Закон Выброса - Дмитрий Олегович Силлов

цене на пять матриц, а предложил что-то типа «выбирай кого-то одного и проваливай».

– Надо же, – удивился Захаров. – А я и не думал, что настолько предсказуем.

– Ты, конечно, редкостная сволочь, – сказал я. – Но в некоторых вопросах сволочь порядочная, которая умеет платить по счетам. Думаю, сейчас я прошу ровно столько, сколько ты можешь дать за свою жизнь, бункер, лабораторию и бесценную коллекцию артефактов, которая наверняка стоит больше, чем все твои матрицы.

– Про коллекцию тоже узнал, – с досадой в голосе произнес Захаров.

– Кое-что из своих сокровищ ты мне сам показывал однажды, – напомнил я. – Но, думаю, это было далеко не все. И да, насчет пяти матриц ты посчитал неправильно. Шестая для твоей дочери. Седьмая – для Кречетова.

– Сына вашего с Ариной оживить, случайно, не надо? – издевательским тоном произнес академик. – Ты, если что, не стесняйся, это ж мне раз плюнуть.

– Сына не надо, – сказал я. – Думаю, и я, и твоя дочь обойдемся как-нибудь без такого отпрыска. Только матриц понадобится не семь, а девять.

Академик от такой моей наглости аж опешил слегка. Я же, не обращая внимания на его изумленную физиономию, послал мысленную просьбу.

Ладонь разорвала боль, которая давно уже должна была стать привычной, но не в этот раз. Мне показалось, что мой нож сейчас оторвет мне кисть руки, настолько жестко он вышел из нее.

Понимаю.

С точки зрения моего ножа, я сейчас совершал предательство. Но по-другому я не мог. Делая добро кому-то, для кого-то другого ты совершаешь зло. Редко бывает по-другому.

Несмотря на боль, моя кисть осталась цела, и рана в ладони, как всегда, затянулась мгновенно. Сейчас я держал в руке свой нож с клинком цвета космоса. При этом сходство усиливалось тем, что на гладкой поверхности клинка мерцали отчетливо видимые звезды.

– В этом ноже заключены ками моего друга Виктора Савельева и его дочери, которых я убил, – сказал я. – Мне нужно, чтобы ты извлек их оттуда и тоже вернул к жизни.

Брови Захарова, поднятые кверху от удивления, медленно вернулись на прежнее место. Академик смотрел на мою «Бритву» и думал. Несколько секунд в лаборатории висела полная тишина, после чего Захаров задумчиво произнес:

– Ну ты же понимаешь – для того, чтобы попытаться извлечь из твоего ножа души убитых им людей, мне придется его физически уничтожить. И при этом я не гарантирую стопроцентного результата. Я современный ученый, а не средневековый алхимик, и не верю в суеверия типа переселения душ куда-либо.

– Однако, несмотря на это, ты готов попробовать, – сказал я.

– Конечно, – пожал плечами Захаров. – Ведь я ученый, который никогда не делал ничего подобного. Думаю, никто не делал, потому я готов рискнуть двумя матрицами ради такого эксперимента.

– Насчет «не делал» ты ошибаешься, – сказал я. – Но это не суть. Главное, что ты готов попробовать, и, объективно говоря, ты единственный, у кого это может получиться.

– Ладно, ктулху с тобой, уговорил, – махнул рукой академик. – Пусть будет девять матриц. Однако для того, чтобы я мог начать работать с «Бритвой», мне нужна «Бритва».

– Это я понимаю, – кивнул я.

Захаров задумчиво смотрел на черный клинок, внутри которого, казалось, была заключена целая вселенная – настолько фантастическая, нереальная мощь от него исходила. Я бы сказал, что «Бритва» была взволнована и потому источала вполне осязаемые волны инфернальной, потусторонней силы, от которой сейчас было не по себе и мне, и Захарову. Сейчас в моей голове звучали слова Копии, произнесенные в далеком прошлом:

«„Бритву“ можно продать. Или подарить. Или, в крайнем случае, снять со случайно найденного тела, убитого не тобой. Тогда от нее новому хозяину будет одно сплошное уважение и подспорье. А вот отнять никак нельзя. Потому что „Бритва“ отомстит…»

А еще мне отчетливо, словно это было вчера, вспомнился огромный бандит по прозвищу Халк, из которого «Бритва» в одно мгновение выкачала всю воду, превратив его в высушенную мумию. И все потому, что он попытался отнять у меня мой нож. Конечно, Захаров знал об этом свойстве «Бритвы», и ему совершенно неинтересно было отправляться на тот свет, даже если ради этого придется нарушить Закон Долга.

Но я и не собирался убивать академика столь изощренным способом. Просто мне нужно было решиться, собраться с духом, ибо далеко не каждый день я становлюсь перед выбором – убить одного друга ради того, чтобы оживить другого…

Горло пересохло от волнения, но я все-таки сделал над собой волевое усилие и произнес:

– Дарю «Бритву» академику Захарову.

И, перевернув нож, протянул его рукоятью вперед. При этом мой мизинец коснулся клинка, и мне показалось, что я дотронулся до айсберга – настолько он был холодным, неприветливым, чужим… Неудивительно. Теперь это был уже не мой нож, и его следовало как можно быстрее отдать новому хозяину, чтобы не повторить судьбу Халка.

Захаров протянул руку, взял «Бритву», поднес поближе к глазам, чтобы получше рассмотреть.

– Вот уж не думал, что подобное случится, – произнес он. – Как мне кажется, в нем хранятся не только ками Японца и его дочери, верно?

На этот вопрос мне не хотелось отвечать. Я понимал, чем рискую, отдавая свой нож Захарову. Но как я по-другому мог сдержать слово, данное самому себе?

– У меня есть еще одна просьба, – сказал я.

– И почему я не удивлен? – хмыкнул Захаров.

– Ты говорил, что у тебя есть артефакт, выборочно стирающий память, верно?

– Есть, – кивнул ученый. – Я назвал его «Выброс». Он способен адресно воздействовать на синапсы коры головного мозга, начисто стирая фрагменты долговременной памяти. Точность воздействия поразительная. Даже я сам был удивлен возможностями этого искусственного артефакта после того, как его создал.

– Отлично, – кивнул я. – Прошу тебя: когда ты оживишь моих друзей, сотри им всем память обо мне. Начисто. Сегодня они снова погибли из-за меня, и я не хочу, чтобы это повторилось.

– Опять пытаешься обмануть судьбу? – усмехнулся Захаров. – Ты уже не раз пытался это сделать, но что-то результат получается неважный.

– Просто сделай, ладно? – попросил я.

– Хорошо, – пожал плечами Захаров. – Чего не сделаешь ради заклятого врага. Только и ты дай мне слово, что мы больше никогда не увидимся. Так будет лучше и для меня, и для тебя, и для твоих друзей.

– Обещаю, – сказал я. После чего развернулся и направился к выходу из лаборатории.

* * *

Саднила щека, на которой пуля, пролетев по касательной, оставила свой след.

Болела грудь, куда прилетела очередь, к счастью, не пробившая грудную бронепластину, но при этом запреградное действие пуль никто не отменял.

Зверски ныло левое плечо, в которое ударил осколок гранаты так, что вмял в сустав наплечник. Теперь там был огромный синяк, и рука поднималась вверх от силы на тридцать процентов. Но все равно это было лучше, чем могло быть, – все-таки надо отдать должное, годные бронекомбезы делает Захаров для своих кибов.

Нога болела тоже,