Вам решать, комиссар! - Ханс Кирст

Циммерман не скрывал радости при виде усердной работы команды экспертов под началом Вайнгартнера. Видно было, они знают, что искать.

Хесслер стоял в стороне, натянуто улыбаясь. Шмельц заявил, что ему нужно лечь — вдруг ему стало плохо. Циммерман проявил полное сочувствие к его недомоганию и проводил в опочивальню баронессы. Ляйтнер без всякой команды взял под контроль Хансика.

— Где у вас ящик для мусора? — спросил Вайнгартнер. Хесслер величественным жестом указал во двор.

— Там, но сегодня утром мусор увезли, и я его весь вымыл — запах был жуткий.

— Ничего, все равно мы его проверим, — решил Вайнгартнер. Он прекрасно знал, что полностью следы уничтожить никогда не удается. Хотя и было неприятное ощущение, что предстоит найти иголку в стоге сена.

* * *

— Я просто не могу представить, что Хайнц Хорстман мог быть отчего-то несчастен, — заметил фон Гота. — По крайней мере судя по тому, что я о нем узнал до сих пор. Мне он представлялся скорее энергичным, иногда и бесшабашным парнем.

— Но одно не исключает другого, — заметила Генриетта Шмельц.

Они сидели друг против друга на вилле на озере Аммер. В бокалах опять благоухало старое шерри лучшего сорта.

— За ту летнюю ночь я сблизилась с Хорстманом больше, чем с кем бы то ни было, — начала свои откровения Генриетта. — Хорстман понял всю безысходность моей предыдущей жизни. И он понимал, что сам в таком же положении.

Сумрак проникал в комнату, мебель и стены словно теряли свои очертания.

— Когда уже приближался рассвет, мне захотелось пройтись до пристани. Я огляделась в поисках провожатого, но почти все гости куда-то исчезли. И Амадея нигде не было. И тут рядом со мной появился Хорстман. Не говоря ни слова, он пошел за мной к мосткам. Там была приготовлена бутылка шампанского, как когда-то… Господи, сколько же минуло лет? Пятнадцать? Двадцать? За эти годы многое изменилось в отношениях между мной и Анатолем, мы растеряли наши былые чувства… Наверное, я плакала. Тихо, только слезы текли по лицу.

И Хайнц понял, что со мной происходит. Подсел ко мне, словно собираясь поддержать меня, которая ему в матери годилась. И потом вдруг сказал: «Я больше видеть это не могу!»

А я ответила: «Не нужно, прошу вас, оставьте меня одну!»

Но он не тронулся с места, только сказал: «Поймите, я не могу спокойно смотреть, когда человека обижают и унижают. Он вас использовал, и теперь собирается избавиться. Это отвратительно. Со мной произошло то же самое. Но я буду защищать и себя, и вас! Пущу в ход все средства, что у меня есть и еще будут!»

— Теперь понимаю, — тихо заметил фон Гота. — Это был какой-то напряженный до крайности и небезопасный позыв человеколюбия.

— Любовь, — грустно остановила его Генриетта, — в любой жизненной ситуации несет с собой опасность. Но человек не должен из-за нее лишаться жизни.

* * *

Мнение Рут К. об Анатоле Шмельце:

— Мой муж — архитектор, известный и в международном масштабе. Шмельц познакомился с ним и часто нас навещал. При этих визитах с ним познакомилась и я. И очень скоро почувствовала к нему искреннюю симпатию. Он необычайно чуткий человек. Любовь — главный смысл и светоч его жизни. Он жаждет любить и быть любимым. Никогда не забуду, как однажды поздно вечером у него вдруг вырвался отчаянный вопрос: «Есть ли хоть какой смысл в моей жизни, которую я трачу таким образом?»

А мой муж, который тоже любил Анатоля, сказал мне: «Этот человек слишком хорош для нашего мира. Эти гиены вокруг него чуют его слабость, знают бесконечную доброту и бесстыдно ею пользуются. И Анатоль все платит и платит, ничего не получая взамен, и прежде всего того, что ему нужнее всего, — любви!»

* * *

Из доклада доктора юриспруденции Штайнера генеральному прокурору доктору юриспруденции Гляйхеру:

«Я ознакомил Вардайнера и Гольднера с решением о возбуждении уголовного дела. А также сообщил им основные положения закона. После этого предложил дать объяснения.

Вардайнер, как отмечено в стенограмме, заявил:

— Не намерен слушать ваши измышления и тем более отвечать вам. Ваше поведение — типичное превышение власти!

Гольднер отреагировал так:

— Вы явно из юридических крючкотворцев и попали по верному адресу, ведь я — каждой бочке затычка!

Теперь нам нужно с обоими задержанными провести предварительное слушание. Существует опасность, что это не уложится в установленные законом двадцать четыре часа. Особенно поскольку оба, несмотря на неоднократные требования, не сообщили имена своих адвокатов».

* * *

Ознакомившись с докладом, доктор Гляйхер спросил:

— А что выяснила полиция?

— Достаточно, чтобы подтвердить и даже дополнить имеющиеся доказательства. Факты говорят о том, что Вардайнер не меньше пяти раз встречался в квартире Карла Гольднера с несовершеннолетней Ингеборг Файнер, которая является его подчиненной, — ответил доктор Штайнер.

— А что насчет родителей этой девицы?

— Они готовы подать в суд. Заявление у нас уже есть.

— Прекрасно, коллега! — обрадовался доктор Гляйхер. — Теперь осталось только заставить эту Файнер дать показания в том же духе — и дело сделано!

* * *

Капитана Крамер-Марайна вызвали по радио на место аварии с пятью трупами. Когда, разобравшись в этой трагедии, он вернулся в гараж Шмельца, его встретил хмурый Вайнгартнер.

— Чертовски крепкий орешек, капитан. Гараж и мастерская стерильны, как операционная. Этот тип промыл все щелочью и даже кислотой. Чистота — его слабость, как он утверждает.

— Насколько я знаю, вы тут работаете всего два часа, — сказал капитан.

— И за это время мы не нашли абсолютно ничего!

— Ищите дальше! — распорядился капитан. — И даже если это займет весь день, найдите то, что нужно!

Тут Крамер-Марайн заметил Ханса Хесслера, стоявшего у гаража, словно готового по первому призыву прийти на помощь. Неподалеку от него незаметно держался Ляйтнер.

— Мы с вами знакомы? Хесслер кивнул:

— Тогда еще вы были лейтенантом.

— Теперь припоминаю. — Капитан чуть отступил, словно желая лучше разглядеть Хесслера. — Дорожное происшествие с одним погибшим, вашу вину доказать не удалось. Вы тогда якобы сбили какого-то зверя и вышли сухим из воды. Как вы считаете, на этот раз история повторится?

* * *

— Значит, вы о Хансе Хесслере не знаете ничего, кроме того что он отличный шофер. И для вас он просто работник, как любой другой. — Так Циммерман завершил серию вопросов, на которые вынужден был отвечать Шмельц. — Или я должен понимать это так, что вы о нем и знать ничего не хотите, что вас не интересует, что он за человек и чем занимается?

Шмельц, лежавший в постели в спальне баронессы, обиженно покосился на Циммермана.

— Неужели вы не понимаете, что я болен, что моя жизнь — настоящий крестный путь?

— Не понимаю и верить этому не хочу, — резко оборвал его комиссар.

Шмельц, которого неутомимый Циммерман допрашивал уже почти час, успел выпить две бутылки минеральной воды, подкрепив ее почти полбутылкой виски. Глаза у него налились кровью.

— Вы делаете вид, что за рулем машины и за дверью спальни вам прислуживает любезный, преданный и честный

Хесслер. И не желаете допустить, что человек этот способен на любую мерзость.

— Но, комиссар, поймите, я же человек, который любит жизнь, природу и людей и доверяет всем вокруг, — защищался Шмельц. — И чем мне платят за добро? Тем, что никто меня не понимает и никто не любит!

— Все эти ваши излияния в точности соответствуют ситуации, в которой вы оказались, — заметил Циммерман. — Как сказано в Библии, вы умываете руки и теперь невинны, как агнец, ведь вы всегда хотели как лучше. А то, что у других руки в грязи и крови, вас не касается! Ваши-то — чисты!

— О чем вы говорите?

— Да вы прекрасно знаете. Все это время мы ведем речь только об одном человеке. О вашем Хансе Хесслере.

* * *

К прокурору Штайнеру доставили Ингеборг Файнер. Опытный юрист был несколько удивлен, когда перед ним предстала нежная, очень красивая девушка, словно сошедшая с одной из картин Мюнхенской галереи.

Отечески улыбаясь, Штайнер предложил ей сесть. Потом попытался убедить, что способен понять человеческие слабости и что с ним можно говорить совершенно откровенно. Хотя она, конечно, понимает, что вся эта печальная ситуация…

— А что в ней печального? — с виду наивно спросила Ингеборг.

— Ну, необычна уже даже разница в возрасте, фройляйн Файнер…

Но фройляйн Файнер продолжала тем же тоном:

— Послушайте, ну кто сейчас судит так старомодно? Он нравился мне, а я ему. Этого ведь достаточно?