Чёт и нечёт - Лео Яковлев

Путешествуя по газетам начала тридцатых годов, Ли легко восстановил для себя и общую картину развития событий в Германии. Его поразило их какое-то глубинное сходство с теми, что составляли предмет его исследования. Но главное, о чем он задумался, было недоумение его по поводу поведения тех, кого он называл «Они» или Хранителями его Судьбы: ведь Зло было так четко персонифицировано, и почему же Они при всей Их прозорливости не остановили это Зло в зародыше, в предыдущих поколениях, а дали ему, Злу, пройти определенный путь к захвату власти над миром, над человечеством. И именно в тот момент, когда Ли формулировал для себя этот вопрос, при мысли об общности конечной цели Гитлера и Сталина в его голове мелькнула догадка, ставящая все на свои места, но ее разработка требовала времени и усилий, и Ли, поглощенный иными заботами, отложил размышления над ней «на потом».

Еще работая у Лидии Петровны, Ли любил отдыхать после напряженного поглощения огромной фактографической информации, перелистывая и просматривая художественную литературу. Однажды к нему в руки попала книжка стихотворений Катулла, и он долго не мог от нее оторваться. Его поразила истинная свежесть чувств, отлитых в эти строки две тысячи лет назад, и если, прочитав в принадлежащей тете Леле Библии книги Экклезиаста и Песни песней, он по созвучию его мыслей и чувств с чувствами создателей этих шедевров безоговорочно отнес себя к евреям, то теперь, читая Катулла, он чувствовал себя римлянином, а побыв наедине с Марком Аврелием, и вовсе изменил представление о своем духовном родстве. В недалеком будущем уже ждали своей встречи с ним Хайям и Конфуций, Патанджали и Ницше, уже совсем рядом были миры Чехова и Гессе, Набокова и Ремарка. И, постигая их великолепное множество, путешествуя с ними по островам одиночества мысли, Ли понял, что, кем бы он ни был для какого-нибудь очередного коренного Краснорожего, а с другой стороны — как бы ни старались Они напомнить ему о его потусторонности и особом предназначении, он все равно — за пределами Их не всегда понятных ему «поручений» — принадлежит не к одной из каких-то бесчисленных «наций», а к единому и единственно возможному для него миру Людей. Впрочем, может быть, Они и добивались от него именно этого понимания.

VII

Огромная добровольная умственная работа, на которую после возвращения Ли из Сочи ушли и осень, и зима, и весна, поглощала все его помыслы. При этом, помня завет Рахмы, он старался быть и жить «как все» — гонял в футбол, стрелял из нагана и пистолетов различных марок, еще бродивших по рукам после войны, рассеянно, но с деланным вниманием слушал болтовню своих приятелей по «мужской» школе (обучение тогда было раздельным) «про девочек». Иногда он машинально поправлял неточности в их рассуждениях об интимных отношениях. «А ты откуда знаешь?» — спрашивали его удивленные «бывалые» собеседники, считавшие Ли чувственно отсталым и вообще безразличным к манившим их удовольствиям. «Да слышал как-то», — в таких случаях неопределенно отвечал Ли. Однажды по протекции хорошо относившегося к нему приятеля Ли попал в компанию со сверстницами из соседней школы. Своим коллегам Ли казался настолько бесперспективным и безобидным по этой части, что его забыли познакомить с подругами. Ли и не набивался, рассчитывая посидеть в сторонке и поразвлекаться, наблюдая за молодыми петушками.

Но после стакана вина одна из девушек, еще ни за кем не «записанная», показалась ему милой, и он приоткрыл ей свои глаза, с этого момента весь остальной мир для бедняжки перестал существовать. Она сама подошла к Ли и села рядом. Ее мгновенное увлечение неизвестным было замечено, и многим сразу же захотелось поближе познакомиться с Ли. Вероятно, в его поведении чуткие девичьи души ощутили какое-то тайное знание сути вещей, и оно выделило его в кругу «бывалых» трепачей. Уже ощущающие любовное томление юные девы потянулись к нему, как когда-то маленькие тюрчанки, привлеченные таинством необрезанной крайней плоти.

Его новая знакомая настояла на том, чтобы он проводил ее домой, и дала понять, что хотела бы продолжить встречи. Но Ли эта перспектива отнюдь не соблазняла: он был настолько поглощен своими изысканиями, что ему это было просто неинтересно, и он в несколько приемов незаметно снял свое очарование. Правда, ему пришлось съездить с ней за город, и он не пожалел об этом: буйное цветение садов напомнило ему о радостях бытия, и все же он дал погаснуть едва вспыхнувшему огоньку, встречи их сами собой прекратились. На такие пирушки Ли тоже больше не приглашали, но по другой причине: подруги его соучеников, считавших себя писаными красавцами, слишком часто спрашивали их о загадочном Ли, где он, что с ним, когда его можно увидеть, а такое для любого молодого и тем более самовлюбленного ухажера совершенно непереносимо.

VIII

Той же буйной весной, в конце его плодотворных изысканий, у него как-то возник интересный разговор с Лидией Петровной. Они стояли в позеленевшем от набухающих почек саду, и она осторожно спросила его:

— А ты заметил, какое большое количество евреев участвовало во всех этих делах двадцатых годов?

— Я заметил лишь то, что в газетах двадцатых годов действительно мелькало много еврейских фамилий. Но вы, как человек, знакомый со статистикой, как оцените количество евреев, находившихся при власти и «на виду»? В сотни тысяч?

— Ну что ты! Две-три тысячи…

— А сколько тогда было всего евреев в стране?

— Миллионов пять-шесть, думаю.

— Что же делали остальные, кроме этих «избранных», коих вместе с родственниками, если исходить из ваших подсчетов, было не более десяти тысяч?

Лидия Петровна пожала плечами, но Ли продолжал наступать:

— Мой отец был лишен части гражданских прав. Как вы думаете, среди евреев было много таких?

— Да, немало. Все капиталисты, купцы, даже мелкие лавочники и их семьи.

— А среди нэпманов, позднее ограбленных, замученных и истребленных, было много евреев?

— Да, очень много.

— А среди интеллигентов, отправившихся в эмиграцию, чтобы не иметь ничего общего с новой властью, были евреи?

— Да, немало…

— Так какая же это «еврейская власть», если она воевала с евреями и угнетала их? Не кажется ли вам, Лидия Петровна, что мелькание «правящих евреев» в газетах двадцатых годов было специально организовано этой изначально антисемитской властью? Вы посмотрите, сколько пользы ей это принесло: ропот народа по поводу их художеств конца двадцатых годов был направлен на евреев, и последующие «искоренения» вызвали симпатию масс, принявших их как войну с евреями. И, наконец, создание фальшивой, как и все в этой стране, «еврейской государственности» на Амуре, использованной для уничтожения культуры евреев на землях, где они жили тысячу лет, на землях, всего лишь сто-двести лет назад захваченных Россией.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});