Крымские тетради - Илья Вергасов

- Чайку бы!

- Может, покрепче, комиссар? - спросил Красников.

- Не время. Еще один ход.

- Без тебя обойдутся, - жалеючи сказал Красников.

Василенко похлебал кипяточку, перевернул стакан - так мой дед поступал, когда кончал чаевать, - зевнул, простился и ушел.

Он с проводниками выводил из окруженных лесов наши подразделения; как позже стало известно, вывел на Севастополь тысячи красноармейцев и командиров.

Идем по узкой сельской улочке, навстречу - партизаны. Молодые, лихие, задористые. Встреча с действительностью впереди, но не за далекими горами.

Красников старается показать район в лучшем виде. Вот он остановил черноглазого, поджарого человека, легкого как танцор.

- Это наш Ибраимов - севастопольский хозяйственник, а сейчас главный снабженец района!

Ибраимов улыбается - блестят белые зубы.

- Отлично знает местность, - продолжает Красников. - Вчера проверял тайные базы. Ищу, ищу - нет, и все! Оказывается - стоял на крыше главной партизанской кладовой. Здорово прячешь, черт! - Красников уважительно подтолкнул Ибраимова.

Тот скромно уточняет:

- Каждый куст знаю, босоногий мальчишка за чертова ягода ходил.

- За кизилом, что ли?

- Конечно, кызыл! О, аллах шайтана надувать умел. Кызыл цветет на морозе, шайтан подумал: рано ягода будет!

Просит аллаха: "Отдай мне!" - "Бери!" - аллах хитро улыбается. Март цветет кызыл, апрел - цветет, май - цветет! Лето кончилось - ягода зеленый. Тогдай шайтан обиделся и все солнце зимнее на октябрь загнал. Кызыл на урожай - зима на мороз!

А кизила действительно много, особенно по низинам. Бортников соглашается со снабженцем:

- По всем приметам, зима лютой будет!

Я прощаюсь; Бортников обещает ждать меня в лесном домике "Чучель", что лежит на Романовской дороге из Ялты в Алушту через Красный Камень.

В полночь подъезжаем к Алупке. Кругом гробовая тишина, батальон спит. Звоню начальству.

5

Следующая встреча с Севастопольским районом, точнее - со связными, произошла в более сложных обстоятельствах. Разрыв между встречами был небольшим, но очень драматичным.

Я уже в первой тетради писал о трагической гибели теплохода "Армения".

Она ошеломила не только меня, уполномоченного Мокроусова, Захара Амелинова, моряка Смирнова, но еще одного человека, о котором я ничего до сих пор не говорил, а говорить надо, ибо с ним связано то, что я не смогу забыть до последнего своего дыхания. Назовем его не слишком оригинально, но довольно точно - Очкарем. Посмотришь на его лицо, стараешься что-то запомнить, а вот запоминаются одни лишь очки с выпуклыми толстыми линзами.

Когда самолеты топили "Армению", он отвернулся от моря.

А мы смотрели, надо было смотреть.

Исчезла "Армения", как будто никогда не существовала.

Мы не могли двигаться, нас словно околдовали на том месте, где сейчас частенько останавливаются туристы.

Амелинов пытался свернуть цигарку, но ветер выдувал махорку, и он этого не замечал.

Нас вывел из оцепенения все тот же непоседа Володя Смирнов.

- Топать надо, братцы! Ну, я иду в разведку! - Он твердо шагнул, и мы вынуждены были следовать за ним.

Минут через десять моряк из-за куста вытянул шею и поднял ладонь:

- Ша! Кто-то шкандыбает к нам!

Показался военный в непомерно длинной новой шинели, но без знаков различия на петлицах.

- Стой! - гаркнул прямо под его носом моряк.

Военный до невозможности напугался.

- Кто такой, отвечай! - нервно спросил Захар Амелинов, Все это происходило очень быстро.

- Вот иду... Своих ищу...

- Кто свои?

- Наши, конечно... Ну, советские...

И вдруг случилось невероятное: Очкарь сбросил с себя плащ-палатку оказался старшим лейтенантом, - грозно подскочил к задержанному:

- Я тебе дам "ну"! Дезертир, мать-перемать... Где фашистская листовка?

Военный без знаков различия стал белее полотна и ничего не мог сказать.

Очкарь нервно стал обшаривать его карманы, захлебываясь, кричал:

- Из-под Перекопа удрал? Отцы грудью, а ты марш-драп! Сука фашистская!

- Все отступали... И я... Я только курсы закончил...

- Признался, гад! Дезертир!

Мы были ошеломлены, все происходило с катастрофической быстротой. Я не успел опомниться, как раздался выстрел.

- За все и за всех получай! - Очкарь, как эпилептик, дергался, человек лежал у его ног мертвым.

Амелинов накинулся на него:

- Ты что натворил?

- Дезертира уничтожил. Я нюхом их чую!

Моряк успел обыскать убитого и в обшлаге рукава нашел перехваченный суровой ниткой пакетик. В нем были: удостоверение личности на имя младшего лейтенанта, медаль "За отвагу", комсомольский билет.

Смирнов поднял автомат.

- Ты кого убил, сволочь?

- Стой! - Амелинов стал между ними. - Самосуда не будет, разберемся. А ты, - он резко повернулся к Очкарю, - отдай оружие!

...Очкаря, к великому несчастью, не судили, защитил его, как ни странно, Амелинов. "Он был невменяем", - рапортовал он. Напрасно защитил. Позже, приблизительно через месяц, Очкаря послали с группой партизан на очень важное разведывательное задание. Он попал к немцам и выдал всех своих спутников.

Черного кобеля не отмоешь добела, как ни старайся.

6

Ни Бортникова, ни связных от него в лесном домике "Чучель" не было.

Рассказывают: на командира Четвертого района напали каратели и загнали его куда-то в район трехречья Кача - Донга - Писара. Я собрался на поиски, но меня не пустили, сказали: жди связных!

Домик стоял на перекрестке многих дорог и троп, связывал Центральный штаб с районами, подпольными группами оккупированных городов. Отсюда партизанские ходоки уносили приказы Мокроусова, доставляя сюда вести о боях, победах, поражениях.

На первый взгляд тут все мне казалось случайным, недодуманным: для чего, например, скапливать столько народу на этом крохотном "пятачке", лежащем всего в километре от довольно-таки важной Романовской дороги, по которой час назад прошла мотоколонна фашистов в сторону Южного берега Крыма?

Шум, гвалт, колгота, - не поймешь, кто здесь командует, кто подчиняется.

Амелинов вдруг куда-то исчез, моряк Смирнов нашел какого-то дружка, а я и Семенов сиротливо прижались к сырой стене - другого места не найдешь, все перезанято - и чего-то ждем.

Люди! Какие они тут разные! Сдвинуты набекрень шапки с красными лентами поперек, взгляды - знай наших! Военные, матросня, бывшие бойцы истребительных батальонов. Они все чему-то радуются, говорят в полный голос. Как же так: они же знают о гибели "Армении" - мы рассказали, а ведут себя, словно немцев из Крыма выгнали. Откуда такой оптимизм, уместен ли он? А может быть, я чего-то еще недопонимаю? На войне человеческие чувства жалость, боль, ненависть, презрение, страх - проявляются как-то особенно, а как - я еще не знаю...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});