Избранное - Феликс Кривин

— А почему лев сидит в клетке? — спросил меня один пришелец.

— Потому что лев — хищный зверь.

— А зебра? Она разве хищный зверь? Почему же она сидит в клетке?

— Чтобы ее не съел хищный зверь.

— Кто, лев? Но он же в клетке. И тигр тоже в клетке. И другие хищные звери в клетках. Значит, зебра может не сидеть в клетке? Почему же она сидит в клетке?

— Потому что иначе она убежит.

— От кого? От тех, которые сидят в клетках?

— Вообще убежит. Из зоопарка.

— Она убежит туда, где ей будет лучше?

— Наверно, лучше.

— А надо, чтоб ей было хуже?

— Вовсе нет.

— Почему тогда она сидит в клетке?

— Неужели не ясно? Потому что иначе она убежит.

Я выражался предельно ясно, но пришелец меня не понимал.

— А почему кошка не в клетке?

— Кошка — домашнее животное.

— А когда зебра посидит в клетке, она тоже станет домашней?

— Зебра никогда не станет домашней.

— Так зачем же тогда она сидит в клетке?

— Я же сказал: потому что иначе она убежит.

Некоторых слов пришельцы просто не понимают, хотя именно этим словам аборигены пытаются их научить.

— Красивый дом! Зайдем посмотрим, какой он внутри!

— Нельзя. В нем живут люди.

— Они страшные?

— Не страшные, но мы с ними незнакомы.

— А мы познакомимся. И заодно дом посмотрим.

— Нельзя. Как это мы войдем в чужой дом? Что мы скажем?

— Скажем, что пришли познакомиться. Они сами будут рады.

— Не думаю.

— Почему? Разве мы страшные?

— Мы не страшные, мы незнакомые.

— А мы познакомимся.

— Нельзя.

В мире пришельцев все знакомятся просто. Там, конечно, мы вошли в этот дом. Вошли бы, окликнули хозяина:

— Эй, что делаешь?

— Пишу диссертацию. Дать почитать?

— Сам читай. А жена что делает?

— Обед готовит.

— Тогда мы к жене. Здравствуй, хозяйка. Что, обед готовишь'

— Обед.

— Вкусный?

— Еще какой!

— Когда будет готово, позови, мы тут пока дом посмотрим. Дети есть?

— Трое.

— Ну так мы к детям твоим пойдем. Познакомимся.

Вот так бы мы разговаривали в мире пришельцев. А здесь вместо такого интересного разговора — только одно слово: «Нельзя!»

Пришельцы плохо знают слово «нельзя», они постоянно путают его со словом «можно». Они считают, что можно ходить без пальто, когда аборигены кутаются в теплые шубы, и что можно купаться в холодной воде, и что можно, вполне разрешается схватить от этого насморк. Большинство пришельцев не расстается с насморком, — наверно, от своих космических холодов.

Однажды я увидел двух пришельцев, куривших сигареты — изобретение земли. Пришельцы кашляли, размазывали по щекам слезы и все же снова и снова пытались втянуть в себя горький дым.

— Зачем вы себя мучите?

— Привыкаем. Что мы — хуже других?

Из трубы ближайшего дома валил дым. Из трубы соседнего дома валил дым. Из трубы завода, фабрики, из выхлопных труб проезжих автомашин — отовсюду валил дым. Все, повально все себя мучили, и, конечно, пришельцы были не хуже других.

— Закуривайте, — предложили они. — У нас целая пачка.

— Я не курю, — рискнул я подорвать свой авторитет.

— Почему?

— Здоровье не позволяет.

— Кто не позволяет?

— Здоровье.

— Нашли кого слушаться!

Пришельцы очень доверчивы, они верят в любые фантазии, — может быть, потому, что они свалились на землю с небес, где обитают только фантазии. Им ничего не стоит в обыкновенной палке увидеть саблю, винтовку, а то и боевого коня. В самой людной толпе они ведут себя, как на необитаемом острове. Пришельцы — вечные путешественники, они легко перемещаются во времени и пространстве, посещая самые отдаленные материки и века. Как им это удается — загадка для аборигенов земли, для которых любое путешествие утомительно и хлопотно. Если абориген собирается летом на дачу, он начинает собираться уже с весны. Он бегает по магазинам, волоча за собой, как шлейф, длинный список предметов, без которых он не сможет продержаться до осени. Он пакует матрацы и одеяла, проводя последние ночи на голых досках, пружинах, а то и просто на голом полу. Он обзванивает всех родственников и знакомых, давая им последние наставления, словно собирается в последний путь, а не на загородную дачу. Если аборигену предложить съездить куда-нибудь в пятнадцатый век, он ни за что не поедет.

— Что вы! Меня там сожжет инквизиция!

А если ему предложить век тридцатый, он смутится:

— Я там никого не знаю… У меня там никого нет…

И только пришельцы смело отправляются в незнакомые времена и места, и проходят через костры инквизиции, и умирают в армии Спартака, но все же остаются живыми и возвращаются, чтобы сесть в ракету и отправиться в дальние небеса, откуда они пришли на землю.

Аборигены удивляются их энергии, аборигены знают закон сохранения энергии, поэтому они сохраняют свою энергию, а пришельцы расходуют, потому что слабо разбираются в этих законах. И под какой закон можно подвести шапку-невидимку, их излюбленный головной убор?

Если бы на аборигена надеть шапку-невидимку, абориген бы смертельно обиделся, потому что увидел бы, что к нему относятся как к пустому месту. Возможно, к нему и раньше так относились, но столь явно этого не показывали, — такое случается среди аборигенов, в отличие от пришельцев, которые ничего не умеют скрыть. Пришелец никогда не станет раскланиваться с пустым местом и спрашивать у него:

— Как делишки? Как детишки? Что-то вас давно не видать.

— Скажите, вы не видели кошечку? Маленькую такую, серенькую?

— Вам нужна кошка? Мы вам десяток наберем.

— Да нет, мне нужна одна. Маленькая такая, серенькая…

Оставалось полчаса до отлета, и женщина боялась, что не успеет найти эту кошечку, которую она и узнать-то как следует не успела. Они встретились за много километров отсюда, где кошечке было плохо, и женщина взяла ее с собой, а теперь потеряла в чужом для кошечки городе, в многолюдном и шумном аэропорту. Как она здесь будет, среди чужих? Получается, будто ее обманули: завезли в такую даль и бросили. Боже мой, ведь ее никто не хотел бросать, ее только на минутку выпустили из рук, а она прыгнула куда-то в подвал, испугавшись шума мотора. Женщина обошла все подвалы, но и позвать-то она как следует не могла: ведь они и об имени кошечкином не успели договориться.

— Такая маленькая, серенькая…

— Мы вам десяток наберем, — отвечали ей те, для кого все кошки серы. Кошкой больше, кошкой меньше — что от этого изменится на земле?

Для аборигенов ничто не изменится, у них свои прочно насиженные места. Плацкартные, купейные, мягкие места. Даже в троллейбусе абориген устраивается так, словно собирается провести в нем остаток жизни. И где бы он ни находился, в какой бы должности ни служил, для него главное — не потерять это место. Плацкартное, купейное, мягкое. Потому что на всех необъятных просторах земли для него важно лишь это насиженное, належенное место. Он не считает себя на этом месте пришельцем, он уверен, что он этого места абориген.

Я хотел бы навсегда остаться пришельцем…

Но время проходит, и пришельцы становятся аборигенами. Они перестают мотаться по всем пространствам и временам, Усваивают закон сохранения энергии, они узнают, что означает слово «нельзя», привыкают к нему и уважают больше, чем слово «можно». Они любят вспоминать о том, как были пришельцами, но к той поре относятся снисходительно, с добродушной усмешкой:

— По ночам мы искали в траве падающие звезды. Представляете: звезды в траве!

Но не все пришельцы становятся аборигенами, некоторые из них остаются пришельцами — навсегда. Смешные, нескладные, хотя внешне мало отличающиеся от аборигенов, они живут пришельцами на земле, как живут все земные пришельцы. И они шагают по этой земле, подставляя ветру свои поредевшие волосы, и не могут найти себе постоянного места, и всюду им достается за то, что они нарушают законы аборигенов, — у пришельцев нет своих законов, и им приходится жить по законам аборигенов, и они нарушают их, не умея понять, потому что до конца жизни остаются пришельцами…

Все говорят о пришельцах, все ждут пришельцев, а они давным-давно живут на земле. В каждом доме, в каждой семье есть хотя бы один пришелец…

ДИСТРОФИКИ

* * *

Я звезда. Я горю, как свеча,Вырывая из мрака Вселенную.И работаю я по ночам,Тратя время особенно ценное.

Но кому это нужно, друзья,Чтобы в небе трудились, как негры, мы,Если девять десятых энергииВсе мы, звезды, расходуем зря?

* * *

Краснеет солнце на закате,Краснеет солнце на рассвете.Онокраснеет, на ночь глядя,Расставшись с ней и снова встретясь.

И день немало озабочен,Гадает, но спросить не смеет:Что делало светило ночью,Что утром так оно краснеет?

* * *

Деревья-исполиныИ гнутся, и трещат,Лежат в пыли вершины,А корни — вверх торчат.

А в небе — хмари, хмури,И молния, и гром…Женился бор на буре,Привел хозяйку в дом.

* * *

Однажды заспорили солнце с бореем,Кто снимет с прохожего шубу скорее.Борей попытался сорвать ее грубо —Прохожий плотнее закутался в шубу.

А солнце пригрело — и сразу прохожийСнял шубу и шапку, и валенки тоже.Поистине ласка — великое дело:Кого она только из нас не раздела!

* * *

У апельсина не доля, а долька,Но апельсин не в обиде нисколько.Сладкая долька ему суждена,Да и к тому же еще не одна.

Прячутся дольки под толстою кожей,Здесь их не сушит ничто, не тревожит.Доля ж открыта, у всех на виду,Всем на потеху, себе на беду.

* * *

Ходит в золоте луна, в серебре — вода.Ходит в мягком тишина, в зябком — холода.Ходит в пышном торжество, в пестром — суета.И совсем без ничего ходит доброта.

Ей бы серебро воды, золото луны, —В мире не было б нужды, не было б войны.Это не ее вина, а ее печаль…Ходит в мягком тишина, голубеет даль.

* * *

Дерево. Ну что, казалось, в нем?Листья, ветки, шелест и прохлада.Отчего же знойным летним днемКаждому приятно быть с ним рядом?

Даже лесоруба с топоромДерево в тени готово спрятать.И каким же нужно быть богатым,Чтоб за все, за все платить добром!

* * *

Вбивают в осину осиновый клин.Не клин виноват, а его господин.Однако и он, господин молоток,Легко и резонно отводит упрек.

За ним ведь рука, за рукою плечо,А там еще что-то и что-то еще…Не сыщешь виновных, не сыщешь причин.Вбивают в осину осиновый клин.

* * *

Осуждали путники осину,Что на ней не зреют апельсины.Под осиной сидя в жаркий день,На осину наводили тень.

А осина молча все выносит,Критиков суровых не винит,Понимая: тень-то каждый бросит,Но не в каждой спрячешься тени.

* * *

Что ни вечер воет ветер:«Всем пора на боковую!Не беда, что солнце светит,Я сейчас его задую!»

Воет ветер на рассвете,Заступая в караул:«Эй, вставайте, солнце светит!Это я его раздул!»

* * *

Итак, пустыни больше нет.На этом месте вырос город.Фонтаны. Опера. Балет.Проспекты. Фауна и флора.

А в центре озеро. Причал.Плывут суда по глади синей…И только слышен по ночамГлас вопиющего в пустыне.

* * *

Отпустила реку высота,И река потекла, понеслась,Выбирая пониже места,О высокие камни дробясь,

Рассыпаясь на тысячи брызгНа опасном пути своем…Так бывают легки на подъемТе, которые катятся вниз.

* * *

Вот и потеплела атмосфера.Холодов как будто не бывало.После трудной зимней обстановкиСлышится дыхание весны.

И стоят в зеленом — офицеры,В голубом и синем — генералы,Во дворах на бельевых веревкахВыстроились нижние чины.

* * *

Там, где река утратит имяИ перестанет быть рекой,Ее в свои объятья приметНеведомый простор морской.

И, окунувшись в неизбежность,Тогда почувствует река,Насколько плата великаЗа бесконечность и безбрежность.

* * *

Не нужно сетовать, река,Что время мчит тебя куда-то,Что уплывают берега,К которым больше нет возврата.

Все уплывает без следа,Тебя же гонит мимо, мимо…Не нужно сетовать: водаСвежа, пока она гонима.

* * *

Не оставляет рыба в море след,И след не оставляет в небе птица.В немом пространстве вереница летНа мертвый камень камнем не ложится.

У времени и веса даже нет,Его нести и муравью не трудно.Столетья невесомы, как секунды…Откуда же на лицах наших след?

* * *

Гора с горой не сходятся никак.Не сходятся сияние и мрак.Расходятся дороги и пути,А также те, кому по ним идти.

Несовместимы иней и роса,Земные и иные полюса.Но неразлучны меж собой навекВчерашний день и прошлогодний снег.

* * *

Пейзажу сельскому навстречу, забыв о шуме городском,Течет дорога через речку и называется мостом.Струится каменно и строго, в движенье обретя покой,А под мостом течет дорога и называется рекой.

Бегут, бегут пути земные, спешат неведомо куда.Стоят столбы, как часовые, и называются года.И каждый постоит немного и растворится без следа.А мимо них бежит дорога и называется: судьба.

ЖИЗНЬ СВЕТА