Весь Шерлок Холмс. Вариации - Адриан Дойл

— Может быть. В таком случае я должен хоть недаром их получить. Документы! — потребовал он.

— Неужели вы думаете, что достигнете чего-нибудь, похитив документы? У меня есть их копии и с десяток свидетелей, которые могут подтвердить их содержание, — расхохоталась она. — Я думала, вы умный человек, — продолжала Эдит, — а вы просто глупец, никчемный сыщик, жалкий воришка!

— Посмотрим, — Холмс протянул руку, и она, насмешливо пожав плечами, передала ему документы.

— Я полагаюсь на вас, Уотсон, — спокойно произнес Холмс, подходя к столу. — Думаю, вы не допустите приближения мадам фон Ламмерайн к шнуру звонка.

Он внимательно прочитал документы, потом, держа их против света, стал тщательно изучать. Его тощее, мертвенно-бледное лицо казалось силуэтом на освещенной тяжелым светом бумаге. Он взглянул на меня, и сердце мое сжалось, когда я заметил огорчение на его лице.

И я знал, что он думал не о своем собственном незавидном положении, а об отважной женщине, полной беспокойства, ради которой он рискнул свободой.

— Ваши успехи вскружили вам голову, мистер Холмс, — сказала она насмешливо, — но на сей раз вы допустили грубую ошибку, результаты которой вскоре почувствуете на самом себе.

Мой друг разложил бумаги у самых свечей и снова склонился над ними. И вдруг в его лице я заметил внезапную перемену. Огорчение и досада, которые омрачали его, исчезли, их сменила напряженная сосредоточенность.

— Каково ваше мнение об этом, Уотсон? — спросил он, когда я поспешил к нему. Он указал на почерк, которым были вписаны отдельные строчки в обоих документах.

— Это очень четкий почерк, — сказал я.

— Чернила! Посмотрите на чернила! — нетерпеливо воскликнул он.

— Ну, они черные, — заметил я, наклоняясь над его плечом. — Но, я думаю, это вряд ли поможет нам. Я мог бы показать вам с десяток старых писем моего отца, написанных такими же чернилами.

Холмс усмехнулся и потер руки.

— Прекрасно, Уотсон, прекрасно! — воскликнул он. — Будьте любезны взглянуть на фамилию и подпись Генри Коруина Гладсдэйла на брачном удостоверении. А теперь посмотрите, как записано его имя на странице регистратур Валанса.

— Как будто тут все в порядке. Подписи совершенно тождественны в обоих случаях.

— Правильно. А чернила?

— В них легкий оттенок синего цвета. Да, это, конечно, обычные черно-синие чернила индиго. И что из этого?

— Весь текст в обоих документах написан черными чернилами, за исключением имени жениха и его подписи. Вам не кажется это странным?

— Может быть, это и верно, но ни в коем случае не является необъяснимым. Возможно, Гладсдэйл имел обыкновение носить свои собственные чернила в портативной чернильнице.

Холмс кинулся к письменному столу, стоявшему у окна, и через мгновение вернулся с пером и чернильницей.

— Скажите, это тот же самый цвет? — спросил он, погрузив перо и сделав штрих на кончике документа.

— Совершенно тот же, — подтвердил я.

— Прекрасно. А чернила в этой чернильнице черно-голубые индиго.

Мадам фон Ламмерайн, которая стояла в стороне, вдруг устремилась к шнуру звонка, но, прежде чем она дотронулась до него, прозвучал голос Холмса.

— Даю вам слово, что, если вы только коснетесь шнура, вы себя погубите, — сказал он сурово.

Она застыла, протянув руку к шнуру.

— Это что еще за глупости? — спросила она насмешливо. — Вы хотите сказать, что Генри Гладсдэйл подписал документы о своем браке вот за этим письменным столом? Глупец, любой может пользоваться чернилами такого цвета.

— Совершенно верно. Но эти документы датированы двадцатым июня тысяча восемьсот сорок восьмого года.

— Ну и что же?

— Боюсь, вы допустили небольшую ошибку, мадам фон Ламмерайн. Черные чернила с примесью индиго были изобретены только в 1856 году.

Что-то страшное мелькнуло в прекрасном лице, глядевшем на нас при свете свечей.

— Вы лжете! — прошипела она. Холмс пожал плечами.

— Любой химик подтвердит это, — сказал он, бережно укладывая бумаги в карман своего плаща. — Бесспорно, это подлинные документы о браке Франсуазы Пеллетан, — продолжал он. — Но настоящее имя жениха подчищено и в брачном свидетельстве, и на странице регистрационной церковной книги в Валансе, после чего было вписано имя Генри Коруина Гладсдэйла. Не сомневаюсь: если окажется необходимым, микроскопическое исследование обнаружит следы подчистки. Но сами чернила являются решающим доказательством и служат примером того, как из-за небольшой ошибки могут рухнуть самые хитроумные планы. Так могучий корабль может разбиться о небольшую роковую скалу. Что касается вас, мадам, то, когда я припоминаю все, что вы проделали для осуществления своих планов против беззащитной женщины, мне трудно подобрать для сравнения какой-нибудь другой пример столь хладнокровной жестокости.

— Вы смеете оскорблять женщину!

— Вы строили планы погубить человека. Этим вы лишились права на привилегию женщины, — сказал он жестко.

Она глядела на нас со злой улыбкой на восковом лице.

— Во всяком случае, вы поплатитесь за это, — сказала она уверенно. — Вы нарушили закон.

— Верно. А теперь звонок, — сказал Шерлок Холмс. — Моим оправданием будут подделка вами документов, попытка шантажа и, заметьте, шпионаж. Так вот, в знак признания ваших «дарований» я даю вам неделю сроку, чтобы покинуть эту страну. После этого срока о вас будет сообщено властям.

Наступило напряженное молчание, после чего, не произнеся ни слова, Эдит фон Ламмерайн подняла белую изящную руку и молча указала нам на дверь.

* * *

На следующее утро в двенадцатом часу, когда посуда еще не была убрана со стола, Шерлок Холмс, вернувшийся с визита, сменил сюртук на старую куртку и сидел в кресле.

— Вы видели герцогиню? — спросил я.

— Да, и рассказал ей обо всем. Исключительно из предосторожности она передала на хранение своему юристу документы с поддельными подписями ее мужа, а также мои письменные показания по этому делу. Но ей теперь нечего бояться Эдит фон Ламмерайн.

— Этим она обязана вам, мой дорогой! — воскликнул я от всего сердца.

— Ну, ну, Уотсон. Дело было достаточно простое. Сама работа явилась для меня наградой.

Я пристально посмотрел на него.

— Вы выглядите немного утомленным, Холмс, — заметил я. — Вам нужно было бы съездить на несколько дней в деревню.

— Может быть. Но это потом. Я не могу уехать из города, пока мадам не покинет наши берега: ведь она особа весьма ловкая.

— Что за прекрасная жемчужина в вашем галстуке? Не помню, чтобы я ее видел прежде.

Мой друг взял два письма с каминной доски и перебросил их мне.

— Их принесли, когда вы ходили к своим пациентам, — сказал он.

Одно из них со штампом Каррингфорд-хауза гласило:

«Вашему рыцарскому заступничеству, Вашему мужеству я обязана всем. Такой долг невозможно оплатить. Хотелось, чтобы эта жемчужина, древний символ верности, была подарком на память о жизни, которую Вы мне возвратили. Что касается меня, то я никогда этого не забуду».

В другом письме — без штампа и подписи — было написано:

«Мы скоро встретимся снова, мистер Шерлок Холмс. Я не забуду о вас».

— Все дело в точке зрения, — усмехнулся Холмс. — И мне еще, возможно, придется встретиться с обеими женщинами, которые говорят одно и то же.

Затем, опустившись в кресло, он лениво потянулся за своей трубкой.

(Пер. В. Штенгеля)

Случай в Дептфорде

В достопамятном девяносто третьем году его внимание было занято целой серией невероятных дел, начиная с… внезапной смерти кардинала Тоски и кончая арестом Уилсона, известного дрессировщика канареек[7], это последнее дело смыло пятно с лондонского Ист-Энда.

Черный Питер

Я постоянно повторяю, что мой друг Шерлок Холмс, подобно всем великим художникам, жил исключительно ради своего искусства. И я не могу припомнить, если не считать дела герцога Хоулдернесса, чтобы он потребовал за свои услуги крупное вознаграждение. Каким бы богатым и могущественным ни был клиент, он отказывался заниматься его делом, если оно не вызывало его сочувствия, и в то же время готов был предоставить всю свою энергию в распоряжение скромного претендента, если его дело заключало в себе какие-нибудь удивительные свойства, задевающие струны его воображения.

Просматривая свои записки, относящиеся к достопамятному девяносто пятому году, я натолкнулся на детальное изложение одного дела, которое может служить примером бескорыстия и даже альтруизма со стороны человека, готового оказать услугу во имя сочувствия и милосердия, пренебрегая материальным вознаграждением. Я, конечно, имею в виду ужасный случай с канарейками и следами сажи на потолке.