Нереальная реальность - Илья Стальнов

Рубашка была порвана. А на коже краснела свежая ранка, из которой сочилась кровь.

– Как это ты себя? – удивился Степан.

– А я ли?

– А кто еще?

Лаврушин неопределенно пожал плечами. Слишком явственный был сон. Он готов был поклясться, что все было наяву. Но против фактов не попрешь. Действительно, сознание под гнетом обрушившегося на него вполне могло выкинуть какой-нибудь фортель. Надо беречь нервы. Бегать трусцой. И соблюдать диету. Тогда не будет во сне являться черте кто.

– Вот что, надо спокойно посидеть, поесть, успокоиться, – предложил Степан.

– Обеими руками за.

– Заказываем тебе новую рубашку. И идем в кабак.

* * *

– Поубивают же друг друга, – обеспокоенно произнес Лаврушин.

– Сами разберутся, – Степан увлек друга через холл, в котором, визжа «кия» так, что уши глохли, дрались два каратиста – один в черном, другой в белом кимоно.

«Кия!» – деревянная панель на стене вдребезги. «Кия!» – дверь проломлена пяткой. «Кия!» – поручни лестницы расколоты. «Кия, кия, кия!» – серия убийственных ударов по голове противника, впрочем, без какого-либо видимого эффекта. Молотили они друг друга дико, мощно и без единой капли крови.

– Больно им, – посочувствовал Лаврушин.

– Вряд ли. Это не наше дело, – Степан затащил друга в лифт.

Удивительные путешествия отучили его ввязываться в чужие дела на чужих планетах и в иных мирах. Он уже был не тем безрассудным Степаном, который тупо ввязывался во все конфликты и старался везде навести порядок. Со старыми привычками шансов прожить у него исчезающее малы, поэтому пришлось перестраиваться.

Ресторан располагался на втором этаже. С треском из его дверей вылетел тот же худой господин, которого выкидывали утром через стекло. Он поднялся. Отряхнулся. Дюжие официанты отряхнули руки.

– А поесть у вас можно? – опасливо спросил Лаврушин.

– Вне всякого сомнения, господа, – метрдотель во фраке поклонился, приглашая гостей проходить. – Это самое тихое заведение Нью-Йорка.

Это было старомодное заведение, с хрусталем, серебром, тяжелыми бархатными портьерами и лепными потолками с золотом и мозаикой на античные темы. На помосте струнный оркестр негромко выводил Моцарта. Большинство столиков были заняты. За ними сидели чопорные дамы, строго одетые мужчины. В углу затесалась развязная парочка – моложавый атлет взгромоздил ноги в ковбойских сапогах на стол, а его подружка в джинсовом платье с оголенными плечами сушила феном мокрые волосы, но внимания на них никто не обращал.

Друзья уселись за столик.

Блымс – кавалер в черном смокинге хлестнул даму в вечернем платье цветами по красивому и холодному лицу со словами: «Неверная, ты растоптала мою жизнь!»

– Вот гад, – подался было вперед Лаврушин.

– Не лезь, – опять осадил его Степан. – У туземцев свои обычаи. Надо привыкать.

И они начали привыкать.

Буль – чопорная худая дама с прикрытыми норкой голыми плечами вылила своей подруге суп на голову, пылко воскликнув:

– Педро будет мой!

Один джентльмен выплеснул другому в лицо вино, добавив:

– Вы грязный негодяй! Но я разрушу ваши планы!

Облитый вином потянулся за пистолетом, но оружие отобрали его приятели.

Официант принес черепаший суп, о котором Лаврушин мечтал с детства и который на пробу оказался обычным бульоном – наваристым, слегка специфичным на вкус.

– Дрянь какая-то, – Лаврушин отодвинул тарелку.

– Ничего, – Степан уже умял целую тарелку и вытер лицо салфеткой. – Сейчас устриц с лимоном принесут.

На столе появился омар и запыленная бутылка сухого вина. Официант разлил вино по хрустальным, искрящимся фужерам и удалился.

– Решусь нарушить ваше уединение, – с этими настойчиво произнесенными словами к друзьям подсел высокий, красивый мужчина в глухо запахнутом синем плаще.

– Что вам угодно? – спросил Степан, крепче сжимая вилку. Он привык, что люди здесь или чокнутые, или опасные, или одновременно чокнутые и опасные, так что от них надо держаться подальше.

– Я займу немного времени.

Лаврушин посмотрел на незнакомца. Кого-то тот ему напоминал.

– Берлин! – воскликнул Лаврушин. – Вы были в Берлине!

– Я много где был.

– Вы были там вчера. Когда мы разговаривали с штандартенфюрером Штирлицем.

– Действительно, – согласился незнакомец.

– Но как?!

– По моей просьбе штандартенфюрер, мой добрый старый знакомый, передал вам одну вещь. Вижу, вы сумели ей воспользоваться.

– Вы должны объясниться, – потребовал Лаврушин.

– Не сейчас. Может позже.

– Вы загнали нас в этот ад.

– Вы сами себя сюда загнали, воспользовавшись «пианино».

– Чем?

– Так в шутку называют вещь, которую вам передали.

– Чертовщина, – покачал головой Лаврушин. – Какие-то типы в плащах. «Пианино». Шавки с горящими глазами.

– Шавки? – приподнял бровь.

– Черная собака, которая пялилась на меня, как некормленая дворняга на колбасу.

– Или как тигр людоед, – незнакомец нахмурился. – Это очень плохо.

– Что плохо?

– У нас совсем не остается времени. Смерть идет за вами по пятам.

Сказано это было так, что Лаврушин нервно заерзал на стуле, задумался и просяще произнес:

– Вы гуляете по измерениям. Возьмите нас с собой. Вытащите.

– Не могу. Не в силах… Не время. Бойтесь черных собак и черных снов. Черный – ИХ цвет.

– Кого?

– Это цвет ХОЛОДА.

– Какого холода?

– Караван-сити. Найдите Большого Японца.

– Японца?

– Большой Японец. Великий Чак. Змеевед. Это все он. Он поможет. Он может помочь. Я – нет, – незнакомец встал. – Берегитесь черного цвета. Они спустили на вас всю свору.

– Что?

– Они вас боятся. Но у них острые клыки.

Незнакомец поклонился и быстро пошел прочь. Лаврушин заметил, что у него из-за пояса торчит рукоять. Под плащом было нечто длинное. Шпага? Похоже.

– Посиди, – Лаврушин вскочил и бросился следом.

Незнакомец прошел в двери. Лаврушин выскочил в коридор. Пусто. Незнакомец просто не успел бы пройти коридор. Сквозь землю провалился? Похоже, что так. Кто же он такой? Что ему надо?

Лаврушин вернулся на свое место.

– Берегитесь черных… Романтика, – скривился Степан. – Ты правда видел его в Берлине?

– Видел.

Ужин они заканчивали с угробленным аппетитом.

Когда они поднялись в холл своего этажа, то услышали:

– Кия!

Каратисты все еще дрались. Ссадин на них почти не прибавилось, но все деревянные панели в холле были перемолоты как кувалдами.

Друзья бочком пробрались в свой номер.

– Я не понял, чего за черных нам надо бояться? – Степан подошел к окну и задумчиво уставился вдаль.

С одиннадцатого этажа открывался вид на Нью-Йорк, над которым царили как горные пики огромные небоскребы Манхэттена. Вечером город был очень красив, он переливался разноцветными огнями рекламам, окон, автомобильных фар. Внизу шумела улица, но народу на ней резко поубавилось. После девяти Нью-Йорк – мертвый город. Он переходит во власть бандитов и наркодиллеров.

– Черный человек, ты прескверный гость, эта слава давно про тебя разносится, – процитировал Есенина Лаврушин.

– В черной черной машине сидит черный черный человек, у него черная черная собака, – мрачно улыбаясь занудил Степан.

– Страшилку пионерскую вспомнил?

– Зарисовка с натуры. Посмотри.

Лаврушин подошел к окну.

Напротив у аптеки приткнулся длинный черный лимузин – на похожем в Москве разъезжают поп-звезды. Отсюда машина казалась маленькой, игрушечной. Рядом с ней стоял высокий человек в длинном черном плаще и шляпе-котелке. У его ног стояла огромная собака. Она настороженно оглядывалась. Принюхивалась, будто пытаясь взять след. Крутилась на месте. Нервничала.

– Она! – завопил как ужаленный Лаврушин.

– Что она?

– Псина, которая за нами гналась!

– Уверен?

– Да, – Лаврушин перекрестился. – Спаси нас Господи, рабов твоих грешных.

Человек в черном нагнулся к собаке. Собака снова завертелась на месте. Потом подскочила к машине. Ее хозяин распахнул заднюю дверь. Машина плавно и величаво тронулась, как пароход, отходящий от пирса.

– Уехали, – с облегчением вздохнул Лаврушин.

– Чего это было?

– Те самые черные, которых надлежит бояться.

– Черные – это холод.

– Да.

– Чушь какая! – все благоразумие Степана восставало против подобных шарад.

– Если бы…

* * *

Всю ночь слышалась отдаленная и близкая пальба. Заснуть было совершенно невозможно.

– Выходи, сдавайся, кровавый маньяк! – орали полицейские в опостылевшие мегафоны…

– Это мое правосудие, – через полчаса после того, как все стихало, начинал голосить кто-то внизу, затем следовали выстрелы…

– Спокойно, ублюдки! Я алабамский рейнджер! – кричали через несколько минут, и кого-то били.