Узник гатчинского сфинкса - Борис Карсонов

Все, что угодно, но только не смерть. Да, да! Ну никак не думал Вильгельм умирать. Надеялся. Он так хотел, так жаждал вернуться в свой благословенный Курган, в свой дом, который он поручил заботам Басаргина! И едва только прибыл в Тобольск, как полетели сюда его письма. И в каждом — о доме. Басаргин давал ему подробные отчеты, уговаривал вообще не возвращаться в Курган:

«Поручение ваше насчет перестройки в доме постараюсь передать надежному исправному человеку. Только я наперед желал бы знать положительно: точно ли вы не можете возвратиться в Курган? С моей стороны, я бы страстно вам это посоветовал: не лучше бы было вам жить в Тобольске или в Ялуторовске… Уведомьте меня, пожалуйста, как вы располагаете в этом случае с домом вашим, а то, что осталось, можно бы было продать, если бы вы решились не возвращаться в Курган».

А потом у Басаргина умерла жена. В 24 года! Это был страшный удар. Вильгельм шлет ему теплые, утешительные письма. В одном из таких писем Николай Васильевич нашел листок со стихами:

Мир праху твоему! Старик больной и хилый,Я плачу над твоей безвременной могилой.Бедняжка, ты под дерн надгробного креста,Под землю спряталась от злобы и гоненья…

Ах, Вильгельм! Умеешь же ты душу рвать! А каково мне-то тут ходить по улицам и постоянно оглядываться… Чудится, что будто Машенька моя позади идет и меня кличет! Уехать, не видеть, не слышать!..

«Дорогой мой Вильгельм Карлович, от искреннего сердца благодарю Вас за участие, которое вы принимаете в нашем горе. Душа моя осиротела. Что же делать?.. В Омск хочу, и там начать новую жизнь… До отъезда распоряжусь, согласно желанию Вашему, перестройкой Вашего дома. Если не найду кого-нибудь здесь посвободнее, то поручу Пелишеву. Я уже говорил с ним об этом. Боюсь только одного, что занятия его по мельнице не дадут ему столько свободного времени, чтобы хорошенько смотреть за переделками… Гораздо бы лучше было поручить это такому лицу, которое бы безвыездно жило в Кургане.

Я все-таки, однако, такого мнения, что вам гораздо было бы лучше не возвращаться в Курган. Не понимаю, отчего Дросида Ивановна так желает жить здесь?..

P. S. С Пелишевым я кончил насчет дома и взял с него обязательство. Он благодарен вам за доверие…»

С Михаилом Моисеевичем Пелишевым Вильгельм был едва ли не соседом: он жил от него в квартале (современный адрес — угол ул. Куйбышева и Томина. Нынешнее здание детской библиотеки. В 1840-х годах у Пелишева был здесь деревянный дом).

Похоронив жену, Басаргин перепросился на жительство в Омск. По дороге заехал в Ялуторовск, откуда 5 мая 1846 года и написал Вильгельму свой последний отчет по его дому:

«Ваши дела я перед отъездом, сколько это было возможно, устроил, согласно Вашему желанию. Постройку и переделку в доме поручил Пелишеву, дал ему на первый случай 162 р. и убедительно попросил его исполнить все как можно аккуратнее…

Одну корову вашу передал Пелишеву, хотел отдать и другую, которая до сих пор находилась у немца, но последний выпросил оставить ее у себя на лето. Я согласился с тем, что он отвечает, если паче чаяния она пропадет. Это было сделано при свидетелях, и я счел, что с таким условием можно было удовлетворить его просьбу. Он очень хорошо живет в доме, все у него в порядке.

Оставленные у меня Ваши вещи в сундуке я передал на сохранение Евгенье Андреевне (жена городничего Соболевского. — Б. К.) Одним словом, кажется, все сделал так, как следует, и очень буду рад, если Вы будете довольны моими распоряжениями».

* * *

Все суета и все проходит, написано в мудрой книге. Закопали Вильгельма в Тобольске на Завальном кладбище, подле церкви Семи отроков. Как водится, справили поминки. Все расходы на погребение взяла на себя Дросида Ивановна, наотрез отказавшись от помощи состоятельных друзей мужа. А когда все разошлись и она, наконец, осталась одна с детьми, тут и дала волю своему горюшку. Плакали навзрыд втроем и, уже обессиленные, под утро забылись тяжким сном…

Но что теперь-то делать? Куда идти, куда ехать? Как быть с детьми? Как их воспитывать? Сдюжит ли? Вопросы, вопросы… И вот вдруг пришла ей в голову мысль необыкновенная: а что если вызвать в Курган из Баргузина младшего мужнина брата Михаила? На другой день она сочинила письмо Юстине Карловне. Бесхитростно, с простодушными подробностями она рассказала о кончине друга своего любезного, и потом вот что еще она написала ей в конце:

Любезная сестрица, убедительная к вам просьба: напишите Михаилу Карловичу, чтоб он уж постарался бы перепроситься в Курган. И вас тоже прошу от себя попросить его, чтобы он туда пожелал да и успокоил меня там; да где бы и дети могли найти себе в нем наставника. Там дом наш будет достаточен для всех нас. Есть все принадлежности, и есть оставшееся все платье В. К.»

Хорошо сказать: перепроситься в Курган. Даже ежели бы Михаил Карлович и впрямь пожелал переселиться и на то дано было бы разрешение властей, то один ход деловых бумаг потребовал бы много-много месяцев. А чужая квартира дорога. Тогда и написала она прошение тобольскому губернатору Карлу Федоровичу Энгельке:

«Небезызвестно Вашему превосходительству, что муж мой, Вильгельм Карлович, по высочайшему дозволению приехавший в Тобольск из Кургана для лечения, волею божией 11 августа сего года скончался, и я осталась с двумя малолетними детьми: сыном Михаилом 7-ми лет и дочерью Устиньею 3-х лет.

Прошу усердно, Ваше превосходительство, дать мне возможность возвратиться в Курган, чтобы там распродаться оставшимся домом и пожитками, ибо я заехала сюда не по своей воле, а по воле мужа и с высочайшего дозволения».

Она возвратилась в Курган в конце августа. Осиротел дом, не милы пустые комнаты, не радовало хозяйство. И решила вернуться в Ялуторовск. Все-таки и декабристская колония там покрепче (в Кургане к этому времени осталось трое), да и сподручнее Мишеньке ходить в школу.

М. И. Муравьев-Апостол — С. П. Трубецкому в Иркутск:

«Ялуторовск, 1846, ноября 9.

…Наша маленькая колония увеличилась тремя новыми членами — вдовой и двумя детьми Вильгельма Кюхельбекера. Пущин — признанный попечитель наших вдов. Его чудесное сердце и справедливый ум, обладающий большим тактом, дают ему все возможные права на это. Мы надеемся, что дети нашего покойного товарища будут приняты родственниками, которые остались у Вильгельма Карловича в России. Семилетний мальчик посещает пока нашу приходскую школу, основанную нашим достойным и уважаемым протоиереем, а маленькая девочка играет в куклы, так как еще слишком мала для учения».

В Ялуторовске Дросида Ивановна попала под теплую и ненавязчивую опеку не только друзей Вильгельма, коих было шестеро, но и жен троих из них, да еще жила там вдова декабриста — Александра Васильевича Ентальцева. Впоследствии она часто и с великой грустью вспоминала свое ялуторовское житье среди этих милых и тактичных женщин, с которыми она чувствовала себя ровней! По крайней мере, никогда ни взглядом, ни намеком они не позволили себе, даже случайно, оскорбить свою подругу по несчастью. Но не очень долго продолжалось и это житье. В августе 1847 года в Ялуторовск приехала старшая сестра Вильгельма Юстина Карловна Глинка с дочерью Наташей за детьми брата.

Перед приездом шли тяжелые и бурные переговоры с Дросидой Ивановной. Скрепя сердце, она еще соглашалась отдать Мишеньку, но дочку, кроху в четыре годика!..

— Да разве это можно? Понимаю, ценю, да, да, все мне хотят только добра, понимаю! Но как же отдать вам Тиночку?..

Мария Волконская — Дросиде Ивановне, из Иркутска в Ялуторовск. 3 июня 1847 года:

«Милая Дросида Ивановна, до меня дошло, что вы не хотите отдать вашу дочь родственникам покойного Вильгельма Карловича. Я очень понимаю, что вам жаль с нею расставаться, но вспомните, что вы ее лишите счастья, будущности, хорошего воспитания; вспомните также, что это было желание вашего мужа: по крайне мере, я могу вас в этом уверить, что при прощании со мной, он, говоря о своем совершенно расстроенном здоровии, мне сказал, что вся надежда его на родственников, которые призрят его детей.

Итак, не противьтесь более, добрая Дросида Ивановна, общему желанию покойного мужа вашего и добрых друзей ваших, отдайте Тиночку попечению тетки ее. Вы еще молоды, вам дано еще жить, вы увидитесь с дочерью, будете вместе, в будущности много она вам составит утешений.

Прощайте, обнимаю вас и деток ваших».

Детей увозили по Екатеринбургской дороге. Дросида Ивановна шла рядом с дорожной каретой, садиться отказалась. У мостика через речушку простились. Лошади тронулись. Карета качнулась на мягких рессорах. Она стояла неподвижно и смотрела, но за поднятым кожаным верхом проглядывала только круглая шляпа ямщика. И вдруг Дросида Ивановна сорвалась с места и с криками: «Стойте! Стойте!» — бросилась догонять экипаж.