Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

Посмотрев на ее лицо, я отметил, что девичьи щечки тоже мягкие, сочные и розовые. На них поблескивали слезы, а полные губки дрожали. Мне еще не приходилось касаться столь восхитительно трепетного и при этом такого чувственного создания… и в то же мгновение я понял, что должен обладать ею.

Я ничего не сказал. Просто встал и вернулся на место.

Решено. Она будет моей. Для обладания ею достаточно одного моего слова. Я жил в мире, где все желания удовлетворяются. Ужасало их отсутствие. Оно подавляло меня, превращало в мертвеца.

И вот я вновь ожил. Желание означало жизнь. А я хотел госпожу Говард так неистово, что одновременно сгорал от стыда и изнемогал от страсти.

* * *

В ту ночь я не смог заснуть. Ибо испытал столь же сильные чувства впервые с тех пор, как во время светской инвеституры (25 июня 1525 года; мне никогда не забыть эту дату) увидел очаровавшую меня Анну Болейн. Может, это тоже колдовство? Нет, теперь уж меня не проведешь. Чарами ведьма воспользовалась позже. А мое чувство, возникшее в тот день, было подлинным и неоскверненным.

Пережить его вновь?! Я уже не надеялся испытать нечто подобное, и вот оно пришло нежданно-негаданно — в моем-то возрасте!

Я пролежал целую ночь без сна, грезя о наслаждениях любви, радуясь сознанию того, что вскоре произойдет, ибо имел власть приказывать и получать все, что захочу. Калпеперу не сравниться со мной. Да, промежуток между зарождением и исполнением желания исполнен блаженной пытки. Но только в это время полностью принадлежит нам предмет нежной страсти.

Рядом тихо похрапывала Анна. Я глядел на нее с теплым чувством — ведь она странным образом способствовала оживлению моей теперешней жизни и будущему счастью. Если бы не случилось этого брачного договора, я, возможно, продолжал бы тосковать, скорбеть и пережил бы все свои желания. Я убедил себя в этом. Я испытывал благодарность даже к Франциску и Карлу. Без их враждебности я никогда не согласился бы на вынужденный брак, не обзавелся бы королевой, а королеве не понадобились бы фрейлины…

Ну, довольно! Что за глупости. Смешно радоваться тому, что чей-то отец однажды ночью познал чью-то мать, а повивальная бабка подоспела вовремя и не свалилась с лестницы, потому что нащупала впотьмах свечу… Главное заключалось в том, что я опять безумно влюблен — мне словно подарили второе рождение. Жизнь идет своем чередом, и бесполезно чрезмерно волноваться о том, что именно изменило ее ход. Впустую потрачено мгновение, если оно не приближает влюбленного к возлюбленной, за исключением мысленного наслаждения грядущим счастьем.

* * *

Травмы Калпепера оказались незначительными. Наконечник копья слегка задел его бедро, попав в щель между ножными доспехами. Хирург прочистил рану и наложил на нее розовую шелковую повязку.

— Ее подарок, — лукаво прищурившись, заметил Калпепер, когда вернулся в мои покои для продолжения службы.

Он осторожно размотал шелковую повязку и почтительно положил ее на свой ночной столик.

— Чей? — спросил я как можно небрежнее.

— Моей прелестной кузины, — ответил он. — Я говорил вам о ней перед прибытием королевы.

— Я забыл имя.

— Екатерина Говард. Дочь Эдмунда Говарда, младшего брата герцога.

Да-да, я вспомнил. Я всегда заслуженно причислял Эдмунда к категории людей безнадежных — пьяниц, распутных монахов и дезертиров. Этот бедняга умер в долгах, поскольку был бездельником.

— После смерти ее жалкого папаши, — продолжил он, — Екатерину опекала одна из пожилых родственниц, вдовствующая герцогиня Норфолк.

Плохая наследственность, жалкое воспитание… Это кое о чем говорит… Во мне шевельнулось чувство опасности, но его быстро заглушило негодование. При таких запросах даже Владыку Небесного можно счесть недостойным.

Ее глаза излучали невинность. Я увидел в них все, что желал знать. (Куда запропастилась моя убежденность в том, что каждый умеет изощренно лгать? Она растворилась — наряду с другим опытом, приобретенным путем страданий, — в водовороте любви.)

— Вам уже удалось овладеть ею?

— Нет, — хмыкнув, признался он. — Я все жду подходящего момента.

Я лишь пожал плечами, стараясь скрыть охватившее меня облегчение. Она невинна! В противном случае я не смог бы обладать ею — не вынес бы того, что кто-то другой уже наслаждался ее телом.

Так было с Екатериной и Анной Болейн! Другие мужчины обнимали их, раздвигали им ноги, и пронзали их нежные лона, и достигали с ними верха наслаждений, извергая липкое семя… мерзость, мерзость! Отвратительно, гнусно подбирать объедки чужого пиршества. Такое унижение лишает человека достоинства.

Люди удивлялись, за что я полюбил мою Джейн. За чистоту. Меня привлекла ее невинность, я знал, что ни один мужчина еще не прикасался к ней.

Нужно быстрее объясниться с Екатериной Говард, пока Калпепер не успел обесчестить ее. После этого она будет не нужна мне. Да, сознание того, что меня опередили и она успела поразвлечься с другими соблазнителями, могло уничтожить зародившуюся любовь. Я должен быть первым и единственным.

— Надо подыскать вам жену, — сказал я Калпеперу.

— Я предпочел бы обойтись любовницами, — со смехом ответил он.

— Нет, — решительно возразил я. — Для утоления страстей вам необходима супруга. Оставьте в покое госпожу Говард. Девственность является ее единственным приданым. Не стоит грабить ее.

— Воля ваша. — Он пожал плечами. — Хвала Господу, я не баба, мне не приходится извлекать пользу из собственного целомудрия.

Целомудрие. Чистота. Скромность. Добродетельность. Мужчины высмеивают и порочат эти качества. Однако воспламеняются и благоговеют, обнаружив их в женщине.

* * *

На следующее утро я направился в кабинет Анны, якобы послушать, как проходят ее уроки английского, и по пути все поглядывал по сторонам, надеясь увидеть в ее покоях Екатерину Говард. Камеристки прислуживали королеве ежедневно, на них лежали разные обязанности: они должны были мыть гребни, чистить гардероб и проверять его на наличие вшей, раскладывать по местам драгоценности. А на церемониях ее величество сопровождали придворные дамы более высокого ранга. Поэтому именно в апартаментах Анны я мог увидеть госпожу Екатерину.

Анна занималась наедине с Мартином. Надо признать, этот заикающийся юнец оказался гениальным учителем — его ученица делала большие успехи в английском.

— На… басаре…

— Базаре…

— На базаре есть яблоки, груши, сыр унд…

— И…

— И… репа.

Они разразились довольным смехом. Меня порадовало, что уроки доставляют удовольствие Анне. Наверное, ее подавляло мое присутствие. А сейчас она казалась такой жизнерадостной! Я не замечал в ней обычной вялости и сдержанности.

— Отлично, милая, — сказал я, входя в кабинет.

Смех тут же оборвался. Это задело меня.

— Ну-ну, — мягко укорил их я. — Не обращайте на меня внимания. Так что же еще есть на рынке? Возможно, откормленный боров?

Но они оба словно онемели. Увы, тайная надежда встретить по пути госпожу Говард не сбылась, Анне мой приход не доставил удовольствия, и я разочарованно отправился обратно в свои покои. Как бы мне хотелось вскочить на лошадь и отправиться на охоту, забыв о делах и чувствах. К сожалению, скачки теперь были не для меня. Последнее время седло ужасно досаждало моей язве, боль в ноге стала непереносимой. А промозглый февральский день лишь усилил мою хандру. И я решил испробовать последнее из оставшихся мне удовольствий — хорошо посмеяться с Уиллом.

Когда общество надоедало мне настолько, что не помогало даже вино, шуточки Уилла спасали меня. Незаметно он стал значить для меня больше, нежели просто шут, развлекающий своего короля неиссякаемым остроумием и непристойными сплетнями. Я нашел в нем внимательного слушателя и мудрого собеседника. Особенно мы сблизились после смерти Джейн, когда мне невыносимо было слушать окружавших меня дураков, я имею в виду настоящих болванов, а не комедиантов. Занудные тупицы вкрадчиво лепетали мне банальности вроде «время залечивает любые раны», «вы воссоединитесь с ней на небесах», «она огорчилась бы, видя, как вы предаетесь отчаянной скорби». Только один Уилл имел достаточно чести и мужества, чтобы сказать: «По-моему, ты согласился бы обменять остаток земной жизни на четверть часа разговора с ней о каких-нибудь милых пустяках». И с ним я мог согласиться.

Теперь я все чаще полагался на Уилла, сам же ругая себя за это. Ибо знал, что нельзя искушать судьбу, оказывая человеку слишком большое доверие и попадая в зависимость от него. Он становится незаменимым, и что делать потом? Достаточно вспомнить, как меня обманули Уолси, Мор да и сама Джейн.

Он пришел ко мне в обычном платье. Теперь Уилл редко нацеплял колпак с колокольчиками, шутовской наряд оскорблял его чувствительную натуру и требовался только в тех случаях, когда ему приходилось выступать на публике. Нелепо было бы звенеть бубенчиками, являясь в одиннадцать утра в королевский кабинет.