Чужаки - Андрей Евпланов

— Это который колдун-то, — не долго думая, ответила бабушка. — Колдун и есть. Глаз у него нехороший. Давеча мы с Копненковой идем за молоком, а он навстречу нам со своей корзиной, а в корзине под тряпицей как будто что шевелится. Копненкова ему: „Здрасьте“. А он на Копненкову зыркнул, как на гаду какую, и пошел, а в корзине будто заплакало. И представьте себе, в тот же день у Копненковой скисло все молоко.

— Это очень существенно, — улыбнулся Общественность искусственно. — Но меня интересует, на какие доходы он живет?

— Лесом живет… — ответила бабушка как-то неуверенно.

— То есть вы хотите сказать, что он нигде не работает? — как будто спросил Общественность, но в его — вопросе можно было услышать и ответ.

И тут бабушка повела себя как истинная жительница Марьиной Рощи: она засуетилась, засобиралась, стала спрашивать с меня какие-то галоши, хотя прекрасно знала, что я пошел к Алешке без галош.

Но Общественность не так-то просто было сбить с толку.

— Значит, вы утверждаете, — сказал он напрямик, — что этот человек, по кличке Балахон, кажется, нигде не работает, а живет на средства от продажи грибов, ягод и дикорастущих растений. Так?

— Нет, — сказала бабушка. — Какой Балахон? Какие ягоды? Сроду ничего такого не видела… Она схватила меня за руку и потащила домой. С тех пор она запретила мне ходить к Алешке и мы вынуждены были встречаться с ним, как бы тайком, в садике возле его дома. С одной стороны, это вроде мешало нашей дружбе, а с другой — наоборот: теперь у нас в жизни появилась тайна, а это еще больше сблизило нас.

Алешке никто не запрещал со мной водиться. Но он сам, чтобы не отстать от меня, убедил себя в этом и выходил в садик с большими предосторожностями, и разговоры теперь у нас были секретные.

По секрету Алешка, между прочим, рассказывал мне, как его дед выводит на чистую воду наше пугало.

А было это так. Перво-наперво Общественность отправился к директору рынка и потребовал, чтобы Балахону запретили торговать на колхозном рынке, потому что тот никакой не колхозник, а городской житель без постоянного места работы.

— Это что же получается, — брызгал слюной Общественность. — Люди каждый день работают как положено на предприятиях и в учреждениях, а он прохлаждается на лоне природы да еще и доходы имеет с этого!

— Да какие там доходы, — пробовал возражать директор. — Смешно сказать. На шишках и метелках много не наторгуешь…

— Ваше благодушие меня удивляет, — держал свою линию Общественность. — В том-то и парадокс, что шишками и метелками. Понятно, когда огурцами и творогом. Вы никогда не интересовались его личностью?

— Да его тут каждая собака знает. Он всякий день приходит…

— Я так и думал. Где у вас тут жалобная книга?

Жалобной книги у директора не оказалось. Не то чтобы ее вовсе не существовало. Она была, но временно затерялась. На самом деле затерялась.

Директор не хитрил. Он был бы и рад дать ее Общественности и избавиться, таким образом, от дальнейших неприятностей. Но книга как назло куда-то подевалась. И пришлось директору унижаться перед самозванцем, божиться, что ноги Балахона больше на его рынке не будет. Общественность вроде бы вошел в положение, хотя и записал что-то себе в блокнот.

Когда же Балахон снова появился на рынке, директор подошел к нему и, прокашлявшись, сказал:

— С вашим товаром, товарищ, лучше на улице где-нибудь встать.

— Чего? — не понял Балахон.

— Да я против вас ничего не имею, но тут один зловредный старикан требует, чтобы вас не пускать на рынок.

— Почему? — опешил Балахон.

— Пес его знает, за что он на вас взъелся, только уж, пожалуйста, торгуйте где-нибудь в другом месте, а то у меня неприятности будут. Так что извините…

Балахон шмыгнул носом, повернулся и пошел прочь с рынка. Но ушел он недалеко: расположился тут же, у входа, на ящике, и торговал себе как ни в чем не бывало, пока однажды его здесь не застал Общественность.

— Так, — сказал он, как будто костяшку на счетах кинул. — Значит, все еще занимаетесь своим незаконным промыслом, гражданин?

Балахон молча кивнул. Похоже было, что он ничуть не испугался Общественности.

— Ладно, — сказал старый законник, словно вторую костяшку кинул. — Видно, слов вы не понимаете…

Он привел постового и настоял, чтобы милиционер пресек торговлю в неположенном месте, а заодно и выяснил личность нарушителя. Постовой знал Балахона как облупленного и ничего против него не имел. Но он и про Общественность уже был наслышан, знал, что тот за кожу влезет, чтобы своего добиться. Чтобы как-то все это утрясти и ничего не рассыпать, он сделал такой маневр: поблагодарил Общественность за бдительность и взглядом дал ему понять, что дальше уж сам разберется, а свидетели ему пока не нужны.

Общественность ушел с чувством исполненного долга. И тогда постовой сказал Балахону:

— Слушай, батя, ты мужик неплохой, не то что некоторые здесь. Только, знаешь, иди отсюда. И больше сюда не приходи. А этому старику лучше на глаза не попадайся.

— Куда ж я пойду? — сказал Балахон. — У меня товар…

— Шел бы ты, батя, со своим товаром… Ну, хоть на Божедомку…

Балахон так в точности и сделал. На следующий день его уже можно было видеть на Божедомке. Он сидел на ящике в людном месте, около аптеки, и торговал клюквой и можжевеловыми вениками. И торговля у него шла даже лучше, чем на рынке. Там продавалось много такого, от чего глаза разбегаются. И если кто не приходил туда за веником, то уходил без него преспокойно. А здесь Балахон был как на витрине и, глядя на него, многие вспоминали, что неплохо было бы попарить кадку под капусту или же сварить клюквенный кисель.

В общем, некоторое время Балахону с легкой руки постового везло.

Общественность тоже был доволен. Несколько раз он обходил рынок и его окрестности и нигде не встретил торговца „зеленым“. И тогда он решил за-няться чистильщиками обуви, которых у нас в Марьиной Роще было аж два.

Но тут до него дошел слух, что Балахон, как ни в чем не бывало, открыл торговлю на Божедомке. Общественность вскочил в трамвай и через несколько минут был уже на Божедомке. Балахона он увидел издалека и стал в уме перелистывать Уголовный кодекс в поисках гвоздя, которым можно было бы раз и навсегда пришпандорить собирателя. Но когда Общественности оставалось сделать какую-то дюжину шагов, чтобы взять Балахона за шиворот, как нашкодившего мальчишку, и вести в отделение, тот вдруг схватил свою корзину и побежал. Бежал он смешно, как-то боком, так чудно бегают люди, которые уже забыли, как это делается, и все-таки он бежал, уходил у Общественности из-под носа.

— Стой! — крикнул Общественность. — Не имеешь права бежать!

И припустился за ним вприпрыжку, как ребенок, когда он верхом на палочке изображает лошадку и всадника одновременно. Так они бежали сначала мимо Александровского института, а потом вдоль ограды Мариинской больницы.

Бежали они долго, больше руками и глазами, нежели ногами, и больные, которые прогуливались в это время в больничном парке, имели возможность вдоволь нахохотаться. Но вот Балахон добрался, наконец, до площади Борьбы и скрылся во дворе морга. Общественность постоял возле ворот, отдышался, но во двор не пошел. Сил у него едва хватило на то, чтобы сесть в трамвай и доехать до дому.

С тех пор он не знал больше покоя. Впрочем, он и раньше его не знал, но по собственному желанию. Быть уполномоченным хоть и хлопотно, но приятно.

Нет, Семен Семенович был не настолько мелок, чтобы упиваться властью. Он думал, что нужен людям, и всюду видел то; что хотел увидеть: страх нарушителей порядка и уважение простых тружеников, клиентов и покупателей.

Притом до сих пор он сам диктовал условия игры. Но вот он так увлекся ею, что не заметил, как превратился из игрока в игрушку.

После неудачи на Божедомке Общественность окончательно решил, что Балахон только с виду олух, а на самом деле паразит, и разработал целый план действий против непокорного торговца дарами леса.

Он позволил внуку выходить из дому когда угодно и гулять по всей Марьиной Роще, с условием, что тот не медленно даст знать ему, если увидит где-нибудь торгующего Балахона. Потом Общественность пошел к участковому и прямо спросил его, какие меры он думает применить к гражданину, который живет за счет сомнительных доходов. Участковый у нас любил поесть, страдал, одышкой, но был человеком справедливым и добрым может быть даже чуточку добрее, чем положено участковому. А потому он спросил, что Общественность имеет в виду под сомнительными доходами.

— Торговлю дикорастущими видами, — ответил Общественность, и участковый понял, что имеет дело научным работником.

— Но нигде не записано, что он не имеет права этого жить, — попытался все же возразить участковый.