Теофил Норт - Торнтон Уайлдер

Она была поражена. Она помахала вырезкой:

— Это вы… вы и есть мистер Норт?

— Да, дорогая синьора. Я думал, вы знаете мою фамилию.

Она повторила с искренним облегчением:

— Значит, мистер Норт это вы!

— Ну да, дорогая синьора. Чем могу служить?

— Я пришла от Бенджамино и от себя. Бенджамино хочет брать у вас уроки. Изучать с вами Данте. Он зарабатывает и может вам очень хорошо платить. Он хочет восемь часов читать с вами Данте — это будет шестнадцать долларов. Вы знаете Бенджамино?

— Как же мне не знать Бенджамино!.. Я чуть не каждый день вижу его у вас в магазине и часто — в Народной библиотеке, где он сидит, обложившись дюжиной книг. Но разговаривать нам в библиотеке, конечно, нельзя. Расскажите мне о нем. Почему он всегда сидит на одном и том же месте возле кассы?

— Вы не знаете, что он калека? У него нет ног.

— Нет, синьора. Я этого не знал.

— Когда ему было пять лет, он попал под поезд и потерял ноги.

В ее глазах еще жило воспоминание об ужасном событии, и я его прочел; но с тех пор прошло столько дней, заполненных любовью к сыну и восторженным изумлением, что горе переродилось во что-то иное, о чем она и хотела мне рассказать.

— Бенджи — очень способный мальчик. Он каждую неделю получает призы. Решает все головоломки в газетах. Вы же знаете, сколько у нас газет и журналов. Выигрывает все конкурсы, какие там объявлены. Каждую неделю ему приходят выигрыши: то пять долларов, то десять, а раз даже — двадцать. Он выигрывает часы, велосипеды, целые ящики с кормом для собак. Выиграл поездку в Вашингтон, а когда написал им, что он калека, ему прислали деньгами. Но это не все. — Она дотронулась пальцем лба. — Он такой умный. Сам составляет головоломки. Газеты в Бостоне и Нью-Йорке платят ему, чтобы он посылал им головоломки, арифметические, шуточные и шахматные. А теперь — еще новость. Выдумал новый вид головоломок. Я их не понимаю. Составляет узоры из слов — как-то вверх и вниз. Sindacatos[65] хотят купить их для воскресных газет. Мистер Норт, почему их зовут sindacatos?

— Понятия не имею. — Для нее sindaco означало мэр или городской чиновник. — А где он учился, синьора?

— Окончил начальную школу; всегда был первым учеником. Но в средней школе — каменная лестница. Он ездил в школу на своей тележке, а тут не захотел, чтобы мальчики носили его вверх и вниз по ступенькам двадцать раз в день. Хотя мальчики его очень любят — Бенджи все любят. Но он такой самостоятельный. И знаете, что он сделал? Написал в отдел просвещения в Провиденсе, чтобы ему прислали уроки и экзаменационные программы для учеников в больницах — туберкулезных и паралитиков. А потом окончил среднюю школу лучше всех в классе. Ему даже прислали диплом с запиской от губернатора!

— Замечательно!

— Да, Бог нас не оставил! — сказала она и рассмеялась. Она давно запретила себе плакать — но надо же дать какой-нибудь выход чувствам.

— Бенджамино хочет поступить в университет?

— Нет. Говорит, что теперь может заниматься сам.

— А почему он хочет читать Данте?

— Мистер Норт, по-моему, он хитрит. По-моему, он давно знает, что вы — тот самый мистер Норт из объявления. Наверно, ему понравилось, как вы с ним разговариваете. У него много друзей — одноклассники, учителя, священник, но он говорит, что все разговаривают с ним как с калекой. Он думал, вы знаете, что он безногий, но вы не разговаривали с ним как с калекой. А они похлопывают по плечу и отпускают шуточки. И никто из них будто бы не разговаривает с ним искренне. А вы, наверно, разговаривали как со всеми. — Она понизила голос: — Пожалуйста, не рассказывайте ему, что вы не знали про его беду.

— Не скажу.

— Может, он хочет узнать, что писал Данте о тех, с кем случилась беда, и почему Бог посылает несчастья одним, а не другим.

— Синьора, скажите Бенджи, что я не специалист по Данте. Данте — обширная область, которой сотни ученых посвятили свою жизнь. Данте начинен богословием, буквально начинен. А я плохо знаю богословие. Мне будет стыдно. Такой блестящий мальчик, как ваш сын, будет все время задавать вопросы, на которые я не смогу ответить.

Вид у синьоры Матера был убитый. А я не выношу, когда итальянская мать из-за меня убивается.

— Синьора, когда по воскресеньям вы ходите в церковь?

— К семичасовой мессе. В половине девятого уже надо продавать воскресные газеты.

— В воскресенье у меня уроки с десяти сорока пяти. Вам будет удобно, если я приду посидеть с Бенджамино в девять часов утра?

— Grazie! Grazie![66]

— Но никаких уроков. Никаких денег. Просто поболтаем.

Я был точен. В магазине уже толпились покупатели, пришедшие за воскресными газетами из Бостона и Провиденса. Роза выскользнула из толпы и провела меня в дверь, соединявшую магазин с квартирой. Приложив палец к губам, она показала на комнату брата. Я постучал.

— Войдите.

Комната была маленькой и чистой, как корабельная каюта. Бенджи сидел, скрестив ноги на подушке в изголовье кровати. На нем был ловко сшитый капитанский китель с серебряными пуговицами. На коленях лежала чертежная доска: комната была и мастерской. Вдоль трех стен тянулись полки; до левой и правой Бенджи мог достать своими длинными руками. Я увидел словари и разные справочники, пачки клетчатой бумаги для составления головоломок. Бенджи был очень красивый парень, с крупной головой и вьющимися каштановыми волосами; лицо освещали сарацино-итальянские глаза и улыбка Матера. Если бы не увечье, он был бы необычайно высок. Благодаря твердому взгляду и глубокому басу он выглядел старше своих лет. Для меня в ногах кровати было поставлено кресло.

— Buon giorno, Benjamino![67]

— Buon giorno, professore[68].

— Вас огорчает, что мы не будем читать Данте? — Он промолчал, но продолжал улыбаться. — Вчера утром я как раз думал о Данте. Поехал на велосипеде полюбоваться рассветом с мыса Брентон, и

L'alba vinceva l'ora mattutina,che fuggia innanzi, si che di lontanoconobbi il tremolar della marina[69].

— Вы знаете, откуда это?

— Из начала «Чистилища».

Я оторопел.

— Бенджамино, все вас зовут Бенджи. Для вас это как-то слишком просто, по-уличному. Разрешите звать вас Мино? — Он кивнул. — Вы знаете еще какого-нибудь Мино?

— Мино да Фьезоле.

— А от какого, по-вашему, имени это уменьшительное?

— Может быть, от Джакомино или Бенджамино.

— А что значит Вениамин по-древнееврейски?

— Сын моей правой руки.

— Мино, у нас получается что-то вроде школьного экзамена. Надо это прекратить. Но я хочу на минутку вернуться к Данте. Вы когда-нибудь пытались выучить отрывок из Данте наизусть?

Читатель, возможно, осудит меня, но для преподавателя одна из самых больших радостей — наблюдать, как блестящий ученик демонстрирует свои знания. Все равно что пустить по кругу молодого рысака. Хороший ученик этому радуется.

Мино сказал:

— Не очень много, только знаменитые отрывки вроде Паоло и Франчески, Пии и еще кое-что.

— Когда графа Уголино заперли в Голодную башню вместе с сыновьями и внуками и много дней держали там без пищи, — что, по-вашему, означает этот спорный стих: Poscia, più che'l dolor, potè il digiuno?[70] — Мино смотрел на меня. — Как бы вы это перевели?

— Тогда… голод… стал… более властен… чем горе.

— Как, по-вашему, это понять?

— Он… их съел.

— Многие выдающиеся ученые, особенно в последнее столетие, считают, что это значит: «Я умер от голода, который был сильнее даже моего горя». А что дает вам повод думать так, как вы сказали?

Лицо его выражало страстную убежденность:

— Потому что весь отрывок говорит об этом. Сын сказал отцу: «Ты дал нам эту плоть; теперь возьми ее назад!» И все время, пока он говорит — там, во льду на самом дне Ада, — он гложет шею своего врага.

— По-моему, вы правы. Ученые девятнадцатого века не желали признать жестокую правду. «Божественная комедия» была переведена в Кембридже, штат Массачусетс, Чарльзом Элиотом Нортоном, а потом еще раз Генри Уодсвортом Лонгфелло, с примечаниями, и братом Томаса Карлейля в Лондоне; и все они не пожелали прочесть ее так, как читаете вы. Из этого следует, что англосаксы и протестанты никогда не понимали вашей страны. Они хотели сладости без железа — без знаменитого итальянского terribilità[71]. Прятались, отворачивались от жизни с ее многообразием. Разве вы не встречали людей, которые делают вид, будто с вами ничего не случилось?

Он внимательно смотрел на меня, но ничего не отвечал. Я улыбнулся. И он улыбнулся в ответ. Я засмеялся. Засмеялся и он.

— Мино, чего вам больше всего не хватает из-за несчастья с ногами?

— Я не могу ходить на танцы. — Он покраснел. И мы оба расхохотались.

— Ну, а если бы вы потеряли зрение, чего бы тогда вам больше всего не хватало?