Кюхля - Юрий Тынянов

Вильгельма же этот ветер кружит по улицам,

V

В Гвардейский экипаж не пропускали.

Во дворе слышался топот, как будто кто-то в тысячу ног утаптывал землю. Щелкали затворы, и резкий голос командовал:

- Строй-ся!

Часовой загородил путь штыком: - Не велено пускать.

- А что там такое?

Часовой молчал. Потом, вскинув на Вильгельма дикие глаза, крикнул:

- Заколю!

И Вильгельму начинает казаться, что он какой-то мяч, которым перебрасываются, - проскакал от Экипажа к московцам, от московцев к Экипажу и вот отскочил: ворота заперты. Толпа любопытных мальчишек окружила его. У часового бегают глаза, он тоже, кажется, ничего не понимает; пройти в ворота, во всяком случае, невозможно.

- Як брату, голубчик, нельзя ли пройти, - просит Вильгельм. Часовой молчит. Вильгельм вдруг полез в низкую калитку, нагнув голову.

Двор. Черные люди тащат оружие, бегают. Одна рота построилась.

Вильгельм почти не видит людей. Он взбирается на какой-то ящик. Он кричит пронзительным голосом:

- Братцы!

Кругом черные люди, ружья, трепыхается знамя.

- Московцы выступили! Через десять минут!.. - кричит Вильгельм.

Люди кричат ему что-то, поднимают ружья вверх,

- Ура! - кричат они.

- На площадь! - кричит Вильгельм и качается на разлезающемся ящике. Его подхватывают на руки. Кто-то его целует. Он оглядывается.

Миша.

- Иди, иди отсюда, - говорит тихо Миша и тяжело дышит. - Мы выступаем.

Он подталкивает Вильгельма.

И Вильгельм покорно выбегает за ворота. Он бежит к саням.

Теперь куда же? На площадь? Но его уже закружило по улицам.

- В Финляндский полк.

"Финляндский полк" выскочило случайно, потому что он вспомнил чью-то фразу: "В Финляндском полку у нас Розен и Цебриков".

У ворот полка его окликают. В санях сидит офицер. Он красен, возбужден, куда-то собирается и кричит другому, который стоит без шинели, в одном мундире:

- Enflammez! Enflammez! 1

1 Разжигайте! Разжигайте! (франц.).

Заметя Вильгельма, он окликает его. Это Цебриков.

- Подвезу вас, - говорит он, глядя блуждающими глазами. - Канальство, пути никакого, лошади падают.

- Как ваши финляндцы?

- Черт знает. - Цебриков хватает за застежки Вильгельма. - Да поймите же вы, что не так нужно действовать. Я ему говорю: вы просто выведите людей, разберите патроны. Он мне отвечает: не могу вести без ясного объяснения (слова у Цебрикова путаются). Садитесь, подвезу. Вы на площадь? - Он не дожидается ответа.

- Иван! - кричит он отчаянно солдату на козлах. - К Сенату! Гони, черт возьми!

Вильгельм смотрит с тревогой на Цебрикова.

- Просто сам тесак возьму и пойду резать, - говорит Цебриков несвязно. - Я не могу понять, как так можно.

У Вильгельма стучит сердце - он не туда попал - точно во сие - боже, для чего он поехал к финляндцам? Все рассыпается, валится из рук. На площадь скорее, ведь так может весь день пройти!

У Синего моста Цебриков снимает свою шинель. Он бормочет:

- Возьмите шинель. Военная. Вам удобнее. Вильгельм ничего не понимает.

- Мне жарко, - говорит Цебриков, бросая шинель на снег.

Вильгельм молча вылезает из саней и бежит.

С Цебриковым неладно.

На Синем мосту его окликают - Вася Каратыгин.

- Куда вы, бог с вами! На площади бунт, ужас что делается.

"Ага, на площади бунт! То-то".

И Вильгельм кричит ему на ходу, улыбаясь бессмысленно и радостно:

- Знаю! Это наше дело!

На площади чернеет народ. На лесах Исаакиевской церкви каменщики и мастеровые отрывают для чего-то доски. У Сената, лицом к памятнику Петра, густая, беспорядочная толпа московцев, их окружает народ. Вильгельм проходит между толпой и солдатами. У солдат спокойные лица, и он слышит, как один старый седой гвардеец говорит молодому, который прилаживает ружье к плечу:

- Ты ружье к ноге составь, будет время целиться. Перед московцами расхаживают Якубович в черной повязке и Александр Бестужев, раскрасневшийся, подтянувшийся, как на параде. Якубович не смотрит на Вильгельма, на ходу рассеянно с ним здоровается, потом морщится, прикладывает руку к повязке:

- Черт, голова болит. Бестужев командует:

- На пле-чо!

Вильгельм радостно повторяет за ним:

- На пле-чо!

Бестужев поворачивается, красный от злости, видит Вильгельма и говорит ему сурово:

- Не мешайте.

Саша пробегает мимо, машет ему рукой:

- Еду к конно-пионерам. Генерала Фридрикса убили, слышал?

Он не ждет ответа, убегает.

Высокий, легкий Каховской, в одном фраке, пробежал с пистолетом в руках издали и замешался в толпу у памятника.

Вильгельм пробирается туда же. У самого памятника Рылеев, Пущин и тот неподвижный и огромный статский советник с белым плюмажем, который давеча поклонился Вильгельму.

Рылеев торопливо застегивает на себе солдатский ремень, перекидывает сумку через плечо. Он неотступно смотрит вперед, на Исаакиевскую площадь, поверх людей.

- Когда придет Экипаж?

- В Экипаже восстание, но ворота заперты. Пущин пожимает плечами и поворачивается к Рылееву:

- Дальше так продолжаться не может, где же, наконец, Трубецкой? Без диктатора действовать нельзя.

К ним подходит Якубович, с тусклым взглядом, держась за повязку. Он говорит Рылееву мрачно и коротко:

- Иду на дело.

И скрывается в толпе.

Вильгельм смотрит как завороженный на неподвижного человека с белым плюмажем. Человек вдруг скидывает шинель и широкими механическими шагами идет в толпу, белый плюмаж замешивается среди картузов и шапок; он начинает распоряжаться в толпе, и толпа теснится вокруг него. Все время мастеровые и работники перебегают к складу материалов, и у них в руках мелькают поленья, осколки плит.

От них бежит на площадь маленький черный человек. Ворот рубахи его грязен. Он быстр и верток в движениях, нос у него хищный, беспокойные глаза бегают. Где Вильгельм встречал его? Таких лиц сотни на аукционах, на бульварах, в театрах. Маленький быстро говорит о чем-то с солдатами и перебегает обратно в толпу. Он стоит рядом с человеком с белым плюмажем. Вильгельм вынимает из кармана пистолет, опять прячет его и снова вынимает.

- Где же Трубецкой?

Вильгельм смотрит на Пущина, хватается за голову и опрометью бежит к набережной, где в доме Лаваля живет Трубецкой. По пути он спотыкается. Пущин глядит ему вслед и кричит:

- Да пистолет-то спрячь!

Он смотрит на длинного Кюхлю, размахивающего пистолетом, на секунду вспоминает Лицей и улыбается.

VI

Бритый швейцар впускает тяжело дышащего, с сумасшедшими глазами человека, смотрит на него недоверчиво, потом угрюмо снимает с него шинель. Вильгельм вспоминает: у него в руке пистолет, и сует его в карман. Витая лестница с белыми мраморными статуями на площадках, с зелеными растениями. Далеко где-то гул, хотя дом в двух шагах от площади. Старый барский дом живет своей жизнью и не желает прислушиваться к уличным крикам и каким-то выстрелам с площади. У него крепкие стены.

- Как прикажете доложить?

Вильгельм на минуту не понимает: что доложить?

Зимний дворец может быть занят солдатами. Сенат может быть разрушен, но, пока будет существовать этот дом, лакей должен докладывать о госте хозяину, хотя бы этот гость пожаловал из ада и пришел к хозяину с известием, что его требуют на Страшный суд.

Вильгельм роется в карманах, достает карандаш и пишет на бумажке:

"Guillaume Kьchelbecker. Примите немедленно",

Лакей возвращается не скоро.

- Княгиня просит вас.

Залы спокойные, с фарфором на мраморных столах, картины старых мастеров. Вильгельм проходит мимо картины, на которой изображена полуобнаженная девушка с виноградной веткой, смотрит на нее с недоумением и сжимает в кармане пистолет. Этот старый дом с его чистотой и порядком начинает его пугать. Подлинно, в самом ли деле на площади бунт? Вот сейчас выйдет Трубецкой, посмотрит на него удивленно, пожмет плечами, улыбнется и скажет, что все это одно воображение.

Вышла княгиня. И Вильгельм вздохнул облегченно: лицо княгини бледно, губы дрожат. Нет, есть на площади бунт, есть там солдаты, и будет там, черт возьми, литься кровь.

- Его нет дома, - говорит любезно княгиня и смотрит широкими от ужаса глазами на руку Вильгельма.

Тут только Вильгельм замечает, что пистолет опять в руке у него. Он смущается и прячет его в карман.

- Где князь? - спрашивает Вильгельм. - Его ждут, княгиня.

- Я не знаю, - говорит княгиня совсем тихо, - он очень рано ушел из дому.

Вильгельм смотрит на нее и спрашивает удивленно:

- Как ушел? Его на площади нет.

Княгиня опускает голову. Вильгельм все понимает, срывается с места и, не оглядываясь, бежит, путаясь ногами, по широкой прохладной лестнице.

"Трубецкой на площадь не придет, он либо изменник, либо трус".

VII

У Адмиралтейского канала уже стоит черным плотным каре рядом с московцами Гвардейский экипаж. Впереди - цепь стрелков, ею командует Миша. Экипаж и московцев разделяет небольшой проулок - Сенатские ворота, оставляющие вход в Галерную свободным. Московцы тоже построились в каре. Сами - ими никто не командует.