Сокровища - Джоанна Кингслей

Он никогда не испытывал ничего подобного. В один миг просветления Стив подумал, что, должно быть, так чувствует себя бабочка, только что пойманная и наколотая на доску, но еще живая. Он не мог дотронуться до нее, не мог пошевелиться, не мог уйти, даже если б захотел. Он полностью был в ее власти.

Давление нарастало, пока он не убедился, что вот-вот взорвется. Тогда она внезапно остановилась, поднялась и отступила от него. Она улыбалась, глаза блестели. Но не было выражения счастья, подумал Стефано, а был триумф.

Она поднесла руки к поясу домашнего платья, и оно соскользнуло с нее на пол. Под ним на ней ничего не было. В свете единственной лампы, горящей у противоположной стены комнаты, он смог увидеть, как она великолепна. Не чувственные, округлые формы Марицы, а прекрасно вылепленная фигура. Ее груди были небольшими и крепкими, с бледно-розовым ореолом вокруг сосков, твердые, как галька, талия тонкая, бедра в меру округлые, чтобы быть женственными. От мягкого света лампы ее алебастровая кожа светилась, как теплый жемчуг. Треугольник волос между ног блестел, словно золотые нити.

У него было только мгновение насладиться видом, прежде чем она толкнула его на пол. Потом оказалась на нем, жаркая и влажная, и плотно вобравшая его в себя, крепко сжав его своими сильными мышцами. Одна из ее прекрасных грудей была у него во рту. Когда она начала двигаться вверх-вниз, он с жадностью начал сосать ее, пытаясь сделать то же, что и она проделала с ним.

Она отстранилась от его рта, села почти что прямо, продолжая двигаться. Глаза его закрылись, когда стала приближаться острая агония, но прямо перед тем, как ему с криком излиться в нее, он их открыл.

Да, на ее лице было торжество. Она улыбалась, как королева, во власти которой находился ее подданный.

После бурной любовной сцены он влез в свою мятую одежду, пока она, извинившись, ушла в спальню. Вернулась она в темно-синем платье-рубашке, скромном и без украшений, как школьная форма. Лицо было умыто, волосы убраны с лица и скреплены сзади заколкой.

— А теперь мы поедим, — спокойно сказала она.

Когда она сновала между кухней и маленькой гостиной, накрывая на стол, принося тарелки, серебряные приборы, глиняный горшок с маслом, корзинку со свежим хлебом, он смотрел на нее только с немым изумлением.

Такого ошеломляющего секса он еще не знал. Он никогда не предавался ему так самозабвенно. Оргазм; казалось, явился из самой души. Он уже хотел снова ощутить ту напряженность, столь сильную, что она была мучительна, пока не превратилась в головокружительное наслаждение в тот миг, когда он излился в нее. Но у него было стремление удовлетворить не только самого себя. Как мужчине, ему было необходимо знать, что и она достигла той же вершины. Она не испытала того же! Не была даже близка к этому. Она даже не дала ему возможность доставить ей такое же наслаждение, словно это ее не интересовало.

В чем секрет Беттины? Как годы, проведенные в заточении, превратили ее в такой причудливый сплав невинности и похоти, сдержанности и развязности? Неужели он был не прав, опасаясь такой смеси?

Когда она села за стол напротив него, он не мог больше молча притворяться, что только что происшедшее было ординарным событием.

— Я никогда не знал женщины, похожей на тебя, — сказал он, проклиная собственную неловкость, когда произносил эти слова.

— Разве одна не отличается от другой?

— Но… то, как ты меняешься…

Она не спеша намазала хлеб маслом и взглянула на него с озорной искоркой:

— Ты считаешь меня испорченной?

— Нет. Мне просто интересно, почему ты так много прячешь в себе.

— Пряча, я выжила.

— Но не теперь.

— Если я перестану скрываться, я умру.

Он непонимающе покачал головой.

— Беттина, это Америка. Новая страна. Свободная страна.

Она положила ложку и пристально посмотрела на него.

— Позволь мне быть такой, какая я есть, Стефано. Позволь мне… и я знаю, что смогу угодить тебе. Тебе будет хорошо со мной. Только ты будешь знать скрытую часть. Я буду тебе идеальной женой.

У него от изумления раскрылся рот. Не выразить сейчас сомнение — значило уступить ей. Принять ее предложение. Но в этот момент он хотел ее, хотел не только обещанной страсти, которая в ней заключена, но помочь ей, излечить ее боль и вернуть веру. Ее настроения лишали его присутствия духа, ее переменчивость раздражала его, темная сторона души пугала. Но если он бросит ее — особенно сейчас, — то весь остаток жизни будет думать, что сделал это из трусости и слабости.

Чего бы ни лишилось его сердце поэта во время войны, Стефано страстно хотелось верить, что в нем осталось хоть что-то. Взять Беттину Зееман навсегда в свою жизнь — защитить ее, даже если он и не любит — вот миссия, достойная человека, каким он был.

А если она откроет ему свое тайное «я», какая может быть причина у него пожалеть об этом?

Глава 4

Нью-Йорк. Апрель 1952-го

— Moetie! Ik wil moetie! — стонала Беттина, возвращаясь к родному языку и зовя мать, которой уже десять лет не было в живых, вздрагивая от боли, которая делала ее саму матерью.

Когда такси, подпрыгивая, неслось к больнице, Стефано держал ее за руку. Она поправилась во время беременности, однако лицо оставалось по-прежнему худым, фарфоровая кожа обтягивала скулы.

— Мы почти приехали, Тина, держись, — успокаивал он ее, но сам волновался. Роды были преждевременными, больше чем на месяц, и Беттина, казалось, так боялась. Ее серо-голубые глаза то расширялись от страха, то плотно сужались от боли. Пальцы схватили его мертвой хваткой, когда она звала Moetie, мама.

Они были женаты более года. Хороший год в целом. Объединив доходы, Стефано и Джозеф смогли снять приличную квартиру для них троих — и теперь еще и для ребенка — на Риверсайд Драйв с видом на Гудзон.

Для них это была новая жизнь, и Стефано, выходец из Старого Света, вскоре стал новым американцем Стивом. Постепенно мечта, в виде флакона Коломбы, отошла в его сознании на задний план. У него была жена, а через некоторое время появится и ребенок. У него есть иное будущее, о котором стоит мечтать, будущее более реальное, чем мечты о бриллиантах и золоте.

Однако он все еще не мог заставить себя продать половинку флакона, хотя понимал, как эти деньги изменят жизнь его семьи. Такая сентиментальность смущала его, поэтому он никому не сказал о своем сокровище. Он спрятал его и позабыл о нем.

Таким образом, расставшись с мечтой, Стив расширил поле своей деятельности. Он был умен и образован благодаря Карло Бранкузи, и вскоре объявление в газете Il Progresso, издаваемой на итальянском языке, привело его на работу на италоязычную радиостанцию. Он писал сценарии для рекламных коммерческих передач, короткие радиопьесы, продавал эфирное время, переводил на итальянский американские новости. Он даже некоторое время работал диск-жокеем. Ему нравилась работа, и он знал, что справляется с нею.