Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать - Айдын Шем

Понуро шел Камилл по улицам Старого Крыма, и вспоминал он слова русского поэта, писавшего об этом городе в 1825 году: «явились мы, всеобщие наследники, и с нами Дух Разрушения. Ни одного здания не уцелело, ни одного участка древнего города не взрытого, не перекопанного».

Дух Разрушения, о котором писал русский поэт и дипломат Александр Грибоедов, продолжал свое черное дело.

Народу на улице было очень мало. Камилл достал листок с адресом Фуата и только пятый спрошенный им прохожий сумел объяснить, как добраться до нужной ему улицы.

Через полчаса подошел Камилл к дому, перед воротами которого на скамеечке сидел полноватый мужчина в светлой рубашке и в соломенной шляпе.

- Селям алейкум! Здесь живет Фуат? – спросил Камилл по-татарски.

Очень обрадовавшийся гостю Фуат, а это был он, догадался, что перед ним его московский соплеменник.

- Кош кельдинъиз, Кямиль-бей! – воскликнул он, нисколько не сомневаясь в справедливости своей догадки, и тут же посетовал: - Что же ты не сообщил, когда и каким поездом едешь? Я бы тебя встретил!

- Ну, вот еще! Я и так добрался, - отвечал Камилл.

После обмена этими фразами Фуат повел гостя во двор и сразу же показал ему дверь, запечатанную веревочками с сургучом и оклеенную бумажными лентами с подписями.

- В дом войти не можем, живем в пристройке, в комнатах без дверей, - говорил Фуат с улыбкой. – А чего? Бояться воров нет причин, потому что все вещи забрали и держат взаперти на складе в районном центре.

- Когда забрали? – воскликнул Камилл. – Алиме об этом не говорила.

Он заглянул в окно через пыльное стекло и увидел, что окна заставлены коробками и ящиками.

- Да, - сказал Фуат, не дожидаясь вопроса, - Горсовет реквизировал «незаконно купленный» дом, объявил его своей собственностью и сдал в аренду какому-то предприятию. Теперь здесь склад.

- Тогда, когда Алиме была у тебя в Москве, мы с женой вернулись, - продолжал он, - сорвали печати с дверей. Про Алиме нам сказал Шамиль, он не далеко от Старого Крыма живет, специально заехал, успокоил. Он в Симферополе от женщины по имени Светлана узнал, это она твой адрес дала. Потом Алиме вернулась, все рассказала. Мы продолжали жить в доме, была надежда, что ваши письма помогут. Оперуполномоченный несколько раз заезжал, ругался, грозил тюремным сроком. Так подошла весна. Я вырастил в ящиках помидорную и цветочную рассаду, потом высадил ее в грунт. Правда, с тюльпанами не получилось – во время выселения дружинники украли все луковицы, а на новые денег уже не было. В мае опять ночью приехали, мне руки связали, зачитали постановление о выдворении из Крыма, посадили всех троих в милицейский УАЗ. Вывезли, как они это делают, за Чонгар. Только к полудню мы добрались назад до дома. Глядим, двери запечатаны, а комнаты забиты ящиками и коробками. Я пошел в отделение милиции.

- Опять вернулся! – до упаду хохотали милиционеры. – А вещи твои на складе в райцентре. Как только сообщишь адрес, так тебе их и вышлют.

- Так вот мой адрес, запишите, - говорит Фуат и называет им этот вот адрес. Опять развеселил их:

- Нет, - говорят, заваливаясь от смеха, - ты нам свой узбекистанский адрес дай.

- Мой дом здесь, в Старом Крыму, - отвечает крымский татарин. – В Узбекистане у меня адреса нет.

- Ну, на нет и суда нет, - веселятся стражи порядка. – Значит, будут твои вещи здесь до конца света храниться.

И опять хохочут.

- Имей в виду, Фуат, - говорят, - в твоем доме сейчас материальный склад. Если сорвешь замок и войдешь, потом всю жизнь не расплатишься за пропавшие материальные ценности.

Как они в тот день веселились!

- Я вернулся во двор, - рассказывал Фуат дальше, - посоветовались мы с женой и решили в дом не входить, а поселиться в пристройке. Навели порядок, почистили и вот – вполне пригодное жилье. Хорошо, что эти фашисты не распахали цветочные посадки, а то часто так делают. Мы сразу же занялись огородом, цветам. Ничего, кое-что выросло, с того и живем сейчас.

- Черт те что! – Камилл был поражен. – Но ведь документы, подтверждающие, что ты заплатил бывшему владельцу деньги за этот дом, у тебя есть?

- Есть, конечно. Деньги я платил в конторе нотариуса, все законно. Но советская власть не подчиняется своим же законам.

- И часто посещают работники предприятия этот склад? - спросил Камилл, который прежде уже слышал о творимом в Крыму произволе, но только сейчас столкнулся с его результатами воочию.

- Да нет, конечно! - улыбнулся Фуат. - Они, что ли, это затеяли? Никому склад не нужен, они стесняются того, что их заставили в этом участвовать. Вот завезли пустые коробки, загромоздили окна, и все. Тут все учреждения под нажимом районного кагебе действуют. И всем все эти дела это уже надоели.

Фуат махнул рукой, потом другим голосом, радостным, произнес:

- Хорошо, что ты приехал! Не беспокойся, место для тебя найдем.

- А я не беспокоюсь, - засмеялся Камил. - Я могу и в стогу сена заночевать.

- Ну, уж ты скажешь! - обиделся Фуат. - У меня все предусмотрено.

Он выдвинул из-под стоящего под тенистым деревом стола скамью.

 - Ты садись, отдыхай, я кофе приготовлю.

Он набросил на стол полиэтиленовую скатерть и пошел в пристройку. Вскоре он вышел, неся вазочку с колотым сахаром и кофейные чашечки.

- Хафизе на базар в Кефе поехала, помидоры повезла, скоро вернется уже, - говорил хозяин реквизированного дома, всыпая в ручную кофемолку зерна.

- Как? - воскликнул Камилл. - Из Феодосии выехать невозможно, автобусы не ходят!

- А мы, извини, автобусами не пользуемся, - покачал головой Фуат. - Она на машине поехала, сама водит. Какие могут быть автобусы! Вот я и говорю, что мы бы тебя на машине встретили бы.

Камилл подумал, что плохо он, все же, знает реальную жизнь своего народа в Крыму. Пока хозяин готовил на газовой плитке кофе, Камилл прошелся по двору. Справа от недавно заасфальтированной дорожки на хорошо ухоженных прямоугольных участках росли цветы - каждая разновидность на своем прямоугольнике. Слева большой участок был отведен под помидоры, здесь же произрастали другие овощи - перец, баклажаны, лук. В конце двора стоял загон для овец.

За чашкой кофе разговор продолжился.

- А нет у тебя желания сорвать эти гнёбанные печати и веревочки? - спросил Камилл.

- Конечно, есть, - серьезно ответил хозяин. - Только для меня сейчас важнее огород. Они молчат, и мы молчим, делаем свое дело. Цветы, вот, дочка в Ленинград повезла, вчера ей через вагонных проводников еще три коробки отправил. Мы же не все время на лавочках сидим, - Фуат рассмеялся. - Это я тебя ждал!

Когда кофе был выпит, Фуат встал и прошел в пристройку. Вскоре он позвал Камилла, и когда тот вошел в просторную и прохладную, хоть и темную комнату, сказал:

- Вот твоя постель, на этой кровати, а я здесь расположусь. Хафизе будет в той комнате, где спит Алиме. Вот, загляни, тоже просторная.

Обе комнатенки, дверные проемы которых были завешаны тканевыми занавесками, казались просторными, потому что ничего кроме раскладушек в них не было, если не считать настенных полок.

- Так и живем, - привычно улыбнулся Фуат. - Все, сволочи, забрали. Боюсь, что телевизор покалечили.

Напрасно беспокоился Фуат о том, что покарябают его телевизор, ибо склад, где хранились, якобы, его вещи, был разворован полностью, даже деревянные кровати унесли, - какой там телевизор!

Когда хозяин поставил на стол тарелки, нарезал помидоров, за воротами раздался звук затормозившего автомобиля.

- Вот и Хафизе приехала, - обрадовался Фуат.

Он пошел отворять ворота, и как раз в калитку вошла красивая темноволосая женщина лет сорока пяти.

- Эй, яманламай келе экенсин, апакай! - воскликнул Фуат - Пришла с добрыми мыслями.

Так у татар принято обращаться к тому, кто приходит к началу трапезы.

Видно было, что настроение у Хафизе не очень хорошее, но, увидев гостя, она заставила себя улыбнуться:

- Биз де яманлап джурсек Кырымда яхшы соз кимден эшитледжек? Ежели и мы будем недобрыми, то от кого в Крыму доброе слово услышишь? - и обратилась к Камиллу: - Кош кельдинъиз!

Она достала из машины сумки и понесла их под навес. Фуат завел машину во двор, закрыл ворота и пошел вслед за женой. Вскоре он появился, улыбаясь и покачивая головой:

- Опять на нее на базаре напустились. С чего это вы, говорят, татарва поганая, в наш Крым едете? Предатели вы, говорят, наш русский Крым немцам продали! Расстреливать вас, кричат, надо. Обычное дело…

- И ты улыбаешься? – воскликнул Камилл.

- А что делать? Собаки лают, караван проходит. Что делать? Такие здесь люди…

Сердце у Камилла бешено колотилось, он не знал, что возразить живущему в Крыму в таком злобном окружении своему земляку. И, действительно, что можно действенного предпринять в такой ситуации?