Царь Борис, прозваньем Годунов - Генрих Эрлих

Мы с Дмитрием Годуновым поддерживали Симеона под руки, Вельский отмыкал и отворял сундуки с камнями драгоценными, Федор светил, один Горсей был не при деле, тратя все силы на то, чтобы не грохнуться в обмороке. Оно понятно, с непривычки тяжело такое зрелище выдержать. Сундуки были доверху заполнены камнями неоправленными, каждый своими, Симеон погружал в них руки и поднимал вверх полными пригоршнями, раздвигал пальцы, и струились камни сверкающим водопадом, чисто-алмазным, красно-рубиновым, зелено-изумрудным, небесно-сапфировым, фиолетово-аметистовым. И в такт им струился голос царский.

— Гляди на эти камни драгоценные. Все эти камни — чудесные дары Божьи, они таинственны по происхождению, однако раскрываются для того, чтобы человек их использовал и созерцал, они — друзья красоты и добродетели и враги порока. Это — алмаз, самый дорогой и редкостный из всех. Я никогда не пленялся им, он укрощает гнев и сластолюбие, сохраняет воздержание и целомудрие — не мой камень! Я особенно люблю сапфир, он сохраняет и усиливает мужество, веселит сердце, приятен всем жизненным чувствам, полезен в высшей степени для глаз, очищает взгляд, удаляет приливы крови к ним, укрепляет мускулы и нервы. А вот рубины! Эти наиболее пригодны для сердца, мозга, силы и памяти человека, очищают сгущенную и испорченную кровь. Изумруд произошел от радуги, он враг нечистоты. Испытай его — если мужчина и женщина соединены нечистым вожделением, имея при себе изумруд, то он растрескается. А это камень магнитный. Непривлекательный для глаза, он приносит нам красоту и сберегает богатство, ибо имеет великое скрытое свойство, без которого невозможно узнать ни стороны, ни пределы земли, он указывает караванам путь в пустыне и кораблям путь в море.

Он сильно притягивает изделия из железа, — тут Симеон протянул магнит к услужливо поднесенной руке Вельского и подхватил с десяток булавок, лежащих на раскрытой ладони, — и отталкивается от себе подобного. Из него сделан гроб Магометов, и поэтому висит он чудесно над землей в их мавзолее в Дербенте, вызывая священный трепет у темного народа. Истинные мошенники священники бусурманские! Такие же прохвосты, как и ваши! — Тут я невольно вздрогнул, но немедленно успокоился, этим отступлением от программы обычной Симеон хотел, вероятно, сделать приятное своему гостю. — Вот прекрасные кораллы и чистейшая бирюза. Возьми их в руку! Видишь, как ярок их природный цвет. Теперь положи их на мою ладонь! Видишь, как они сразу потускнели. Я отравлен! — вскричал Симеон и резко поднял голову, обводя всех взглядом изучающим.

На него следовало отвечать взглядом открытым и искренним. Тут все шло без изменений, всем было известно: как дошел царь до кораллов и бирюзы, так считай до двадцати по ударам сердца и раскрывай широко глаза невинные. А потом считай опять до двадцати и качай головой скорбно и сочувственно. Ну точно!

— Я отравлен болезнью! — продолжил Симеон после короткой паузы. — Камни предсказывают смерть мою!

Покачали головами, перешли в хранилище соседнее, где лежали одежды царские, короны и другой царский приклад. Пока перебирал все Симеон ласкательно, я размышлял над тем, почему разные народы придают камням разные свойства. Вот, скажем, французская королева Екатерина Медицейская подарила мне на прощание специальный прибор для обнаружения отравы, сделан он был в форме языка гадючьего и инкрустирован изумрудами и рубинами. Показал я его как-то Симеону, так тот меня на смех поднял, говоря, что сии камни сюда не годятся. А ведь Екатерина казалась такой опытной в ядах! Тем временем Симеон добрался до скипетра.

— Сделан он из рога единорога, — пояснял Симеон, — таких алмазов, рубинов, сапфиров и изумрудов нет ни у одного государя мира. Отдал я за него семьдесят тысяч дукатов Давиду Гауэру из города Аугсбурга, но это лишь малая часть его истинной цены. Обладает он силой чудодейственной и хранил меня долгие годы. Эй, поймайте мне несколько пауков!

Пауки были наготове в коробке у Вельского. Симеон очертил скипетром круг на столе и пустил пауков в круг. Некоторые из них убежали, некоторые подохли.

— Слишком поздно, — сказал Симеон, пригорюнившись, — он не убережет меня!

«Вот и все! Пора двигаться обратно!» — подумал я.

— Мне плохо! — раздался голос Симеона. — Уведите меня отсюда до следующего раза.

Пришло время обеда, и мы вздохнули с облегчением. Нет лучшего способа убить время и развеять скуку, чем обильная трапеза. Под нее и разговор оживился.

— Сказывают, боярин Никита Романович в Москве объявился, — сказал Дмитрий Годунов.

— Слетается воронье! — воскликнул Вельский и тут же осекся, покосившись испуганно на царя.

Но Симеон был спокоен.

— Знаю, — сказал он, — уж три дня как знаю. — И добавил язвительно: — Тоже мне работнички!

Годунов с Вельским замолчали пристыженно, мучительно соображая, кто эту новость царю донес.

— Может, взять его в железы? — предложил наконец Вельский, первым опомнившийся.

— За что? — пожал плечами Симеон.

— Был бы человек, а повод найдется! — вставил Годунов.

— И зачем? — продолжил Симеон, не удостаивая Годунова ответом. — Пока Никита Романович на глазах, он не опасен, не так ли, князь Юрий? — тут он неожиданно подмигнул мне.

Я старался найти подходящий ответ, но тут явились лекари царские и доложили Симеону, что баня готова, не соизволит ли пройти. Какая баня?! Лохань с водой горячей! Одна мокреть и никакого очищения телу! Но Симеон пристрастился к ней в последнее время, ну и дай ему Бог. Пока Симеона разоблачали, он, пребывая в настроении веселом, напевал по своему обыкновению песни народные, весьма непристойные, под это мурлыкание и под плеск воды в лохани я задремал. Да так сладко!

Растолкали меня, когда за окном уже догорали последние всполохи дня. Только протер глаза, на пороге палаты появился Симеон, ведомый под руки лекарями. Одет он был в полотняную рубаху, чулки и распахнутый халат, чист и благостен. Тяжело отдуваясь, лег на постель, приказал поставить перед ним столик шахматный и предложил мне сыграть с ним. Я принялся расставлять новый набор фигурный, присланный недавно из Германии. Покрутил с удивлением в руках фигурку женскую, с короной на голове. Эту-то куда? Присмотрелся, место ферзя свободно. Несуразно! Ферзь — фигура самая сильная, ходит куда хочет, любого перешибить может. Это визирь при султане, правитель при царе, то есть при короле. А тут придумали — королева, баба! Нет им места в мужской забаве. И силы у них такой нет, чтобы всех встречных-поперечных бить, да и кто же им позволит в одиночку по всему полю шнырять. Бывает, конечно, попадаются среди них такие, что мужа в бараний рог скручивают и под пяту кладут. Но уж там все наоборот. Сидит жена дома барыней, а муж по округе неустанно рыщет, прихоти да капризы женины исполняя.

Все эти мысли я тут же высказал Симеону, желая его развлечь немного.

— Ох, бывают такие жены! — расхохотался Симеон. — За примером далеко ходить не надобно!

Годунов с Вельским и даже Горсей тоже залились смехом. Я оглянулся вокруг, несколько удивленный, вдруг заметил Федора, не проронившего за день ни одного слова. «Ах да, конечно, — воскликнул я про себя, — это они над Федором смеются! Пусть и не совсем похоже, но все же!..» Я и сам рассмеялся вместе со всеми, подмигивая в сторону Федора и тем самым усиливая веселье всеобщее.

Смех Симеона перетек в кудахтанье, потом в квохтанье, в хрип, глаза его закатились, и он откинулся на подушки. Вельский кинулся к нему и буквально накрыл его всего, приникнув ухом к царским устам. Через какое-то время поднялся с ликом радостным и бросился ко мне.

— Государь назвал имя — Борис! — зашептал он мне жарко.

Тут к нам придвинулся Дмитрий Годунов. Мы сообщили ему новость и стали тихо обсуждать ее, хоронясь от ушей иноземца. Кто-то теребил меня за рукав, я отмахнулся досадливо раз и другой, потом оглянулся.

— У государя удушье, — сказал Горсей, — по-моему, он умирает.

— Этого следовало ожидать, — произнес я рассеянно, все еще погруженный в мысли об объявленном наследнике.

Но все же поворотил голову в сторону Симеона. Он уже и не хрипел, лишь слегка подрагивал и синел. Я толкнул Годунова и Вельского и, внезапно онемев, лишь разевал беззвучно рот и указывал им руками на царя.

— Воздуху государю! — взвизгнул Годунов.

— Водки! — гаркнул Вельский.

— Лекаря! — закричал Горсей.

— Священника! — прорвало, наконец, Федора.

Первым поспел митрополит, но и он опоздал — обряд пострижения совершали уже над бездыханным телом. «Зачем все это?» — подумал я, слушая, как митрополит торжественно возвещает новое имя царя бывшего — Иона. Лицо Симеона-Ивана-Ионы было скрыто под домиком из раскрытого посередине огромного фолианта Священного Писания. Я низко поклонился ему и вышел вон. На лестнице дворца Дмитрий Годунов кричал окружившим его вельможам: «У государя удар. Но он жив. Даст Бог, поправится!» Внизу, за спинами бояр, мелькнул Вельский, тихо отдававший какие-то распоряжения стрелецким головам. «Зачем все это?» — вновь подумал я и по боковой лестнице спустился вниз.