Русские и нерусские - Лев Аннинский

Доводы — и у тех, и у других. Больше скажу: по ощущениям повседневной жизни — тех и других сейчас более или менее поровну. Поэтому непременная, и даже главная мысль (и основное опасение мое): как бы на этой «теме» не раскололись мы опять на лагеря — по вечному русскому обычаю доводить все до крайней степени непримиримости. Да бог с ним, с «вождем народов», с «кровавым диктатором» — только бы опять не подняться стенкой на стенку.

А все ж придется в конце концов искать ему какое-то место в нашей истории и в наших душах. Нашли же — и Ивану Грозному, и Петру Великому, и Екатерине… тоже одно время Великой. Ждать, пока самый запах сталинской эпохи выветрится из последних казематов, подвалов и окопов? Пока угаснут ветераны из поколений, умиравших на поле боя с именем Сталина, — уйдут и не «помешают», не испытают горечи унижения от того, что это имя будет стерто? Это подло по отношению к ним, ветеранам. Ждать, пока уйдут из жизни последние зеки из тех поколений, что проклинали Сталина в лагерях, — чтобы уж никто не «помешал» его «политической реабилитации»? Это так же подло по отношению к ветеранам Зоны.

Приходится искать линию встречи.

Во-первых, ни о какой политической реабилитации речи нет, и памятник никакой такой реабилитацией не станет. Речь идет уже только об исторической памяти. А ее терять опасно.

Во-вторых, никакого «обилия» памятников не предвидится, даже если поставят их не только в Сталинграде и Ялте, ноив якутском городе Мирном. Уже было обилие, ваяли и водружали Сталина везде, где можно; возврат к такому оголтению может быть только в жанре фарса. Мне-то, честно сказать, жаль только меркуровскую глыбу, так же, как жаль Трубецкого, чей «бегемот» был снесен во имя борьбы с очередным тогдашним самодержцем и до сих пор не возвращен на место.

И, в-третьих, «политическая реабилитация» той или иной фигуры зависит вовсе не от скульптора, будь то Меркуров, Трубецкой или хоть сам Церетели, да и не от властей того или иного города, будь то хоть сама Москва. А зависит — от ситуации, в какую попадает народ. Дойдет до горла, обложат с запада, с юга, с востока, встанет вопрос: жизнь или смерть? — побежим искать Сталина, а не найдем, так какого-нибудь нижегородского олигарха назначим спасителем отечества. и правильно сделаем.

Сталин — символ эпохи, обозначившей смертный рубеж стране и народу в одну из самых кровавых эпох в истории России, в истории человечества. Как, кстати, и Ленин, которого все рвутся вынести из Мавзолея, думая, что трагедию можно аннулировать, а историю переиграть.

Великую Отечественную войну переиграть нельзя. Ужас ГУЛАГа прикрыть нельзя. Три русские революции отменить нельзя. Все это стороны, стадии и этапы одной неделимой трагедии.

Можно сколько угодно пересматривать стратегические решения, принимавшиеся по ходу войны, гадать, «благодаря» Сталину или «вопреки» ему мы выиграли войну, положив десятки миллионов людей, но умирали-то эти люди — «за Сталина», а не «за демократию», не «за право человека выбирать и быть избранным.» ит. д. Делал ошибки Верховный Главнокомандующий? Да, делал. Сидел бы на его месте другой Верховный, тоже бы делал ошибки, и сейчас на него валили бы ответственность. А было все продиктовано соотношением сил на европейской и мировой арене. Гитлер вел на нас пол-Европы, и шли за ним не только отпетые нацисты, но и народ — один из самых сильных народов в истории человечества. Вот что страшно! И «дешевле» нам от них отбиться, наверное, было невозможно, а вот угробить страну и закончить на этом свою российскую историю — запросто. Сплотились бы именем того же Троцкого — все равно вопрос о гибели стоял бы так же. Сплотились именем Сталина — и этот факт уже не переменить.

«Кровавый диктатор»? Да. Войны вообще чаще выигрывают кровавые диктаторы, чем чеховские интеллигенты. Николай II был обаятельный и честный человек, несколько напоминавший как раз чеховского интеллигента, — и войну под его руководством страна проиграла. А Сталин был уголовник, человек без жалости, для которого жизнь человека не более, как статистическая частность, но войну страна выиграла.

Конечно, ГУЛАГ страшен. И Сталин его возглавил. Но не выдумал. Троцкий с его трудармиями был бы паханом еще и покруче. В смысле безжалостности. Хотя и попроще, то есть не столь хитрым и с меньшей выдержкой. Только вот факт всенародной Зоны от желания того или иного пахана не зависит. Если такой образ жизни (смерти) принят народом, товв число палачей всех уровней и рангов попадают миллионы — как и в число жертв, с которыми палачи непрерывно меняются местами. Этот образ жизни, эта тотальная ненависть, мечущаяся между мишенями классовыми и национальными, к сожалению, — мета времени, всемирного времени, — а русские и в эту ненависть впали со свойственной им неудержимостью, и воинскую дисциплину стали вводить самыми кровавыми методами.

Как же нам жить теперь с такой памятью?

Когда ставили в Москве на Лубянке Соловецкий камень, я говорил: не скидывайте Дзержинского; дело даже не в том, что он — вовсе не главный злодей в той партии, — оставьте его стоять, чтоб смотрел! Чтоб железный счастливец смотрел на каменное изваяние несчастья — это наша история, наши слезы, наша боль.

Убрали Феликса. Или — или!

Вот и сейчас: или — или. Или вообще стереть Сталина из XXI века, или — «политическая реабилитация».

Да оставьте вы ему этот клочок земли на повороте Волги. И имя «Сталинград» верните, но так, чтобы и «Царицын» был как-то увековечен, ибо и Сары-Су — память истории.

Если сидел он в Ялте рядом с Черчиллем и Рузвельтом, — пусть там же, в Ялте, и сидят они втроем — в бронзе, в камне или в чем там Церетели еще придумает.

И кончайте на этот счет базарить — впереди, может, такое, что гекатомбы XX века покажутся. как бы это поаккуратнее сказать. очередной репетицией, что ли, вполне даже терпимой. Уже хотя бы потому, что в прошлом.

Собирая силы перед встречей с прошлым

Когда в первобытной пещере сообразили, что пленника выгоднее заставить работать, чем убить, — померещилось, что в пещере не стенка, а вход в загадочный тоннель Истории.

Стариков, бесполезных в каждодневной борьбе за выживание, перестали выкидывать из жизни, а стали кормить и слушать — засветилось во тьме беспамятства Предание.

На стене пещеры (зубилом), на глиняной табличке (концом палки), на папирусе (кисточкой, перышком, пером) — вошли а эту жизнь письмена, и удостоверилось Предание — Писанием.

Символ веры: «так мне сказал отец» — протянулся в древность: «так говорят древние книги». Природные циклы разомкнулись: Слово обожествилось, встав в Начало. Линейное Время натянулось от Начала к текущему моменту и тянется по сей день.

Сей день эфемерен, момент текущ, текуч. Время течет, архивы заполняются. Прогресс ускоряет дело. Свиток сменяется фолиантом, фолиант — стопкой переплетенных и сброшюрованных страниц, журналом, подшивкой газет.

Уязвимость листика бумаги, истлевающего даже и при бережном хранении, подтверждается эфемерностью столь хрупкого носителя информации в огненных безумствах Смут и Войн.

При штурме очередного германского города советскими войсками в 1945 году сгорает архив великого философа. Непосредственно в этом виноваты наши штурмующие части, но опосредованно — и те штурмовики, которые за десять лет до того на площадях этих немецких городов устраивали костры из книг, в которых прошлое (и будущее) рисовалось не таким, каким его хотели видеть фюрер и его сподвижники.

Не жги прошлого, а то подожжешь и свое будущее, и настоящее.

Из семидесяти с лишним лет Советской эпохи первая половина срока — фанатическое вытаптывание всего, что связано с царской Россией. Отечественная война вправила мозги, но еще десятилетия коммунистическая Идеология искала, на что опереться: то ли на Рюриковичей (минуя ненавистных Романовых), то ли на первозданное славянство (минуя Рюриковичей и разных прочих шведов).

Рухнула Идеология — и встречным махом маятника рыночная власть пошла валить все, что связано с советской историей. «Вот вам такая же кара, на какую обрекли вы своих отцов».

Мой отец, убежденный большевик, с презрением отверг когда-то моего старорежимного деда.

И вот я, выбираясь из-под обломков этого классового погрома, говорю, что я НЕ СДЕЛАЮ из наследия отцов такого же пугала, какое отцы сделали из наследия дедов.

Не отвечать им злом на их зло! Перешагнув набитые трупами рвы революций и войн, красных и белых, русских и инородных, правых и неправых, угнетателей и угнетенных, победителей и побежденных, — срастить Историю воедино.

Она и так кровава, располосована, изолгана. Не надо дальше топтать — надо сращивать, залечивать, соединять.

Соединять несоединимое?!

Да. Разина, взметенного казачьей вольницей, и Алексея Михайловича, тишайшего строителя крепостной державы. Пугачева во главе «азиатских орд», и Суворова во главе «европейского артикула». Царя Николая, казненного уральскими боевиками (перестрелявшими впоследствии друг друга), и его палача Юровского (сын которого помогал потом собирать свидетельства об этом ужасе — не знал, как избыть из души).