Анка - Василий Дюбин

— Спасибо, Акимовна, я сыта.

Жуков и Анка больше не прикоснулись к водке. Панюхай выпил вторую, третью рюмку, и у повеселевшего старика развязался язык.

— Эх, Акимовна, душа-человек… — раскачивался он на стуле. — Дай бог тебе хорошего жениха…

— Что ты, Кузьмич, господь с тобой! — отмахнулась хозяйка. — Мне уже шестой десяток. Кому такая невеста надобна.

— А ежели я сватов зашлю, арбуза не поднесешь? Ответствуй напрямик. При свидетелях…

— Отец, — с укором посмотрела на него Анка. — Все шутишь, а Андрей Андреевич бог весть что подумать может.

— Не встревай, дочка, в отцово дело, — петушился Панюхай. — Я всурьез оказываю…

Жуков поперхнулся и закашлялся. Панюхай уставился на него мутными глазами, обиженно пробормотал:

— И ты, дружок-приятель, надо мной надсмехаешься?

— Да нет, Кузьмич, — оправдывался Жуков. — Уха до того вкусная, что я чуть было язык не проглотил.

Панюхай нахмурился и замолчал. К нему подошла Акимовна, ласково сказала:

— Что же это ты, Кузьмич, взъершился? Сам шутки шуткуешь, а другим разве запретно? Ну, чего как индюк надулся? — и она налила ему еще водки. — Пей на здоровье…

— С чего ты взяла, Акимовна, что я дуюсь? Думу думаю…

— О чем же твоя дума?

— Прикидываю, кого бы в сватья нарядить к тебе?

— Не шуткуешь?

— Какие могут быть шутки, Акимовна?

— Так и быть! — хлопнула она ладонью по столу. — Засылай сватов, Кузьмич. Может, до чего-нибудь и дотолкуемся. А пока выпьем за здоровье нашего дорогого гостя, — подняла рюмку Акимовна.

Панюхай выпил, сморщился, нюхая кусочек хлеба. Акимовна пригубила рюмку, поставила ее на стол, широко заулыбалась:

— Прошу, Ивановна, прошу! То-то кстати пришла. Посмотри, кто у нас гостем-то…

Все обернулись — у порога стояла Евгенушка.

— Весь хутор, Акимовна, знает о приезде товарища Жукова, — сказала Евгенушка и подошла к гостю. — Здравствуйте, Андреевич! Я и домой не заходила, прямо из школы сюда.

Поднимаясь со стула, Жуков удивленно рассматривал Евгенушку.

— Не узнаете?

— Узнаю, — склонил на плечо голову Жуков, все еще не отрывая от Евгенушки пристального взгляда. — Здравствуй, здравствуй! — и протянул ей руку. — Как же не узнать тебя: все те же озорные глаза, та же улыбка… Но располнела-то как!

— Это ее после замужества разнесло, — вставила Анка. — Доченька подвела…

— Уф! — вздохнула Евгенушка, обмахивая носовым платком лицо. — И сама не рада этой полноте.

— А что, разве лучше такой сухопарой быть, как Анка? — вмешалась Акимовна.

— Что вы, Акимовна! — возразила Евгенушка. — Наша Анка, как тростинка, гибкая. Красавица. А я… — и махнула рукой, — прямо глыба бесформенная… Уж и одышка появилась… сердце начинает пошаливать…

— Да, я помню тебя, Евгенушка, совсем худенькой, — сказал Жуков. — Но ты не огорчайся. Полнота, она, знаешь, солидность придает…

— А сердце? — перебила его Евгенушка. — А ну-ка попробуйте в жару такую тяжесть таскать. Не обрадуешься солидности.

— Конечно, если пошаливает сердце и причиной тому полнота, то…

— То-то и оно-то! — засмеялась Евгенушка, и ее милое, добродушное лицо еще больше порозовело.

В комнату шумно вбежали две белокурые одинакового роста девочки. Одна из них кинулась к Анке, другая подбежала к Евгенушке. Они наперебой затараторили:

— Мама!

— Мама!

— Валю чуть-чуть не укусила собака!

— Да, я хотела потрогать ее чуточку! Она такая хорошенькая!

— А один мальчишка чуть-чуть в собаку каменюкой не попал!

— А дяденька за мальчишкой погнался и чуточку не догнал его… Вот бы ему досталось!..

— Погодите! Погодите! — закрыли уши обе матери.

Жуков, глядя на Анку, Евгенушку и их дочерей, от души расхохотался. Смеялась и Акимовна, улыбался пьяненький Панюхай.

— Ничего нельзя понять, — сказала Анка.

— Вы спокойнее, спокойнее — посоветовала Евгенушка.

Но девочки опять заговорили наперебой:

— Валю чуть-чуть…

— А я только хотела…

— А мальчишка один чуть-чуть…

— А дяденька его чуточку…

— Хватит! — замахала руками Анка. — С вами не разберешься так сразу. Пора домой.

Все поднялись, вышли из-за стола.

Акимовна спросила Жукова:

— Когда в район едешь?

— Хотел сегодня, да Кострюков не отпустил.

— Правильно сделал. Погости, погости лишний денек.

— Погощу сутки: конференция послезавтра; хочется повидать Васильева, Дубова, Зотова, Сазонова, Краснова…

— Васильев у нас председателем колхоза. Ему не обязательно каждый раз в море выходить. А он: «Не могу, — говорит, — тянет на простор…».

— Его можно понять, Акимовна, морская душа не дает покоя…

— А… у меня?.. — Панюхай распахнул китель и выпятил узкую грудь, обнажив полосатую тельняшку. — Не… морская душа?..

— Как не морская, Кузьмич, — сказал Жуков. — Морская.

— То-то, чебак не курица… Зря мне… такая прем… мия вышла?..

— Не зря. За исправную службу.

— То-то…

— Идем, отец, — прервала его разглагольствования Анка. — Тебе в ночь дежурить. Надо отдохнуть.

— И то верно, дочка… Идем… А к тебе, Акимовна, сватов я зашлю… непременно, — и он заковылял из комнаты, затянул скрипучим голосом:

Э-эх!.. Мачты гнутся… Сарты рвутся…Отбило руль мне… полосой.

III

Бирюк и Павел молча поднимались по извилистой крутой тропинке. Взобравшись наверх, Павел поставил у ног дорожный чемоданчик, снял шляпу и вытер носовым платком потное лицо.

— Что, упарился? — глядя на запыхавшегося гостя, спросил Бирюк.

Павел окинул взглядом хутор, побережье, задумчиво ответил:

— Да, жарковато… — Он подставил разгоряченное лицо живительному дыханию моря.

У берега стояли на приколе два подчалка. Несколько поодаль от них, гремя якорной цепью, покачивался на волнах огромный баркас «Дельфин». Павел усмехнулся. Бирюк заметил его усмешку.

— Узнаешь свою птицу? — кивнул он в сторону «Дельфина».

— Пускай хоть сто названий дали бы ему… хоть всего размалевали бы надписями… все равно я узнал бы своего «Черного ворона». Э-эх!.. — вздохнул Павел. — Мало мне пришлось побегать на нем по волнам с ветром вперегонки.

— Зря ты его тогда, десять лет назад, ко дну не пустил. Теперь вот он колхозу служит.

— Откуда ты знаешь, — покосился на Бирюка Павел, — что я хотел ко дну его пустить?

— Мы, ребятишки, вот на этом месте стояли и все видели… Ты с топором на «Ворона» вскарабкался, а потом швырнул топор в море, на берег выбрался и убег… Как в воду канул…

— Анка не допустила, а то…

— И что она тебе сделала бы?

— У нее был револьвер…

— А разве в того стреляют, кого любят? Гайка, скажи, ослабла. Бабы испугался. Она и теперь по тебе, небось, сохнет. От всех женихов отворачивается.

— Что… — схватил его за руку Павел, — Анка не замужем?

— Нет, не замужем.

«Неужели ждала меня? — эта мысль огнем обожгла сердце Павла… — Неужели еще любит?»

Павел посмотрел на Бирюка подобревшими глазами, поднял с земли чемоданчик.

— Идем скорее, мой приезд обмоем. Тут у меня, — кивнул он на чемоданчик, — кое-что найдется.

Они остановились возле покосившейся, вросшей в землю хижины с маленькими подслеповатыми оконцами.

— Вот и мои хоромы, — без улыбки сказал Бирюк. — Прошу, — он толкнул ногой дверь, на которой не было ни ручки, ни цепочки для замка, шагнул через порог.

Павел вошел за Бирюком в прихожую, осмотрелся. Низкий потолок, земляной пол, заплеванный и усыпанный окурками. Покрытый газетой колченогий стол, две табуретки, на одной из которых — ведро с водой и алюминиевая кружка.

— Извини, дорогой гостюшка, у меня в прихожке беспорядок. Давай проходи в горницу.

В горенке стояла деревянная кровать, покрытая зеленым одеялом, дубовый стол, пара венских стульев, посудный шкаф с застекленной дверцей, у стены — длинная скамейка. На стенах выцветшие, засиженные мухами фотографии и аляповатая, базарного производства «живопись» с уродливыми пейзажами, замками и целующимися влюбленными парочками.

Павел покачал головой.

— Плохо ты живешь… Смотри, почти все хуторяне в новых светлых домах…

— Хватит мне и в хижине света!

— Все же мог бы лучше устроить свою жизнь.

Бирюк мрачно прогудел:

— А что мне, бобылю… Один как перст.

— Чем же ты занимаешься?

— Работаю в сельсовете. Секретарствую. Бумагу мараю.

— А Душин?

— Он теперь наш бронзокосский «наркомздрав». Медпунктом заведует. Кострюкова помнишь? Он замполитом на МРС…

— А кто же председателем сельсовета?

— Анна Софроновна Бегункова.