадил в седло. Взгляд, который он бросил на нее, был столь же пронзительным, как и поцелуй

— Держись поближе ко мне, — грубовато сказал он

Не дожидаясь ответа, Калеб отвернулся. Он взобрался на Трея и направил лошадь к верховьям ручья, прокладывая путь к далекому проходу через бастионы гор, которому его отец дал название Черный Перевал

С невидимых вершин со стоном и свистом екал ветер вздымая длинные гривы лошадей. Калеб знал, что их ожидало за перевалом, ибо его отец был влюблен в высокогорные долины, которые вели вниз, образовывая лестницу Этот путь

Был известен белым, через него было легче преодолеть горы, чем через Черный Перевал. О боковых долинах, ведущих к Черному Перевалу, белые не знали. Даже индейцы избегали их, потому что дичь можно было найти и в более доступных местах. Древние племена, однако, использовали перевал в силу каких-то своих причин. Никто не знал, что это были за причины, но так или иначе этот путь сохранился, словно напоминая о людях, которые умерли в незапамятные времена.

Калеб свернул в сторону от ручья; бобры устроили ряд запруд, погубили сосны и изгрызли осины на тысячу футов вокруг, превратив луг в мелкое озеро. Сюда впадали несколько ручьев. Через несколько миль начиналась другая долина.

Наконец запруды бобров остались позади. Луг сузился до пятидесяти ярдов в ширину, затем до сорока, до десяти. Тропа карабкалась вверх, а ручей прокладывал себе путь внизу через скалы. Лес поредел, уступил кустарникам, но затем вновь появился, когда они дошли до новой долины, где снова могли двигаться рядом с ручьем.