Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так писал восемнадцатилетний Сергей Марков в стихотворении «Горячий ветер» — первом из напечатанных в Москве, в 1924 году.
…Вот, кстати, еще один пример переклички звеньев в «волшебной цепи»: в столице, куда юный акмолинский репортер приехал ненадолго, впервые, на свой страх и риск, он заходит в редакцию журнала «Красная нива» и — встречает своего земляка, костромского уроженца Ивана Касаткина, очень известного в те времена (да и в ноши дни зря столь редко издаваемого) прозаика, автора суровых и светлых повестей о северной дореволюционной деревне. Почему в этот журнал? да потому, что — «Нива», пусть «красная», ведь в детстве своем именно из той, старой «Нивы» Сергей Марков черпал первые свои знания литературы и истории… А опытный литератор Касаткин, редактор журнала, был изумлен, когда перед ним появился дочерна загорелый и обветренный русоволосый юноша — сын его давнего знакомца — землемера, но и обрадован он был не менее, прочитав его талантливые стихи.
Казахстанский костромич не смог в тот приезд повидать Есенина, — ради чего, собственно, он прежде всего и направлялся в Москву. Но услышал добрые слова о своих стихах от Сергея Городецкого, от других друзей своего любимого поэта. И еще — в столь знаменитом о ту пору «Доме Герцена» (вспомните булгаковский «Дом Грибоедова») он встретил Александра Грина. К слову сказать (об этом Марков с горечью поминал не раз), мало кто из русских художников слова так опошлен и извращен в новые времена, как этот философ и страдалец, как этот вятский правдоискатель: его глубокие и многозначные творения, полные вымысла, но рожденные самой прочной реальностью, низведены до уровня расхожей «розовой» псевдоромантики слащавыми новоявленными «толкователями», кабинетными воспевателями «алых парусов»…
В середине двадцатых годов «звезда скитальчества» светила юному костромичу, обжившемуся на Востоке, добрым светом. Он становится известным и в Омске, и в Новосибирске — тогдашних крупных центрах печати. Вначале Сергея Маркова приглашают работать корреспондентом в омскую газету, а потом — в Новосибирск, где он сотрудничает и в газете «Советская Сибирь», и в только что созданном тогда журнале «Сибирские огни». Он становится дружен со многими известными в ту пору (а ныне, к несчастью, либо полузабытыми, либо весьма немногим читателям знакомыми), талантливыми поэтами и прозаиками российской Азии: с «королем поэтов» Антоном Сорокиным, с автором одного из самых популярных в те годы романов «Два мира» Владимиром Зазубриным, — недавно журнал «Наш современник» напечатал его повесть «Щепка», шестьдесят лет пролежавшую в архивах «компетентных органов». Среди друзей молодого журналиста — один из ведущих ученых тех лет в области минералогии (и оригинальнейший поэт) Петр Драверт, бывший подпольщик-журналист Иван Ерошин… Большинство из этих людей в тридцатые годы были репрессированы… И, конечно же, нельзя не упомянуть здесь дружбу, длившуюся до конца жизни обоих друзей — с Леонидом Мартыновым. «Огнелюбы» — так звали молодых писателей и журналистов, группировавшихся вокруг «Сибирских огней»…
Впрочем, о той поре лучше прочитать у самого Маркова, вернуться хотя бы к первым страницам его «Тибетской завесы». Вспомним, он пишет: «Это было удивительное время, когда я своими глазами видел китайских маршалов… знаменитых этнографов Штернберга, Тана Богораза». К сему надо добавить, что своими глазами молодой писатель видел тогда и высших тибетских лам, и шаманов в самых глухих уголках Алтая и Якутии, и раскольников в дальних таежных селах; он заводит дружбу с исследователем Тунгусского метеорита Л. Куликом, с авиаторами Новосибирска, совершает с ними полеты… Путешествия, поездки, геологические экспедиции… Он идет по следам русских землепроходцев былого времени, осваивавших Сибирь и стремившихся дальше, к берегам Америки; он работает в архивах сибирских городов. И все это тоже стало многими истоками как «Обманутых скитальцев», так и других книг Сергея Маркова.
А затем начались горчайшие и в прямом смысле опасные для жизни бои «огнелюбов», хотя проходили они не в степи и не в таежных урочищах. В литературно-общественной жизни Западной Сибири стали в 1928 году хозяйничать силы, чуждые российской культуре в целом, да и тем же самым октябрьским идеалам враждебные, хотя и прикрывались они броскими «р-революционными» фразами. В своих воспоминаниях Сергей Марков называл эти силы троцкистско-сионистскими — а уж он-то, знавший и цену таким определениям, и сущность историко-политической подоплеки антироссийских международных кругов, подобные слова на ветер не бросал. Беда же была в том, что главари этих «людишек» (автор же этой книги звал их до конца своих дней «курсами», по фамилии А. Курса, идеолога новосибирских троцкистов) были у власти и в крайкоме ГПУ Западной Сибири, и в крайкоме партии, — и их призывы, звучавшие с дискуссионных трибун в конце 1928 года — призывы расстреливать «врагов революционной идейности» звучали отнюдь не метафорически: в те жесткие времена они, как мы сегодня знаем, быстро оборачивались явью. А среди «врагов» числился и С. Марков, и В. Зазубрин, и другие «огнелюбы». Впрочем, единоверцы «людишек» в Москве клеймили в те годы Шолохова как «белогвардейца», Есенина как «кулацкого поэта». «Огнелюбам» пришлось в буквальном смысле слова нелегально бежать из Новосибирска, хотя и это не спасло впоследствии многих из них от расправы…
Сергей Марков, чьи рассказы и очерки уже широко печатались в то время, оказался в Ленинграде и полгода прожил на берегах Невы. Там он закончил (хотя и не поставил окончательную точку) роман «Рыжий Будда», начатый в Новосибирске. Роман, главным героем которого стал барон Роман Унгерн фон Штернберг, предводитель одного из самых воинственных и страшных белых отрядов в Даурии, сообщник атамана Семенова, оставивший по себе жуткую память в Забайкалье. И при этом — все что угодно, только не мелкая и бесцветная личность, ведомая лишь жаждой власти или денег. Остзейский немец, русский дворянин, царский офицер, Унгерн еще до революции становится… буддистом, фанатичным приверженцем ламаистского учения. А в годы смуты он решает стать спасителем монархии на Востоке. И, хотя автор недвусмысленно выразил на страницах романа свое отрицание философии и кровавых дел барона, это произведение 60 лет оставалось неопубликованным (свет оно увидело в 1989 году в тех же «Сибирских огнях»), не ко двору была такая многогранная правда о времени гражданской войны.
В бывшей имперской столице С. Марков успел поработать репортером вечерней газеты, свести доброе знакомство с Н. Тихоновым и другими видными питерскими поэтами и прозаиками тех лет. А жил он в доме писательницы-мемуаристки Е. П. Летковой-Султановой, которая знала и Тургенева, и Толстого, была дружна с Буниным и Куприным… В ее доме находились книги и рукописи С. В. Максимова, крупнейшего русского писателя-этнографа прошлого века. Зачитываясь его книгами и очерками о Русском Севере, о быте беломорских рыбаков, Сергей Марков еще не знал, что пройдет несколько лет — и он не по своей воле окажется в тех студеных краях, и не знал он еще, что его же стараниями через многие годы в его родном Парфентьеве будет установлена мемориальная доска на особняке, соседствующем с домом, где он сам родился — дань памяти его земляку, просветителю и искателю С. В. Максимову. Но он знал точно, что живет в гостях не просто у старой писательницы, рассказам которой о золотых именах русской словесности он жадно внимает, но в гостях у вологжанки, которая некогда, «при Батюшкове», училась в вологодской гимназии вместе с его бабушкой… Вновь звенела «волшебная цепь» — ее звон был и радостным благовестом в честь удач творческих и открытий, и — печальным, почти кандальным…
Летом 1929 года, встретившись с Горьким в Москве, Сергей Марков получил приглашение работать в журнале «Наши достижения» и как столичный журналист вновь совершает несколько поездок в Среднюю Азию, в места своей юности. Его очерки по освоению природных богатств Востока печатаются практически во всех крупных периодических изданиях страны. Горький сам взялся быть редактором его первой книги рассказов и очерков «Арабские часы», а затем выходит вторая книга прозы, «Соленый колодец». Каспий, Памир, тувинская тайга — вот лишь несколько маршрутов С. Маркова в те годы. Его имя становится известным литературному миру Москвы; среди его добрых товарищей — Павел Васильев, Борис Корнилов, Ярослав Смеляков, Сергей Поделков, он знакомится с еще уцелевшими поэтами «есенинского круга» — С. Клычковым, В. Наседкиным. Готовится к выходу первая книга стихов…
А потом — вновь гром с ясного неба. Арест, обвинение в «антисоветской деятельности», — и Сергей Марков оказывается на берегу Белого моря в качестве ссыльного поселенца.
Начались годы опалы: в разных вариантах она длилась более двадцати лет, то ослабевая, то становясь изощренной… 1933 год двадцатишестилетний писатель встречает в рыбачьей и староверской Мезени, в стариннейшем поморском городке, столь знакомом ему по описаниям С. В. Максимова, по множеству старых фолиантов и архивных документов, которые ему к тому времени довелось прочесть.
- Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска) - Николай Черкашин - Историческая проза
- Средиземноморская одиссея капитана Развозова - Александр Витальевич Лоза - Историческая проза
- Рыжий Будда - Сергей Марков - Историческая проза
- Книги Якова - Ольга Токарчук - Историческая проза / Русская классическая проза
- Святослав — первый русский император - Сергей Плеханов - Историческая проза
- Григорий Отрепьев - Лейла Элораби Салем - Историческая проза
- Моя военная пора - Георгий Марков - Историческая проза
- Барчуки. Картины прошлого - Евгений Марков - Историческая проза
- Земля Ивана Егорыча - Георгий Марков - Историческая проза
- Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 1. Бегство с Нибиру - Семар Сел-Азар - Историческая проза / Исторические приключения / Ужасы и Мистика