Загадки Петербурга I. Умышленный город - Елена Игнатова

Общество радостно встречало появление шедевров национального искусства, оно все больше тяготилось ученическим подражанием европейской культуре. К тому же официальная идеология этого времени начинала все настойчивее противопоставлять «загнивание Запада здоровому русскому началу». И все же Европа оставалась законодательницей моды. В сложном сочетании национальной гордости и робости перед Европой заветной становилась мечта о признании русских талантов на Западе. Поэтому, когда до Петербурга донеслась весть о том, что выпускник Академии художеств Карл Брюллов написал в Италии картину «Последний день Помпеи», вызвавшую восторг итальянцев, и что эта картина удостоилась золотой медали на выставке в Париже, за художника радовались не только его товарищи и учителя, но и люди, далекие от искусства. В 1834 году картину Брюллова привезли в Петербург и торжественно выставили в Академии художеств.

«Ни одно из художественных произведений на нашей памяти не имело такого всеобщего, можно сказать, народного успеха. Вельможи и художники, простолюдины и ремесленники — все проникнуты желанием видеть картину Брюллова… потребность эта разлилась в палатах Английской набережной, в мастерских и магазинах Невского проспекта, в лавках Гостиного двора, в бедных жилищах чиновников на Песках и в конторах на Васильевском острове… При всеобщем восторге, возбужденном „Последним днем Помпеи“, Брюллов стал особою чрезвычайно замечательной… Он вывез из пепла Помпеи добычу бесценную: свою картину, ту самую, которая, покрыв его славой в Италии и Франции, доставила ему громкую славу и имя у нас в России», — писала «Северная пчела».

Картина была куплена одним из петербургских меценатов и подарена императору Николаю I. Успех ее был таков, что владелец балагана на Адмиралтейской площади Леман выставил диораму — «живую картину „Последний день Помпеи“ Брюллова». «Вы видите все группы подлинной картины, видите зарево и извержение Везувия, слышите ужасный грохот… Многие восхищаются этой картиной», — сообщала «Северная пчела».

Но наряду с приятными волнениями город потрясали волнения и события другого рода. Увеличение населения Петербурга, отсутствие канализации и водопровода, скученность жителей в доходных домах грозили опасностью массовых эпидемий. Плохой была питьевая вода. По улицам города ездили водовозы с бочками, выкрашенными в разные цвета — в зависимости от того, откуда набрана вода. Жители побогаче покупали невскую воду, она считалась самой чистой; дешевле стоила вода из Фонтанки; а бедные люди сами черпали ее из речек и каналов. Вода городских каналов — грязная, застойная, издавала скверный запах. Многие из них не чистились со времени их прокладки, нередко в каналы сбрасывали мусор.

Летом 1831 года в город пришла беда — началась эпидемия холеры. Все, кто имел возможность, покинули город, «спасались на дачи, где запирались почти герметически». На помощь медицины рассчитывать не приходилось: больниц было мало, знающих врачей еще меньше. «Лазареты устроены так, что они составляют только переходное место из дома в могилу… Присмотр за больными нерадивый. Естественно, что бедные люди считают себя погибшими, лишь только заходит речь о помещении их в больницу. Между тем туда забирают без разбора больных холерою, а иногда и просто пьяных из черни, кладут их вместе», — писал в дневнике А. В. Никитенко.

Когда появились первые больные, император отдал полиции приказ без промедления доставлять их в больницы. Там пациенты, как правило, умирали. Особенно свирепствовала холера в бедных кварталах, в районе Сенной площади, на окраинах. Среди их обитателей распространился слух, что врачи в больницах отравляют пациентов, «что нет вовсе холеры, а все придумали злонамеренные люди, чтобы губить народ». 21 июня на Сенной площади произошло смятение. Народ остановил карету, в которой везли больных в лазарет, разбил ее, а их освободил. На следующий день толпа разгромила Таирову больницу, убила трех врачей и освободила больных. Начался холерный бунт. Войска оцепили Сенную площадь. И тут император совершил поступок, который печать превозносила как подвиг. «Николай прибыл на Сенную площадь, въехал в середину неистовавшей толпы и, взяв склянку микстуры, которую давали в больницах, выпил всю склянку лекарства, чтоб доказать народу, что его не отравляют, и тем усмирил бунт и заставил толпу пасть перед собой на колени» (М. Фридерикс. «Записки»). Толпа, в которой было около шести тысяч человек, послушно разошлась по домам. Этот подвиг императора увековечен на барельефе памятника Николаю I на Исаакиевской площади.

К сожалению, других действенных мер против эпидемии принято не было. Умерших вывозили из города по ночам. По улицам двигались целые обозы гробов, без священников и провожающих, за город, на отдаленные кладбища. Все дома были крепко заперты, никто не осмеливался выйти на улицу. Город, осажденный смертью и ужасом, словно погрузился во времена Средневековья, с их мрачными преданиями об эпидемиях и бунтах. Так продолжалось до осени, пока холера не пошла на убыль.

Постоянным городским бедствием оставались пожары. Противопожарные меры, запрещение курить на улицах, чистка печей и дымоходов все же не предотвращали их. Некоторые пожары особенно запомнились в городе своими трагическими последствиями. Таким был пожар 2 февраля 1836 года в балагане Лемана на Адмиралтейской площади. Этот балаган всегда привлекал множество зрителей. Здесь показывали пьесы, рассчитанные на непритязательную публику, не слишком искушенную в искусстве. Особенно много народа бывало в балагане на Масленицу, во время гуляний. В один из таких дней и случился пожар.

Зал был переполнен. Пламя занялось от лампы на сцене. И, хотя в балагане имелось восемь широких дверей, в толпе началась паника. Люди задыхались, давили друг друга, стремясь выйти наружу. А снаружи в это время, как вспоминал очевидец, «из тысяч людей, находившихся на площади, ни один не решился броситься ломать стены балагана — виновата была полиция… Все единодушно обвиняют полицию в излишнем усердии и вмешательстве: она упорно отстаивала свои права, оцепила балаган и никого не допускала до прибытия пожарных и воинских команд…» Погибло сто двадцать шесть человек. Среди белого дня, на глазах у тысяч людей, боящихся нарушить дикий запрет полиции! На этой трагедии лежит отпечаток времени со всей его подавленностью, страхом, запретом малейшей инициативы. Поэтому история балагана Лемана производит особенно тягостное впечатление…

Еще более грандиозным был пожар Зимнего дворца 17 декабря 1837 года. Все началось с возгорания в Фельдмаршальском зале, где пришло в негодность печное отопление. Казалось, с пламенем будет легко справиться. Но огонь стал распространяться по перекрытиям, по крыше, и вскоре загорелась часть дворца, обращенная к Неве. К счастью, пожар распространялся медленно, никто при этом не пострадал; люди успевали вынести все ценное из дворцовых залов, прежде чем их охватывало пламя. Но сам дворец спасти было невозможно.

Несколько дней на Дворцовой площади бушевал огромный вулкан, извергавший огонь, дым и сажу. За его обгорелыми стенами, под рухнувшей крышей лежали груды дымящегося мусора. Чтобы огонь не перекинулся на здание Эрмитажа, на его крыше дежурили солдаты, готовые сбить пламя от множества искр, летящих с ветром. «Таким образом пожар не достиг к Эрмитажу, хотя все пламя стремилось на него по направлению сильного ветра. За цепью полков, окружавших Дворцовую площадь, стоял народ бесчисленною толпою в мертвом молчании», — писал М. И. Пыляев в книге «Старый Петербург».

Сокровища Зимнего дворца беспорядочными грудами лежали на Дворцовой площади. Ни одна вещь, ни одна драгоценная безделушка не пропали, хотя в работах по тушению пожара участвовали сотни людей. Мусор, оставшийся на пожарище, команды солдат везли на плавильную фабрику, где его сжигали, выплавляя частицы золота, использовавшегося при оформлении интерьеров.

Пожар Зимнего дворца вызвал много толков в городе. Были люди, особенно в среде духовенства, видевшие в нем Божью кару. Так, митрополит Филарет писал: «Петербург сходит с ума в идолопоклонстве перед французской плясовицей, известной Тальони, в балете „Сильфида“. Говорят, в то самое время, как она в театре бросилась в огонь, из которого ее должен был спасти ее бесстыдный языческий божок, сделался пожар, истребивший дворец. Заметили ли вы, что три страшнейшие и многоубыточные пожары у трех народов разрушили им наиболее любезное: в Санкт-Петербурге — дворец, в Лондоне — биржу, во Франции — театр».

Почти сразу после пожара началось строительство нового Зимнего дворца, завершенное в марте 1839 года. Фасады Зимнего дворца были восстановлены в своем первоначальном виде, часть интерьеров тоже повторяла прежние, созданные Растрелли. По-новому были оформлены покои, в которых жила царская семья: роскошнее, чем прежде, и с меньшим вкусом.