Сказания Корнуолла - Дэвид Генри Келлер

он не умрёт, когда пробка потеряет ценность; я вытащу её, прижмусь ртом к горлышку бутыли и втяну в себя дух этого мёртвого демона. Не имея больше тела, где оставаться, тот дух будет рад вселиться в меня, и таким образом я получу силу, власть и славу этого демона из Ада. Разве это не хитро?

— Действительно, это так, — ответил я, с оживлением в голосе и отвращением глубоко внутри. — Но зачем вам в этой драме я, если мой меч и кинжал бесполезны против Врага.

Он приблизился ко мне. Он шёл и его ноги не топали по каменному полу; он скользнул ко мне, вкрадчиво притронулся к моей руке и почти своей щекой к моей щеке, и, когда я вздрогнул от его холодного касания и липкой кожи, столь же холодной и влажной, он заскулил мне в ухо:

— Ты охранишь меня, добрый юноша. Ты, кто столь отважен, полон желания и стремления стать кем-то, прежде чем умрёшь, ты прислан сюда Судьбой в самый подходящий момент, чтобы оберегать меня, когда мне потребуется защита. Разве ты не понимаешь ситуации? Я, со ртом на горлышке бутыли, готовый вобрать дух, который сделает меня величайшим из всех людей, живых или мёртвых. Предположим, сразу перед тем, как я вдохну, один из братьев (и я особенно подозреваю человека из Гоби) вонзит кинжал мне в сердце и займёт моё место, дабы вдохнуть эту силу величия. Подумай, сколь ужасно это было бы — какой печальный конец моих помыслов о величии! А я спланировал и подготовил всё это, а теперь оно может ускользнуть и, в конце концов, почему я должен отказываться от права стать Императором Могущественных, лишь потому, что китайский кинжал погрузится в моё сердце? Я знаю, что ты меня защитишь. О! обещай мне, что прикроешь мне спину и проследишь, чтобы никто из Братьев не совершил неверного действия. Я знаю, что ты уже распознал меня, как нового брата. Мы с тобой сродни. Ха! Ты обещаешь мне? А взамен я подумаю, чем тебе отплатить. Чего ты желаешь больше всего? Золота? Власти? Любви прекрасной женщины? Дай мне взглянуть тебе в глаза. О, прекрасно! Ты — истинный мой собрат, ибо я вижу, что ты желаешь тёплую комнату, безопасность и библиотеку со множеством книг, старинных манускриптов и удивительных пергаментов. Я дам тебе всё это. Что скажешь, если в награду я отдам тебе экземпляр Элефантиса? Некоторые считают, что Нерон уничтожил их все, но я знаю, где находится одна копия. Ты защитишь меня, если я дам тебе всё это?

— Разумеется, да, — ответил я и был почти в восторге.

Конечно, было ещё несколько вещей, которые я желал, но полагал неблагоразумным сейчас перечислять все эти стремления. На самом деле я не слишком хорошо понимал Аббата и, в конце концов, лучше быть не слишком доверчивым.

Аббат выглядел довольным. Он настоял, на рукопожатии, И даже расцеловал меня в обе щеки, по французской моде.

Я хочу сказать в этом месте, что, хоть я и совершил в своей короткой жизни много отважных подвигов, как, например, собственноручно усмирил Жёлтого Муравья Фаргона восьми футов высотой и смертельно ядовитого, и бесстрашно встретился с Таинственной Морской Женщиной Западного Моря, тем не менее самое отважное мгновение в моей жизни было, когда я выдержал лягушачий поцелуй Аббата и не вскрикнул; пусть и хотелось — о, как хотелось избавиться от страха, прокричав его слушающим совам и скорпионам, но, разумеется, такое поведение было бы недостойно будущего властителя Корнуолла. Поэтому я улыбнулся, принёс ему свои клятвы, напомнил ему не забыть экземпляр Элефантиса, и не будет ли он любезен немного подкрепить меня ещё вином, прежде чем начнётся это вечернее представление?

Это произошло позже, спустя целую вечность ожидания по моему представлению, но, возможно, всего лишь час по реальным минутам, а затем мы собрались в нижнем покое замка. В этой комнате сиял свет, но откуда он исходил, было лишь одной из вещей, беспокоящих меня. У одной стены стоял низкий табурет, перед ним низкий стол, а на столе нечто высокое и округлое, покрытое квадратом бархатной материи.

Аббат сел на этот табурет.

Я встал позади него, правой рукой задумчиво теребя рукоятку моего любимого кинжала, того, что с рукояткой из слоновой кости, вырезанной наподобие женщины и её обнажённый клинок одарил смертельным поцелуем не одного смельчака и мерзкого монстра.

Затем, из трещин в стенах, да! может быть, из щелей в полу, или так представилось моему воображению — появились братья и собрались полукругом у стола и их лица были схожи с лягушачьими, особенно у Аббата, и они встали там и я сказал своим коленям, — Вы — потомки чресл Христофора! — и прошептал своим челюстям, — Молча вспомни смелость твоего пращура Дэвида! Но, несмотря на эти наказы, мои колени и челюсти лихорадочно тряслись, к моему чрезвычайному беспокойству.

Аббат испустил кваканье. И низкий хор ответил кваканьем, исходящим от мужчин, стоящих перед нами. Я изучил их лица и в движущейся, мерцающей полоске свете увидел те же самые лягушкоподобные черты, так изумившие меня на лице Аббата.

Прежде, чем я смог полностью скрыть своё удивление, Аббат достал чашу из отверстия в стене и, исполнив то, что выглядело достаточно непристойно, взял её обеими руками и дал каждому из братьев отпить из неё. Чем в действительности был этот напиток, в то время я мог лишь представить, но позже, после глубокого изучения Сатанизма, я часто вздрагивал, вспомнив, как чудом спасся в ту ночь. По счастью, меня не попросили присоединиться к опустошению чаши.

Усевшись на табурет за столом, он велел мне убрать покрывало с той вещи, что была высока и кругла. Я сделал это и, как он и рассказывал, там оказалась большая стеклянная бутыль со скорчившейся на дне жабой. Стекло этого сосуда было на удивление прозрачным. Жаба была ясно различима, каждая её часть, но особенно морда и глаза. Она взглянула на Аббата — и глаза этих двоих омерзительных тварей — демона-лягушки и человека-лягушки дьявольски засверкали друг на друга.

Два этих зверя смотрели друг на друга. Между ними, разделёнными стеклянной стенкой, расходящимися тысячелетием разницы в мышлении, враждующих амбиций, противоборства личностей, велось сражение душ, подобного которому, насколько я понимал, редко бывало на Земле или в любом другом месте; хотя, конечно, я не обладал премудростью о других планетах — или даже этой, в таком отношении.

Между тем другие Братья, из Богемии, и даже из такой дали, как Гоби, стояли