Вероятно, дьявол - Софья Асташова

ночи, простит за всё – за то, что я ничего не умею, живу в гадюшнике, выгляжу недостаточно привлекательно, говорю банальности, etc.

– Jawohl, mein General![20] – юркаю ловко, как рыбка в прорубь, в одежду.

– Не висни только там нигде.

– Я быстро – туда и обратно. Не успеете сказать «Cogito ergo sum»[21].

Его лекции начинаются с заходом солнца, значит, он может мучить и пытать меня целый день. Я, конечно, только рада, пожалуйста, Мастер, я согласна, только дайте мне подышать, вырваться из тщедушной квартирки, где поселился сегодня серый волк.

– Ma chère petit grand-mama[22], – говорю и ныряю прямо из окошка со второго этажа дореволюционного дома вниз головой – кувырок в воздухе и всплеск в луже – приземляюсь, как женщина-кошка. Но без шуток – он произнёс только:

– Как ты меня назвала?!

На улице обдало влажным холодком и брызгами с дырявого будто бы неба. Улица шла с заметным уклоном, начиналась круглой площадью, размером с гигантскую многоярусную клумбу, усаженную двумя рядами скамеек, с покатой спинкой и без, скатывалась в короткую звонкую Солянку. А там уже хоть куда – хоть в Яузу, хоть в Рязань, а мне нужно серое здание в конце переулка. Куда смотреть – то ли на ботинки, бодро ступающие по лужам, то ли на торопливых прохожих, то ли на фасады домов, отзывающиеся во рту то овсяной кашей, непременно на воде, но с глазком сливочного масла, то халвой, то печёной тыквой. Без шуток: было очень красиво. Это было замечательное чувство, когда шагаешь по улице одна, сама себе хозяйка.

Всё в распоряжении Красной Шапочки, пока волк ждёт своих пирожков и бог знает что ещё творит в красной комнате. Без ключа заперт, без меня не выходит, а я просто, налегке, не умывшись, выбежала кое-что прикупить, гордо перемешав на манер здешних жителей домашний костюм с уличным.

Витрины аптеки, задрапированные с фасада серыми тряпками, притворялись скульптурами римских патрициев, и получалось это бесконечно талантливо. В нишах за мутным стеклом прятались кадки с растениями. Над входной дверью раздался тревожный звон колокольчика, такой непохожий на весёлый перезвон в винном за углом. Колокольчик отзвенел, но никто не явился. Стало тихо и нехорошо.

Корвалол – что-то такое древнее, архаичное, из бабушкиного ридикюля с застёжками-бусинами. В пахнущем железом кошельке, наравне с позеленелой мелочью, звенело аптечное стекло. Бабушка приходила из «Детского мира», где у неё был уголок с разливными духами, устало бросала обувь в прихожей и по-королевски небрежно ложилась на устланный бархатными подушками диван в зале. Под пение Аллы Пугачёвой она принимала то самое лекарство, за которым меня нынче отправил Профессор. Тёмная комната с тенями на потолке наполнялась мятным, но не совсем, запахом, от которого кружилась голова. Ещё кружила тихо непогода, кружила наш последний снег, а бабушка просила меня помолчать.

В холодной аптеке я грею медяк в кулаке. Аптекарь в больших очках, за которыми, как в аквариуме, плавают два юрких глаза, бесшумно скользит по каменному полу к окошку. Могучая, как гора, женщина с тёмным лицом и рыжей проволокой волос, в приталенном под грудью халате. Она всё уже знает – впивается взглядом, как голодный вампир. Знает и про бабушку, и про красную комнату, про насюкивания, и про свойства безрецептурного, но вовсе не безобидного лекарства с седативным эффектом, которым лечат страх смерти и на которое подсаживаются, как на сушки с маком. Будь её воля, она бы не продала мне капель, не продала бы мне ничего, а погнала бы шваброй, как мокрую кошку.

Я высыпаю на островок стеклянного прилавка мелочь, собранную накануне с пола.

– Дайте мне, пожалуйста, вот эти капли от сердца, – говорю с наигранной беспечностью, хоть и бултыхаюсь на дне её глаз, проглатывая крик «Помогите!».

– Тебе уже не помочь, девочка. Спасение утопающих… дело неблагодарное. Иди уже быстрее, Профессор ждёт! – говорит она и указывает кровавым ногтем на дверь.

На улице дождь полил шибче, выбивая дробь в лужах и загоняя людей в укрытия, но я не вернусь с одним флакончиком. Я сделаю больше – удивлю, докажу, что я – всё для него! Куплю ещё каких-нибудь сладостей.

Через дорогу, будто мираж, вижу магазин «Продукты» – самый приличный из тесного ряда одноимённых братьев. Он не ест с утра, но сушки-то не еда. Он любит круглые подрумяненные малютки с маком. Сначала любит, а потом взрывается – говорит, что я только сухарь и могу предложить. И правда ведь, правда – змею нужна кровь младенцев или, на худой конец, девственниц. Знаю, он хочет, чтобы я привела ему ещё одну такую внученьку – поладнее да помоложе.

Стоя над прилавком с рядами колбас и блестящих ветчин, булок, армянских лавашей и лепёшек, не в силах остановиться на чём-то, я не замечаю, как происходит то, что он строго-настрого запретил – я зависаю. Не глядя хватаю каких-то вафель, изюма и сушек – с маком.

– Что так долго?

– Нет, я со всех ног, аптека ведь только у метро самая близкая.

Вылакал, высунув розовый язык, сразу полпузырька, как кот валерьянку. Довольный Профессор упивается своим великодушием. Корвалол и великодушие в одном флаконе. Мой благородный рыцарь, мой Господь Вседержитель, Альфа и Омега, позволил преподнести ему дар и тут же забыл, как сон, всё, что было ночью.

– А знаешь, я мог бы стать актёром.

– Как Рейган?

– Рейган был бездарным актёром. Как О. Джей Симпсон[23].

– Он ведь убил свою жену…

Глава 10. Дешёвочка

Был ли это чей-то злодейский замысел, или просто так сложилось, но с О. Джеем у него действительно было нечто общее. Не просто подонок – весёлый обаятельный подонок – профессионал, которому все завидуют и от зависти распускают слухи, пусть даже похожие на правду, которому удалось избежать правосудия – убедить всю Америку в своей невиновности. Оправдан. Кажется, ему плевать на всё, он считает себя выше закона и морали. Он же Маэстро!

Я не хотела оказаться на месте мёртвой Николь[24], мне до неё – сногсшибательной блондинки, секс-бомбы (а Профессору такие и нравились) – как до луны. Но, если бы потребовалось, я бы умерла ради нашей любви.

История самого долгого судебного разбирательства в истории Калифорнии меня завораживала. Я читала об этом деле, когда он позвонил и сказал: «Я еду».

– Родион Родионович, должна вас предупредить, у нас нет горячей воды, – сказала я, но он уже успел повесить трубку.

Чтобы воздать дань единственному актёру, способному к