Денис Давыдов - Геннадий Серебряков

Генерал Васильчиков со старшими офицерами только что прибывших полков, в числе которых был и Денис Давыдов, тотчас отправились к атаману, чтобы поздравить его со столь блистательной победой и скоординировать дальнейшие действия. Платова они нашли на выложенной серым гремливым булыжником центральной площади Мира возле костела, куда один за другим подтягивались казачьи полки и где толпились немногочисленные, собранные атамановым приказом местные жители.

Матвей Иванович собирался держать речь и потому в этот момент был особенно возбужден. Говорить речи перед войсками и населением было его давней слабостью.

Принимая приветствия и поздравления от приехавших, атаман довольно потирал руки и с хитроватою ухмылкою говорил:

— Да ведь могут мои казачки кое-чего... Не токмо по ведетам34 маячить да при армии прохлаждаться. Могут, сукины сыны!..

Увидев в кругу прибывших офицеров Дениса Давыдова, кивнул ему как старинному приятелю:

— Здравствуй, здравствуй, Давыдов! А мы тебя намедни добрым словом поминали с Мухановым, адъютантом князя. — И тут же опечаленно вздохнул: — Экая с ним незадача вышла. Мне бы, старому дураку, при себе его держать. А он к полку Сысоева сильно просился. Я и отпустил. Вот и налетел, буйная головушка, на уланскую пику. Бок ему поранили сильно, не знаю, выживет ли... Да и как перед Петром Иванычем теперь ответ держать? Не уберег я адъютанта...

— Жаль поручика, — искренне посочувствовал Денис. — И все же дело-то лихое было, Матвей Иванович. Тем более в самую годовщину полтавской виктории.

— Да ну? — удивился Платов. — А я, брат, совсем сие досточтимое событие за горячкою-то и запамятовал. Так это ж знамение нам, не иначе. Молодец, что надоумил! Об этом и в речи моей говорить надобно...

Слово атамана было встречено дружными криками «Ура!» и «Слава!».

— Однако ж, поликовали, и будет. Теперь самое время помыслить, как далее жить станем, — озабоченным голосом сказал Матвей Иванович, хотя лицо его сияло довольством и радостью, когда он возвратился в круг генералов и офицеров. Доподлинно зная от пленных, кто и в каких силах против него наступает, он задумался на миг и продолжил: — Как я полагаю, неприятель нам своего поражения не простит ни в коем разе. Особливо генерал Рожнецкий, который за бригаду Турно, ему подчиненную, в первую очередь расквитаться с нами пожелает. Его нам прежде всех остальных и ждать надобно.

— Уж коли Турно турнули, то пан Рожнецкий не возьмет нас на рожон! — неожиданно бойко скаламбурил Давыдов.

Лица вокруг разом озарились улыбками.

— Ну и язык у тебя, Денис, — бритва! — восхищенно сказал Платов. — Эк ты слово-то как завить умеешь. Любо-дорого!..

И обернулся к своему адъютанту:

— Ситников, присказку сию про то, как Турно турнули и как Рожнецкий сам на рожон прет, надо бы в полки передать. Казакам это к сердцу придется. Веселое слово на войне и душу крепит, и саблю вострит.

...Как и предвидел атаман, на следующий день завяжется дело куда более жаркое, чем предыдущее.

Уязвленный Рожнецкий с побелевшим от нервного нетерпения лицом сам поведет вперед дивизию на крупных рысях, чтобы расквитаться с казаками за вчерашнюю дерзость.

Поляки будут спокойно пропущены за Мир, к деревне Симаково. И здесь с левого фланга на них устремятся в атаку конные полки Платова.

Ахтырские же гусары будут выведены генерал-адъютантом Васильчиковым на фронтальный удар.

Денис Давыдов хорошо запомнит травянистую лесную дорогу и выстроенные в боевую колонну застывшие в последнем напряженном ожидании эскадроны. Запомнит и тот миг, когда за ближайшими деревьями, наискось пронзенными солнечными лучами, наконец мелькнут синие мундиры польских улан и он, привстав на стременах собнаженными клинком в руке, разом выбросит из себя каким-то чужим и незнакомо звенящим голосом:

— Гуса-а-ры!.. Вперед!

И хлестнет по глазам влажная пахучая зелень, вскинется навстречу белый лошадиный оскал и чье-то опрокинувшееся куда-то вниз лицо с черным провалом орущего рта, и хлестнет почти в упор жаркий огонек пистолетного выстрела, и тяжело хрустнет отбитая и наотмашь перерубленная пика...

И все это смешается и сольется с поднятой до небес желтою и душною полевой пылью и закрутится в яростной, сумасшедшей карусели жестокого многочасового боя.

Денис будет скакать, рубить, стрелять, падать, подыматься и снова скакать, почти не помня и не ощущая себя.

И лишь вечером, среди неожиданно навалившейся глухой тишины вдруг почувствует тяжкую, чуть ли не обморочную усталость и с удивлением увидит и поймет, что сидит на чужой, незнакомой лошади, что кивер его наискось разрублен уланским палашом, а насквозь пропыленный, начисто потерявший первоначальный цвет ментик прострелен в четырех местах. На нем же самом не будет и царапины.

Страшный этот, забрызганный кровью, иссеченный неистовыми клинками и истоптанный конскими копытами день потом впишется в его судьбу сухими и лаконичными строками наградной реляции: «...Давыдов, по первому известию о приближении неприятеля, приняв в команду два эскадрона Ахтырского гусарского полка, ударил первый в эскадроны неприятельские и, пробившись по дороге сквозь лес, где неприятель упорно и сильно защищался, совершенно оные опрокинул...»

Возвращаясь к месту сбора полка, у подножия рыжего песчаного откоса неподалеку от Мира Давыдов увидел Платова. Должно быть, вконец умаявшийся, но счастливый, полулежа на раскинутом трофейном уланском вальтрапе, отирая со лба испарину и чему-то про себя ухмыляясь, он дописывал донесение о только что завершенном деле. Приметив острым глазом подполковника ахтырцев, призывно махнул рукою:

— Ты-то мне и надобен, Денис Васильевич. Очень кстати. Рад тебя видеть в добром здравии после сей жаркой заварухи. Я тут князя Петра Ивановича спешу порадовать новою кавалерийскою викторией. Глянул бы ты своим знающим оком, что я тут насочинял. В бумагах-тоя, сам знаешь, не того... А мои грамотеи все по эдакой брани поразлетелись. Вишь, покуда один твой племянничек со мною, да и тот, сердешный, совсем уморился...

Только тут Давыдов увидел прикорнувшего по соседству с Платовым на песке мальчика лет десяти-одиннадцати в густо покрытом желтоватою пылью гусарском мундирчике. Подложив под щеку ладонь, он крепко спал, не сняв даже кивера.

— Да неужто Николенька Раевский? — удивился Давыдов. — Откуда?

— Николай-то Николаевич, братец твой двоюродный, обоих сыновей своих на войну взял, — ответствовал Матвей Иванович. — Старший, Александр, при нем. А этот, меньшенький, ко мне отпросился, поскольку лишь в кавалерии биться желает. Генерал и отпустил его под мой пригляд. Я из него такого казака сделаю, что залюбо-дорого... О жарких баталиях ныне не особо слышно. Только что вот у меня, — не без гордости добавил Платов, — да еще доносили мне, будто бы твой сердечный приятель генерал Кульнев знатно потрепал французов под Вилькомиром.

— Да ну? — обрадовался Давыдов. — Я об сем деле ничего не ведаю.

— Так вот Яков Петрович твой, как мне сказывали, лишь с двумя пехотными полками и гродненскими гусарами при нескольких пушках заступил путь 28-тысячному корпусу Удино. Восемь часов длилось упорнейшее дело. Удино этот самый все наличные силы свои в бой кинул. И без толку.

— Кульнев есть Кульнев, — улыбнулся Денис. — Он еще французам себя покажет. А про вас, Матвей Иванович, я уж и не говорю. Судя по всему, у нас здесь и далее жарко будет.

— Да уж, знамо дело, казачков своих без работы не оставлю, — бодро подтвердил Платов. — Да и вам, гусарам, вкупе с ними, полагаю, потрудиться придется. Поспевайте только сабли вострить.

Огненные версты

Теперь ли нам дремать в покое,России верные сыны?!Пойдем, сомкнемся в ратном строе,Пойдем — и вужасах войны.Друзьям, отечеству, народуОтыщем славу и свободу,Иль все падем в родных полях!Что лучше: жизнь, где узы плена,Иль смерть, где росские знамена?В героях быть или в рабах?..

Ф. Глинка. Военная песнь, написанная во время приближения неприятеля к Смоленской губернии

Весь день 29 июня атаман Платов со своими казачьими полками и ахтырскими гусарами простоял возле Мира.

Потерпевший два серьезных поражения кряду Латур-Мобур, более не рвался вперед сломя голову. Атаковать еще раз Платова, занимавшего место боя, он так и не решился. Лишь 30 июня, получив строгое предписание вестфальского короля прорвать казачью завесу, скрывавшую расположение войск Багратиона, он медленно и опасливо приблизился к Миру. Но оказалось, что конницы донского «гетмана» здесь уже нет. Еще накануне под покровом ночи Платов отошел вслед за 2-й армией в сторону Несвижа.