Кимоно - Джон Пэрис

— Вставайте, старый сонливый капитан! — кричала она.

Джеффри нашел лодку уже готовой; и Яэ припасла завтрак, чтобы съесть его по пути. У бедного Реджи, конечно, была работа в посольстве; он ехать не мог.

Это была восхитительная экскурсия. Они доехали до Сендзу, деревни плотовщиков, на конце озера. Они поднялись по лесной тропинке к верхнему озеру, собственно луже, поросшей камышом и водорослями, где, как предполагалось, водились Медведи.

Джеффри и Яэ, однако, не встретили ничего опасного, если не считать деревенских дворняжек.

— Вернулись невредимыми из опасных краев! — вскричала девушка, выпрыгивая из лодки на ступени дачи.

Воздух и прогулка утомили Джеффри. После ланча он переоделся в кимоно Реджи. Потом улегся на свою постель и скоро заснул.

Сколько он проспал, он не мог сказать, но медленно очнулся от смутного сна. Кто-то был в его комнате. Кто-то у самой постели. Не Асако ли это? Или это сон?

Нет, это была его спутница по утреннему путешествию. Это была Яэ Смит. Она сидела на постели рядом с ним. Она смотрела ему в лицо своими мягкими, спокойными кошачьими глазами. Для чего она это сделала? Она взяла его руку. Ее прикосновение было мягко. Он не остановил ее.

Ее волосы были распущены и спадали ниже талии, длинные черные волосы, более шелковистые и волнистые, чем у японских женщин чистой крови. Ее кимоно было широко распахнуто у горла, открывая полузатененную округлость груди, двух «почек лотоса», по выражению Реджи. Сладкий аромат исходил от ее тела.

— Можно, большой капитан? — спросила она.

— Что? — сказал Джеффри, еще почти спящий.

— Только лечь рядом с вами, только один раз, в последний раз, — ворковала она.

Как бы не ожидая отказа, она поместила свое маленькое тело на постели рядом с ним и положила голову на подушку на одной высоте с его головой.

Джеффри готов был заснуть опять, еще не расставшись окончательно с приятными снами. Но Яэ скользнула рукой по его груди и взяла пальцами его плечо. Она теснее прижалась к нему.

— Джеффри, — шептала она, — я так люблю вас. Вы такой сильный и большой. Джеффри, я всегда хотела бы оставаться так, как теперь, всегда, всегда, держать вас, пока не заставлю полюбить себя. Полюбите меня хоть немного, Джеффри. Никто никогда не узнает. Джеффри, разве не хорошо, когда я возле вас? Джеффри вы должны, вы должны любить меня.

Она приникла к нему всем телом в объятии поразительно сильном для такого маленького создания. Это объятие и пробудило окончательно Джеффри. Он тихонько высвободился из ее рук и сел на постели.

Она снова обняла его шею, глаза ее стали дики, как у менады. Он чувствовал себя жалким и смешным. Ведь роль Иосифа так неблагодарна и унизительна. Месяц тому назад он строго приказал бы ей уйти из комнаты и опомниться. Но жаркий месяц в Токио ослабил силу его характера; а знакомство с исповедуемой Реджи моралью богемы раскачало крепость хорошего тона.

— Не будьте такой, Яэ, — сказал он слабо. — Реджи может вернуться. Ради Бога, сдерживайте себя.

Ее голос стал теперь страшным, как дикое мяуканье кота на крыше в марте.

— Джеффри, я должна, я должна. Все время я думала о вас, всегда, с самой Камакуры. Мне нужно было вас, мне нужно вас. И здесь, сейчас я вижу по вашим глазам, что вы хотите меня. Они смотрят на меня так, как будто хотят меня. Это как огонь. Это сжигает меня, и мое тело горит, будет гореть, пока вы не возьмете меня. Джеффри, милый, только один раз, теперь. Я никогда больше не буду такой. Реджи это все равно. Он не такой, как другие. Он не как другие. Я говорила ему. Я сказала ему: «Я люблю Джеффри», а он ответил: «Как и я тоже».

Джеффри упустил первый момент, когда еще можно было быть строгим с ней. Неловко попытался он освободиться от ее объятий. Но первый раз в своей жизни он испытывал схватку с первичной природной силой, неизвестной ему в его прежних отношениях с женщинами, в браке или вне его.

— Яэ, не надо, — говорил он, отталкивая девушку, — я не могу, я женат.

— Женат! — воскликнула она. — Разве брак мешает этому? Любите меня, любите меня, Джеффри. Вы должны любить меня, вы будете!

Она совсем сбросила кимоно и всем телом прижалась к нему, как будто хотела взять его силой.

— Рапсодия кончена!

Голос, который никто не признал бы за голос Реджи, внезапно положил конец этой нецеломудренной атаке. Он стоял в дверях с кривой усмешкой. Он видел обоих еще из сада; на самом деле и весь Чузендзи мог бы наблюдать все, что делалось в открытой спальне. Он снял обувь и тихонько подкрался, чтобы подслушать их. Теперь он решил, что время вмешаться.

Яэ вскочила с постели с совершенно распущенными волосами. С минуту она колебалась в нерешительности, какую избрать тактику. Джеффри глядел неподвижно, поднеся руку ко лбу. Потом девушка перебежала через комнату, упала к ногам Реджи, обняла его колени и конвульсивно зарыдала.

— Реджи, Реджи, простите меня! — кричала она. — Это не моя вина! Он просил меня и просил сделать это еще в Камакуре и все время здесь! Он для этого приехал сюда. Реджи, простите меня, я никогда больше не буду такой!

Реджи взглянул на своего друга, ожидая подтверждения или отрицания. Его кривая улыбка исчезла. Хороший тон требует, чтобы мужчина солгал для спасения женщины, жертвуя, если это необходимо, даже собственной репутацией. Но для Джеффри уже давно «хороший тон» потерял свою обязательную силу, как международное право теряет во время войны свою. К тому же эта женщина была не лучше кокотки; и дело шло о дружбе Реджи.

— Нет! — сказал он с жаром. — Это неправда! Я спокойно спал здесь, и она пришла ко мне. Она безумна.

Ее руки, сжимавшие колени Реджи, разжались, ее зеленые глаза загорелись.

— Лжец! — закричала она. — Реджи, неужели вы поверите ему? Лицемер, ханжа, низкий белый человек, сводник!

— Что же это значит? — спросил Джеффри. Слава Богу, женщина явно оказалась сумасшедшей.

— Фудзинами! Фудзинами! — кричала она. — Великий король девок! Даймио Йошивары! Каждая монетка из тех, что тратит его дура-жена на глупые прихоти, добыта в Йошиваре женщинами, развратом, проститутками!

При последнем слове Джеффри вскочил на ноги. В своей настоящей агонии он совершенно забыл о своем позорном поступке.

— Реджи, ради Бога, скажите мне: это правда?

— Да, — отвечал спокойно Реджи, — это совершенная правда.

— Тогда почему никто не говорил мне?

— Мужья, — сказал молодой человек, — и предполагаемые мужья всегда узнают последними. Яэ, возвращайтесь в отель. Вы наделали уже достаточно зла для этого дня.

— Нет, пока вы не простите меня, Реджи, — молила девушка. — Я не уйду, пока вы не простите меня.

— Я не могу простить, — сказал он, — но, вероятно, смогу забыть.

Ярость обоих мужчин влекла ее. Она хотела бы подождать, подслушать за дверью, если бы могла. Реджи понял это.

— Если вы не уберетесь, Яэ, я позову То вывести вас, — пригрозил он. К его великому облегчению, она спокойно ушла.

Реджи вернулся в опустевшую комнату, где Джеффри, склонив голову, смотрел в пол. В коротком кимоно Реджи этот высокий человек казался решительно смешным.

«Хорошо, — подумал Реджи, — слава Богу за ниспослание комизма. Легче будет пройти через это».

Первым его движением было вымыть руки. У него был бессознательный инстинкт, влекущий к символическим действиям. Потом он сел против друга.

«Стоит усесться, чтобы сразу свести трагедию к комедии», — одно из изречений Наполеона.

Затем он открыл ящик с сигаретами и предложил Джеффри. Это тоже было символом. Джеффри механически взял сигарету в рот, не зажигая.

— Джеффри, — сказал его друг очень спокойно, — попробуем выкинуть из головы этих женщин и всю их лживость. Попробуем говорить обо всем этом прилично.

Джеффри был так поражен ударом, который нанесли ему только что, что не думал ни о чем другом. Теперь он сразу вспомнил, что обещал дать серьезные объяснения своему другу.

— Реджи, — сказал он грустно. — Я очень огорчен. Я никогда не думал об этом. Я сблизился с Яэ только из-за вас. Я никогда не думал ухаживать за ней. Вы знаете, как я люблю свою жену. Она сошла бы с ума, если бы только подумала обо мне что-нибудь подобное. Кроме того, — прибавил он с глупым видом, — ведь ничего не случилось.

— Я, безусловно, очень мало забочусь о том, произошло что-нибудь в действительности или не произошло. Проклятие фактам! Они затемняют истину. Они лежат в глубине каждой несправедливости. Что случилось в действительности — не важно. Важна картина, которая рисуется в чьем-нибудь мозгу. Верная или ложная, она остается той же самой; и резко или постепенно, но она изменяет все. Однако, кажется мне, следует отбросить мои собственные неприятности. Ваше дело, Джеффри, гораздо серьезнее моего. Она ужалила меня в пяту, а вам «стерла главу». Нет, не спорьте, ради Бога. Я ведь не заинтересован.