Голливудская трилогия в одном томе - Рэй Брэдбери

Зазвонил телефон. Крамли снял трубку, послушал, передал ее мне.

– Подмышки, – проговорил низкий голос.

– Генри!

Крамли приблизил ухо к трубке рядом со мной.

– Подмышки вернулся, крутился здесь час или два назад. – Голос Генри доносился из другой страны, из огромного далекого дома в Лос-Анджелесе, из прошлого, которое уже неумолимо умирало. – Кто-то должен его схватить. Кто?

Генри повесил трубку.

– Подмышки, – повторил я и, вынув из кармана пахнущий весной одеколон Хопвуда, поставил его на стол перед Крамли.

– Не подойдет! – вскинулся Крамли. – Кто бы ни был этот гад в доме Фанни, это не Хопвуд. Тот всегда благоухал, как клумба с бархатцами или звездная пыль. Хотите, чтобы я поехал обнюхивать дверь вашего друга Генри?

– Нет, – отверг я это предложение. – К тому времени как вы туда приедете, мистер Подмышки будет уже здесь, начнет шаркать ногами у наших с вами дверей.

– Не начнет, если мы будем громко кричать и печатать, печатать и кричать. Разве вы не помните? Кстати, что вы тогда кричали?

Я рассказал Крамли о том, что «Америкэн Меркурий» купил мой рассказ, и о миллиарде долларов, которые мне теперь причитаются.

– Господи помилуй! – воскликнул Крамли. – Теперь я понимаю, что чувствует папаша, когда его сыночка принимают в Гарвард. Ну-ка, малыш, расскажите еще раз. Как вы этого добились? Что делать для этого мне?

– Утром за машинку и набрасывайте.

– Ясно.

– Днем вычищайте.

Далеко в заливе загудела туманная сирена, долго и заунывно повторяя, что Констанция Раттиган больше не вернется.

Крамли сел за машинку.

Я тянул свое пиво.

Ночью в десять минут второго кто-то появился у моей двери.

Я еще не спал.

«Господи, – подумал я, – ну пожалуйста! Сделай так, чтобы все не началось сначала!»

В дверь стукнули изо всей силы – бамс! – и еще два раза, один громче другого. Кто-то добивался, чтобы его впустили.

«О господи! Вставай, трус, – говорил я себе. – Вставай и покончи с этим. Раз и навсегда!»

Я вскочил и распахнул дверь.

– Шикарно выглядишь в рваных трусах! – воскликнула Констанция Раттиган.

– Констанция! – завопил я и втащил ее в комнату.

– А ты думал кто?

– Но я же был на твоих похоронах!

– Я тоже. Совсем как в «Томе Сойере», черт побери! Ну и сборище же олухов! И этот вшивый орган! Натягивай брюки, быстро! Нам надо ехать!

Констанция завела мотор старого подержанного «форда» и указала мне на незастегнутую ширинку.

Пока мы ехали вдоль моря, я все причитал:

– Надо же! Ты жива!

– Забудь о похоронах и утри сопли. – Констанция улыбнулась пустой дороге, бегущей нам навстречу. – Святый боже! Всех обвела вокруг пальца!

– Но зачем?

– Черт побери, малыш, этот стервец ночь за ночью прочесывал песок у меня под окном.

– А ты не писала ему? Не звала?

– Звала? Ну, знаешь, хорошего же ты обо мне мнения!

Она остановила «форд» на задах своего запертого арабского замка, закурила сигарету, выпустила дым в окно, огляделась.

– Все спокойно?

– Он больше не вернется, Констанция.

– Прекрасно! Каждую ночь он выглядел все краше. Когда человеку сто десять лет, он уже не мужчина, просто брюки. Да мне к тому же казалось, что я знаю, кто это.

– Ты догадалась правильно.

– Ну вот я и решила покончить со всем этим раз и навсегда. Запасла продукты в бунгало, к югу отсюда, и поставила там этот «форд», а сама вернулась.

Выскочив из машины, она потащила меня к задней двери дома.

– Я зажгла все лампы, включила музыку, приготовила стол с закусками, распахнула все двери и окна настежь и, когда в тот вечер он появился, промчалась мимо него, крича: «Спорим, что обгоню! Плывем до Каталины!» И бросилась в море. Он так обалдел, что не поплыл следом, а если и поплыл, то сделал два-три гребка и повернул назад. А я отплыла на двести ярдов и легла на спину. Еще целых полчаса я видела его на берегу – поди, ждал, что я вернусь, а потом повернулся и дал деру. Наверно, перепугался до смерти. А я поплыла к югу, вышла с прибоем к моему бунгало неподалеку от Плайя-дель-Рей, взяла бутылку шампанского и бутерброд с ветчиной и уселась на крылечке. Давно так отлично себя не чувствовала! Ну и пряталась там до сих пор. Ты уж прости, малыш, что заставила тебя поволноваться. Ты-то в порядке? Поцелуй меня. На это физподготовки не требуется.

Она поцеловала меня, мы прошли через дом к парадной двери, выходящей на берег, и открыли ее навстречу ветру – пусть раздувает занавеси и посыпает песком плитки пола.

– Господи, неужели я здесь жила? – подивилась Констанция. – Я чувствую себя собственным привидением, которое вернулось взглянуть на свой дом. Все это уже не мое. Ты замечал когда-нибудь – если возвращаешься домой после каникул, кажется, что вся мебель, книги, радио злятся на тебя, как брошенные кошки? Ты для них уже умер. Чувствуешь? Не дом, а морг!

Мы прошлись по комнатам. Белели чехлы на мебели, наброшенные от пыли, а ветер, словно его потревожили, никак не мог угомониться.

Констанция высунулась из дверей и крикнула:

– Так-то, сукин ты сын! Выкуси!

Она обернулась:

– Найди-ка еще шампанского и запри все! У меня от этого склепа мороз по коже! Поехали!

Только пустой дом и пустой берег наблюдали за нашим отъездом.

– Ну как тебе? Нравится? – старалась перекричать ветер Констанция Раттиган. Она опустила верх «форда», мы мчались сквозь струящуюся навстречу теплую, с прохладцей, ночь, и волосы у нас развевались.

Мы подъехали к высокой песчаной перемычке у полуразвалившегося причала, остановились перед маленьким бунгало, и Констанция, выскочив из машины, стащила с себя все, кроме трусов и лифчика. На песке перед бунгало тлели остатки маленького костра. Подбросив туда бумаги и щепок, Констанция дождалась, чтобы костер разгорелся, и сунула в него вилки с сосисками, а сама, сев рядом со мной и барабаня меня по коленям, как молодая обезьянка, ерошила мне волосы и потягивала шампанское.

– Видишь там, в воде, обломки бревен? Это все, что осталось от «Бриллиантового пирса». На нем устраивали танцы. В восемнадцатом году там сиживал за столиком Чарли Чаплин, а с ним Д. У. Гриффит[151]. А в дальнем конце мы с Десмондом Тейлором. Впрочем, к чему вспоминать? Смотри, рот не обожги! Ешь!

Внезапно она замолчала и посмотрела на север.

– Они нас не выследили? Они, или он, или сколько их там? Они нас не заметили? Мы в безопасности? Навсегда?

– Навсегда, – сказал я.

Соленый ветер раздувал костер. Искры, разлетаясь, отражались в зеленых глазах Констанции Раттиган.

Я отвел взгляд.

– Мне надо еще кое-что сделать.

– Что?

– Завтра, часов в пять, пойду размораживать у Фанни холодильник.

Констанция перестала пить и нахмурилась.

– Чего ради?

Пришлось мне выдумать причину, чтобы не портить ей эту ночь с шампанским.

– У меня был друг – художник Стритер Блэр, каждую осень он получал на местных ярмарках голубую ленту – приз за хлеб собственного изготовления. Когда он умер, в его холодильнике нашли шесть караваев. И один его жена дала мне. Целую неделю я отрезал от него по кусочку, мазал маслом и ел – кусок утром, кусок вечером. И мне было хорошо – можно ли придумать лучший способ проститься с замечательным человеком? Когда я съел последний кусок, мой друг умер для меня навсегда. Наверно, поэтому мне хочется забрать все Фаннины джемы и майонезы. Понятно?

Но Констанция насторожилась.

– Понятно, – сказала она в конце концов.

Я вышиб пробку из очередной бутылки.

– За что пьем?

– За мой нос, – сказал я. – Наконец-то я избавился от проклятого насморка. Шесть коробок бумажных платков извел. За мой нос!

– За твой длинный красивый нос! – подхватила Констанция и залпом выпила шампанское.

Этой ночью мы спали на песке, ничего не опасаясь, хотя в двух милях от нас цветочные гирлянды все еще тыкались в берег рядом с бывшим пристанищем покойной Констанции Раттиган, а в трех милях к югу улыбалось в моем доме пианино Кэла и старенькая пишущая машинка ждала, когда я вернусь спасать Землю от нашествия марсиан на одной странице и Марс от землян – на другой.

Среди ночи я проснулся. Рядом со мной было пусто, но песок все еще сохранял тепло там, где, свернувшись калачиком под боком у бедного писателя, спала Констанция. Я встал и услышал, как она, словно тюлень, вспенивает воду далеко в море. Когда она выбежала из воды, мы прикончили шампанское и спали до полудня.

День выдался такой, когда и в голову не приходит задумываться о смысле жизни, лежи себе, наслаждайся погодой, и пусть жизненные соки текут и переливаются. Но все-таки мне надо было поговорить с Констанцией.

– Я не хотел портить вчерашний вечер. Господи, так счастлив был, что ты жива! Но, по правде говоря, все как в бейсболе – одного убрали, вышел второй. Мистер Дьявол-во-Плоти, который болтался на берегу у тебя под окнами, удрал: он испугался, что решат, будто ты утонула по его милости. А он только и хотел тряхнуть стариной, как в двадцать восьмом году, порезвиться среди ночи, поплавать голышом. И вместо этого ты, как он вообразил, утонула на его глазах… Вот он и сбежал, но тот, кто направил его к тебе, все еще здесь.