Наследница - Марина Ефиминюк

Питбуль валялся перед дверьми в кабинет. В первое мгновение мне почудилось, что пес мертв. Присев рядом с ним, я сняла кружевные перчатки и приложила ладонь к мягкому нежному животу. Сердце билось. Он просто крепко спал, точно опоенный настойкой от бессонницы.

– Я думал, что он сдохнет от «Звездной пыли», но твою тварь не взяла даже магическая дурь, – раздался из кабинета голос Эрика, и у меня вытянулось лицо. Кузен сидел за столом отца, развалившись в кресле, и с наслаждением курил, выпуская к потолку ровные колечки дыма.

– Чем тебе не угодил мой пес? – выпрямляясь, ледяным тоном спросила я. – Он нагадил тебе под дверь?

– Он бы не дал санитарам увезти тебя.

Самодовольный вид кузена лучше любых слов говорил, что я попала в большую-большую беду.

– Пару часов назад твоя мачеха, конечно, не по собственной воле, но подписала прошение к Его Высочеству признать тебя невменяемой, моя милая сестрица. Я вызвал лекарскую карету, чтобы отвезти тебя в пансионат. Расскажи, каково это – полностью потерять память?

Я резко развернулась и направилась обратно в холл, но входная дверь оказалась надежно заперта.

– Тебе некуда бежать, – прокомментировал Эрик, следя за моими метаниями. Все комнаты, откуда была возможность попасть к черному входу, были закрыты. – Кстати, у слуг сегодня выходной.

Оставался второй этаж. Подхватив юбки, я стала подниматься по лестнице, а когда добралась до верхней площадки, то столкнулась с теткой. С непроницаемым лицом она перекрыла мне путь. Я попыталась шагнуть влево, она тоже шагнула влево. Дернулась в противоположную сторону – так же поступила Клотильда.

– С дороги, – прошипела я.

Не произнося ни слова, она выставила ладонь и сдула мне в лицо серебристый порошок.

…Выскакиваю из кабинета в холл, бегу на второй этаж. Краем сознания понимаю, что отец мертв уже пару часов, и лекарь вряд ли чем-то ему поможет, но я все равно намерена разбудить Клотильду, чтобы та отправила за семейным профессором.

На верхней площадке лестницы вижу девушку в скромном дорожном платье. Она разглядывает мой портрет, висящий в центре семейной экспозиции. Светлые золотистые волосы собраны в высокую прическу, на локте болтается маленькая сумочка. Я почти уверена, что сошла с ума, ведь незнакомой ниме совершенно нечего делать посреди ночи в особняке.

– Кто вы такая?

Она оборачивается, и я цепенею от ужаса. Девушка похожа на меня, как две капли воды. Люди говорили, что встретить своего двойника – к скорой смерти, и мне страшно до тошноты.

В этот момент на улице грохочет такой силы гром, что в старом особняке звенят стекла.

– Ух, ты, – протягивает она. – Мы действительно похожи.

– Ты нереальная, – шепчу я и пячусь назад. – Тебя нет!

– Сомневаешься? Хочешь потрогать меня? – Она протягивает руку, и я отшатываюсь.

Неожиданно нога проваливается в пустоту. Заваливаясь назад, я машу руками, пытаюсь сохранить равновесие. Девушка протягивает руку, чтобы помочь мне устоять, но цепляется за бусы. Нитка лопается, в разные стороны брызгают ровные крупные жемчужины, а я кубарем лечу вниз…

Кто-то неумело играл на фортепьяно нестройную гамму, не выдерживал ритм, сбивался то на пятой, то на шестой ноте. В детстве я много часов провела за ненавистным инструментом и могла легко определить, что человек, терзавший клавиши, был безнадежно бездарен, прямо как я сама.

С трудом, но мне удалось разлепить тяжелые веки. Голова трещала, перед глазами плыло. Женская фигура, сидящая на пуфе у старого рояля, казалась плодом больной фантазии. Мы находились в моей девичьей спальне, и светлые стены, игрушки, книги – все плыло, словно в тумане.

Я попыталась пошевелиться, и подо мной заскрипела кровать. Девушка оглянулась.

– Ты очнулась? – произнесла незнакомка голосом Пруденс.

Она хлопнула крышкой инструмента, и звук отдался в голове болезненным уколом. Она присела рядом со мной. Никак не удавалось сосредоточиться на ее лице.

– Никогда не видела, чтобы кто-то так быстро перебарывал «Звездную пыль». Может, потому что у тебя есть магический дар?

Наконец, мне удалось сфокусироваться. Пруденс походила на меня, как две капли воды, словно одурманенная магической дрянью, я смотрела в собственное отражение в зеркале. Туго соображая, я протянула дрожащую руку, чтобы потрогать двойника и осознать, что не нахожусь в наркотическом бреду. Она перехватила меня за запястье.

– Ты маскируешься под меня? – собственный хриплый голос показался чужим.

– На самом деле, это мое настоящее лицо. Я не стала надевать кристалл, от маскирующей магии ужасно кожа чешется. Потерпишь меня такой?

Во рту стояла сухость, как при похмелье. Начиная приходить в себя, я попыталась сесть, но комната перед глазами сделала стремительное пике, к горлу подкатил тошнотворный комок, и мне пришлось плюхнуться обратно.

– Знаешь, что меня взбесило больше всего, когда ты вернулась? Ты не спросила моего имени. Это был как плевок в лицо. Я страшно разозлилась, но кто же тогда знал, что ты просто потеряла память и шифровалась? Надо сказать, когда ты летела с лестницы в ту ночь, то я думала, что тебе конец, но ты выжила. С ума сойти, ты выжила даже тогда, когда мы скинули тебя в Эльбу! А… – Она задумалась на секунду. – Ты, наверное, хочешь знать всю историю сначала? Прошлой зимой я увидела в окне портняжной лавки своего двойника. Смешно, но ты меня даже не заметила, так что миг, когда моя жизнь полностью перевернулась, никак не повлиял на тебя. Тогда я наняла частного дознавателя, даже денег для этого заняла у Зигмунда Панфри. Спасибо, что заплатила долг, сестренка, это оказалось кстати. Так вот, мне удалось выяснить, что у меня есть близняшка, живущая в огромном особняке с неприлично богатым отцом. Оказывается, родители нас поделили. Папа забрал одну, а маме осталась другая. Всем досталось по ребенку, все счастливы, но это ведь ужасно несправедливо, не находишь? Почему именно меня оставили в нищем бараке, а тебя вырастили в богатом доме. Чем я была хуже тебя?

– Ничем, – прохрипела я, и собственный голос показался скрипучим и чужим.

– Вот именно, тебе повезло чуточку больше. Может быть, ты умела очаровательно улыбаться, лежа в колыбельке? И поэтому жена нашего отца выбрала именно тебя, а не меня. А может, ты лежала ближе к окну?

Действие ядовитого порошка проходило. Туманная голова прояснялась, тело возвращало послушность, но я делала вид, что все еще не могла пошевелить даже мизинцем.

– И тогда я решила, что несправедливость должна быть исправлена. Явилась к нашему папане, но тут меня ждал сюрприз. – Пруденс хохотнула. – Он не знал о моем существовании! Представляешь? Он не догадывался, что ты дочь его любовницы и, похоже, сильно испугался, поэтому с ним случился удар. Я испугалась, что меня обвинят в убийстве и повесят на Тюремной площади, но, к счастью, он всю жизнь третировал родственников. Они не просили многого, просто хотели честно поделить наследство, всем по равной доле, а потому без колебаний помогли мне. Было решено объявить меня дочерью Валентина сразу после твоих похорон, но ты каким-то образом выжила, а когда вернулась в дом, то все пошло наперекосяк. Я ужасно разозлилась! На том проклятом приеме мне хотелось объявить всем, кем я являюсь на самом деле, но наш с Клотильдой спор услышала эта странная Глэдис. Совершенно безобидная тетка, но ее пришлось убрать. Потом выяснилось, что Уилборт на пьяную голову нанял какого-то мутного типа, чтобы тот по-тихому избавился от тебя. Для нас глупость дядьки стала огромным сюрпризом. Ты выставила его из дома, и беднягу так накрыла совесть, что он приехал на курорт, чтобы покаяться. Как понимаешь, оставить его в живых было просто невозможно. Эрик раскопал правду о твоей болезни, а ты выгнала своего женишка и развязала нам руки.

– Пруденс, – произнесла я ровным голосом, – ты знаешь, что исповедоваться перед собственной жертвой – это к петле?

В следующий момент я ударила ее в лицо, сильно, резко. Прикосновение вызвало в голове смутное воспоминание, связанное с новоявленной сестрицей. Она взвизгнула от неожиданности, растянулась на полу и схватилась за расквашенный нос. Вскочив с кровати, я вдруг поплыла, перевернула столик, стараясь сохранить равновесие. Ноги плохо слушались, пол качался. Надо было бежать, коль сумела огорошить противника, да только прыткости не хватало.

– Не уйдешь, тварь! – взвизгнула у меня за спиной сестрица и вцепилась мне в волосы. От боли я вскрикнула, начала изгибаться, пытаясь сохранить копну целенькой.

– Эрик! – орала Пруденс. – Она хочет убежать!

Но в стену комнаты много лет назад вживили кристалл для звуконепроницаемости, чтобы я не терзала уши домашних отвратительной игрой. Так что кричать она могла сколько угодно.