Хижина дяди Тома - Гарриет Бичер-Стоу

И Финеас, за время своей бродячей охотничьей жизни успевший приобрести кое-какие, хотя и примитивные, познания по хирургии, опустился на колени около Тома и принялся внимательно осматривать его рану.

— Мэркс… — слабым голосом проговорил Том. — Это вы, Мэркс?

— Нет, друг, это не Мэркс, — ответил Финеас. — Твой Мэркс больше беспокоится о своей шкуре, чем о тебе… Он давно уже удрал.

— Мне кажется, я умираю, — проговорил Том. — Проклятый пес! Оставил меня умирать без помощи! Моя покойная старуха мать всегда твердила мне, что я так кончу…

— Ай-ай-ай! — воскликнула добродушная старая негритянка. — Он зовет свою мать… Какой бы он ни был… мне все-таки жаль его…

— Потише, потише, — проговорил Финеас, — веди себя спокойно. Ты погиб, если мне не удастся остановить кровь.

Финеас с ловкостью настоящего лекаря занялся перевязкой. Его друзья старались ему помочь кто и как умел.

— Это вы столкнули меня вниз? — слабым голосом проговорил Том Локер.

— Но ведь иначе ты сбросил бы вниз нас всех, — сказал Финеас, накладывая повязку. — Не вертись! Дай хорошенько перевязать. Мы ведь народ не злой, желаем тебе добра. Сейчас мы отвезем тебя в один дом, где за тобой будут ухаживать, как за родным сыном.

Том, застонав, закрыл глаза. У такого рода людей мужество — чисто внешнего характера: оно иссякает по мере того, как льется кровь…

Подъехал Майкл с повозкой. Они раздвинули скамейки, сложили буйволовые шкуры на одну сторону, и четверо мужчин с трудом уложили на них Тома. Он окончательно лишился чувств. Растроганная старая негритянка уселась в глубине. Элиза, Джордж и Джим устроились как пришлось, и лошади тронулись.

— Какого вы мнения о нем? — спросил Джордж, обращаясь к Финеасу, рядом с которым он сидел на козлах.

— Все благополучно, — ответил Финеас. — Рана не очень глубока, но ударился он, падая, очень сильно. Он потерял много крови, и это лишило его сил. Когда он очухается, может быть, это послужит ему уроком…

— Куда же мы денем этого беднягу? — спросил Джордж.

— Мы отвезем его к Амариа. Бабушка Стефенса — ее зовут Доркас — считается лучшей сиделкой во всей округе… Не пройдет и двух недель, как она поставит его на ноги.

Час спустя наши путники остановились у дверей фермы, где их уже ожидал сытный завтрак. Тома Локера уложили в постель, гораздо более опрятную и мягкую, чем те, которые он обычно занимал. Рану его промыли и перевязали, и он остался лежать на спине, словно утомленный ребенок. Он то закрывал, то открывал глаза, обводя полусонным взглядом комнату с белыми занавесками и останавливая их на фигурах людей, бесшумно скользивших вокруг него.

Мы временно покинем его в этом положении и вернемся к дяде Тому.

Глава XVIII

Жизненный опыт и взгляды мисс Офелии

Положение Тома в доме Сен-Клера с каждым днем укреплялось.

Сен-Клер был ленив и не дорожил деньгами. До последнего времени все закупки производились Адольфом, который был столь же неосмотрителен, как и его господин, и оба сорили деньгами. Привыкнув в течение многих лет сряду управлять всем имением и делами мистера Шельби, Том с искренним огорчением наблюдал за неимоверной расточительностью, царившей в доме его нового хозяина, и даже не мог удержаться от робких намеков и замечаний.

Сен-Клер вначале только изредка и случайно поручал ему какое-нибудь дело. Затем, пораженный его деловыми способностями и редкой рассудительностью, стал давать ему все более и более серьезные поручения и в конце концов доверил ему все закупки и хозяйственные дела. Напрасно Адольф сетовал на то, что его разжаловали.

— Нет, нет, Адольф, оставь Тома в покое, — говорил Сен-Клер, обращаясь к Адольфу, который плакался на то, что власть ускользает из его рук. — Нам с тобой ведомы только наши желания, а Тому известны и цены… Деньги могут понемногу иссякнуть, если вовремя не принять мер.

Облеченный безграничным доверием своего беззаботного хозяина, вручавшего ему банкноты, даже не проверив их достоинства, и принимавшего сдачу, не считая ее, Том, казалось, мог легко поддаться соблазну. Но его спасали врожденная честность и глубокая порядочность. Оказываемое ему доверие, при его взглядах, обязывало его лишь к особо щепетильной аккуратности.

Том относился к своему жизнерадостному, красивому молодому хозяину со смешанным чувством: он был к нему привязан, почитал его, но в то же время поведение Сен-Клера вызывало в нем отеческое беспокойство.

Однажды ночью Сен-Клер ужинал в компании и вернулся домой около двух часов почти до бесчувствия пьяный.

Том с помощью Адольфа уложил его спать. Адольф, которому все это казалось веселой забавой, до смерти хохотал над наивным ужасом Тома.

— В чем дело, Том? Чего ты ждешь? — спросил на следующее утро Сен-Клер, сидя в халате и домашних туфлях в своем кабинете. Он только что выдал Тому деньги на расходы и не мог понять, почему тот мнется и не уходит.

— Разве что-нибудь не в порядке? — продолжал он, видя, что Том все еще продолжает стоять на месте.

— Боюсь, что не совсем в порядке, мастер, — ответил Том, и лицо его стало серьезным.

Сен-Клер, отложив газету и отодвинув в сторону кофейную чашку, вопросительно взглянул на Тома.

— Так в чем же дело, Том? — спросил он. — Вид у тебя торжественный, как у факельщика.

— Я очень опечален, мастер… Я всегда думал, что мастер добр ко всем…

— И что же? Разве это не так? Чего тебе не хватает? Ты, должно быть, не получил чего-нибудь, и это лишь вступление?

— Мастер всегда был добр ко мне, и мне не на что жаловаться… Мне ничего не нужно. Но есть кто-то, к кому мастер дурно относится.

— Ничего не понимаю! Что ты вбил себе в голову? Да говори же! Объясни мне, в чем дело.

— Вчера между часом и двумя ночи я подумал об этом. Мастер дурно относится… к самому себе…

Том произнес эти слова, стоя вполоборота и схватившись за ручку дверей.

Сен-Клер почувствовал, как краска залила его лицо, но затем он рассмеялся.

— И это все? — весело спросил он.

— Все, — произнес Том и вдруг, круто повернувшись, воскликнул: — О дорогой сэр! Я боюсь, что все, все, все пропадет — и тело и душа!

Голос Тома дрожал, и слезы струились по его щекам.

— Бедный, простодушный человек, — произнес Сен-Клер, чувствуя, что и у него готовы навернуться слезы. — Поверь, я не стою твоих слез.

Но Том не уходил. Лицо его и поза выражали мольбу.

— Ну хорошо, Том. Я больше не буду участвовать в этих проклятых попойках. Клянусь честью, не стану больше! Они уж давно опротивели мне, и я сам себе опротивел из-за них. Итак, Том, вытри глаза и ступай по своим делам… Только без благословений! Я вовсе не так уж добр. — И он мягко выпроводил Тома за дверь кабинета.

Том ушел, вытирая глаза.

— Я сдержу данное ему слово, — вполголоса произнес Сен-Клер, глядя ему вслед. И он его сдержал.

Но кто опишет муки и треволнения нашей старой знакомой — мисс Офелии, на долю которой выпала задача управлять домом на Юге?

Ни Мари, ни до нее ее мать не могли быть причислены к разряду хозяек, способных создать порядок в таком большом доме, каким был дом Сен-Клера, и сколько-нибудь разумно распределить работу среди многочисленных слуг.

Мари была ленива, ребячлива, непоследовательна в поступках своих и требованиях и непредусмотрительна. Слуги ее были олицетворением тех же недостатков. В своем разговоре с мисс Офелией она правильно обрисовала положение в своем доме. Только причину она не указала.

В первые дни после перехода власти в руки мисс Офелии она поднималась в четыре часа утра и, сама убрав свою комнату, что она делала, к величайшему удивлению горничной, с первого же дня приезда в дом Сен-Клера, — принималась за тщательную проверку шкафов и кладовых, ключи от которых были переданы ей.

В первый же день были проинспектированы буфетная, бельевая, проверен фарфор и винный погреб. Сколько было раскрыто сокровеннейших тайн! Какой перепуг вызвало это вторжение, какой ропот против этой северной леди!

Тетушка Дина, занимавшая ответственный пост главной поварихи и полновластно управлявшая всем «кухонным департаментом», пришла в неистовый гнев оттого, что кто-то осмелился посягнуть на ее незыблемые права. Феодальные бароны во времена Великой хартии не могли бы проявить большего возмущения по поводу посягательства королевской власти на их священные права.

Дина была особа с характером. Было бы оскорблением ее памяти, если б мы не дали читателю ясного представления о ней.

Тетушка Дина была прирожденной стряпухой, как и тетушка Хлоя, как, впрочем, и многие другие негритянки. Но тетушка Хлоя была аккуратна и методична в своей работе и исполняла свои обязанности, придерживаясь раз установленного порядка. Дина творила только по вдохновению. Подобно многим современным философам, она глубоко презирала разум и логику и подчинялась только своей интуиции. Не было такого гения, такого авторитета, таких доводов, которые могли бы заставить ее признать существование лучшей системы, чем ее собственная, и убедить ее, что в ее систему могут быть внесены какие-либо изменения. Ее прежняя госпожа, мать Мари Сен-Клер, дала ей укрепиться в этом убеждении. «Мисс Мари», как она продолжала звать Мари Сен-Клер и после замужества, нашла более удобным подчиниться, чем вступать в пререкания. И Дина царила самовластно. Ей тем легче было сохранять свое положение, что она в совершенстве владела дипломатическим искусством, состоящим в умении проявлять внешнюю покорность, а на деле непоколебимо стоять на своем. У нее всегда были наготове тысячи оправданий. Основным принципом при этом было то, что главная повариха не может быть виновна. Она была окружена достаточным числом грешников, на которых при надобности можно было свалить любую вину, оставаясь самой незапятнанной. Если какое-нибудь блюдо оказывалось неудачным, то для этого было пять бесспорных причин и пятьдесят виновных, проявивших, несмотря на все ее радения, неслыханную небрежность.