Южане куртуазнее северян - Антон Дубинин

— Нет, монсеньор, — голос Алена от гневной обиды стал совсем высоким. — Я еще хотел… сказать, если позволите.

— Ну, так говорите поскорее, — еще не предвидя беды, нетерпеливо хлопнул перчаткой по бедру владетель Шампани. Так, с досадливым желанием поскорей освободиться, он взял легкою рукой кубок с отравленным напитком и выпил его единым длинным глотком.

(Говорите и ступайте прочь, вы мне надоели, просквозило в его голосе — да, та самая раздраженная нотка, которая никогда не прозвучала бы, обратись он к своему любимцу… К черноволосому простолюдину, которого Анри подпустил к себе ближе, чем брата. Если б не это, все могло бы случиться иначе, но теперь де Мо уже не мог не ударить в ответ.)

— Как вам угодно, мессир… Не мне вам советовать, кому стоит доверять, мессир — рыцарям, чьи отцы служили вашим предкам верою и правдой, людям благородной крови или…

— Да, де Мо? Так кому же? — брови Анри опасно сошлись на переносице, но было уже поздно.

— Тому, кто носит рыцарские шпоры противу всяких правил, только по вашему, монсеньор, попустительству. Наглому простолюдину, который столь хорошо втирается в доверие, чтобы потом топтать ногами вашу честь… За вашей же спиной…

— Ты о чем это, де Мо? — глаза графа опасно сузились, а голос стал похож на бритву. Холод уже коснулся его спины, но он все еще не желал слышать. Все еще был открыт для стрелы.

— О том, монсеньор, — (теперь это слово прозвучало почти издевательски), — о том, о чем весь труаский двор говорит уже более года! Похоже, вы единственный, кто еще об этом не знает, и открыть вам глаза — это мой христианский долг.

В глазах у Анри на миг стало темно, будто его оглушили, и сквозь ватную темноту до слуха долетел конец захлебывающейся фразы:

— Да, мессир, отправляйте же в Пуатье своего достойного трувора, пригревайте и далее змею на груди — доверяйте и впредь любовнику вашей жены!..

Слово было сказано, отмщение свершилось. Ален чуть ли не в тот же миг пожалел об этом — потому что ему стало очень страшно. Даже слегка дрожа от нервного возбуждения, он встретил взгляд Анри — и на какой-то миг у него перехватило дыхание. Граф шагнул к нему, просто-таки полыхая гневом, и все — даже ничего не подозревавшие юные оруженосцы на другом конце двора — затихли и обернулись, поняв, что сейчас Анри вассала ударит. Может быть, даже убьет.

Несколько секунд Анри в самом деле был близок к этому; если б ошеломление сработало чуть слабее — совсем ненамного, — а лицо де Мо оказалось чуть менее вызывающе отчаянным, все бы кончилось очень дурно. Но Анри только швырнул перчатки на землю — не вассалу под ноги, а просто в сторону, очевидно, даже не поняв, что это у него в руке за штука — и прохрипел голосом трехдневной простуды:

— Что… что ты сказал?

— Правду, мессир, — достойно отвечал де Мо, бледный, как труп; у него уже не осталось, чего терять, хуже сделать было невозможно. — Вы можете спросить у… других, если мне отказываете в доверии… я же только радею о вашей чести, мой сеньор. Только о вашей чести.

Мир пришел в движение, юный Колен ударил копьем в красный щит, конь под присмотром старика Аймона затанцевал на месте, какая-то большая серая птица (ворона?) низко пролетела над ристалищем, шумя тяжелыми крылами. Анри перевел дыхание.

— Грязная ложь, — тихо и раздельно сказал он, нависая над хилым Аленом, закусившим обе губы. — Если ты хотел клеветой добиться бедствий и смут, тебе это не удалось, низкий лжец. Еще раз повторишь — я тебя убью. Пошел прочь, вассал.

Де Мо побледнел еще больше, хотя, казалось бы, это уже невозможно. Он стал даже каким-то прозрачным. Гордая фраза вроде «Вы назвали меня лжецом, мессир, а это ни для кого не проходило безнаказанным» умерла у него на губах. Он понял, что Анри и правда его убьет. Прямо руками придушит, не посмотрев на высокое рыцарское звание. И хотя тени отца и брата изо всех сил взывали со дна его сознания, Ален де Мо на этот раз им не внял. Он смог выдавить только:

— Я… не лжец. Я… готов доказать, что…

— Пошел прочь, — еще тише повторил мессир Анри. Зрачки его сузились до черных точек. Но в жилах Алена де Мо все же текла древняя и отважная кровь, и теперь он, вместо того, чтобы быстро убежать куда его послали, смог учтиво поклониться, отступая на шаг, и осведомиться чуть слышно:

— Как я должен это понимать, мой сеньор? Как приказ удалиться в замок или… удалиться совсем?… За пределы замка или… графства?..

— Прочь! — гаркнул Анри с такой силой, что оруженосец по имени Эдмон уронил уже занесенное для удара копье, конюх Аймон подпрыгнул на месте, а маленький паж, в чью обязанность входило копья подавать, на вдохе захлебнулся воздухом и закашлялся. Испуганно обернулись все, включая даже коней; Ален коротко поклонился еще раз и пошел прочь, споткнувшись на ровном месте раза три. Его трясло.

Анри обвел глазами широкий двор. Лицо его было красным и слегка перекошенным; он с силой ударил кулаком о ладонь и крикнул оруженосцам, замершим, как герои рождественской пантомимы на тему «Волхвы, следящие полет святой Звезды»:

— Ну, что встали? Продолжаем! Копье подобрать! Вперед!

Паж подал копье, неуверенно оглядываясь на графа. Антуан, оглядываясь точно так же, сомкнул руку на древке. Еще один оруженосец, пеший на тот момент, подобрал с плит перчатки господина и неуверенно переминался с ноги на ногу, не смея просто так их отдать. Анри сам протянул руку, чтобы взять их, и криво улыбнулся:

— Ну же, юноша, все в порядке… Я вас не съем. Не отвлекайтесь, сейчас ваша очередь.

2

К ужину Анри спустился мрачнее тучи. Дело не в том, что он хоть на минуту поверил клеветнику Мо — нет, конечно, об этом не могло идти и речи. Что с ним делать, Анри пока точно не решил — отослать куда-нибудь подальше, например, и забыть о нем к чертовой матери. С ним все понятно. Только вот… что-то не так стало теперь у графа в душе, что-то очень важное там нарушилось, и он уже попросту не мог видеть вещи в прежнем свете. Яд медленно начинал действовать, отравляя все его помыслы, и против воли, против желания благородного человека он припоминал теперь всякие мелочи, ничего не значащие фразы, случайный взгляд — все, что в новом, отравленном свете складывалось в какую-то неимоверно уродливую мозаику.

Мари и Кретьен. Они ездили в Пуатье тогда, весной… Вернулись оба странные, сияющие, будто бы слегка чужие. Она засмеялась тогда невпопад, когда он сказал — «Наш поэт»… А еще они ездили кататься, или на охоту — второго дня. Они вдвоем, паж и собаки… Как раз тогда он покупал испанских коней у приезжего купца и не мог с ними поехать. А вчера, когда он вошел к ужину, они сидели рядом на скамейке и слишком быстро вспрянули ему навстречу, он еще засмеялся — «что это вы вскакиваете, врагов, что ли, ждали?..» Она была раскрасневшаяся, а он … а сегодня утром она сказала — «О, мессир Наив», со странной такой интонацией, когда он передал ей кубок… Анри сказал тогда — мы как Роланд, Оливье и Альда, а он ответил — нет, нет, не хочу… (О, на самом-то деле потому, что Мари — дочь Короля Луи, а Кретьен не хотел бы, как это ни дико, быть сыном этого короля. А стать дочерью простолюдина вряд ли согласилась бы сама Мари. Гм, да, ведь Кретьен же сын простолюдина… Ну ладно, ну ее, эту тему.) Или… вовсе не потому?..

Так! Анри, дубина проклятая, какого черта?!.. Что за дрянью ты занимаешься, клянусь кровью Господней?! Ты же выискиваешь следы вины, которой нет, нет, нет, и ты это прекрасно знаешь и сам! Ты что, серьезно решил заподозрить Мари, чистейшую, любимейшую Мари, которая была так нежна с тобою сегодня ночью, и — Кретьена?! Кретьена, Наива, лучшего друга, человека, который однажды спас тебе жизнь?.. Позор на твою дурную голову, если ты способен на такое! И из-за чего — из-за речей какого-то Мо, злого клеветника, которого ты в жизни терпеть не мог, который всегда завидовал всем, кому попало… Да, ему, бедняге, честолюбивые замыслы придавили — и то ли еще будет с человеком, который смеет говорить подобные вещи! (даже если они являются правдой, Анри, даже если они яв…)

Прекратить! Я приказываю себе это прекратить, мысленно завопил Анри, ударяя костяшками кулака о лестничные перила — так, что здорово ссадил кожу. Боль в руке отдалась до самого локтя, и ясность разума слегка вернулась к графу Шампанскому. Посасывая разбитые суставы, он сбежал по лестнице вниз, намереваясь присоединиться к трапезе — лучший час за целые сутки, когда дела дня уже окончены и каждый предоставлен самому себе, час, который друзья по обыкновению проводили втроем.

Какая же радость осеняла своим крылом огромную трапезную, где Оргелуз, Оргелуза и Наив ужинали в тесном кругу, на том конце стола, что ближе к камину, при свете всего лишь нескольких свечей, что придавало огромному залу вид замкнутого, удивительно уютного пространства… Бывало, что дела с утра и до вечера разлучали их троих, и они не успевали увидеться в течение дня; но непременно сойдясь за вечерней трапезой, неторопливо потягивая вино и обмениваясь шутками и нежными словами, муж, жена и их лучший друг обычно наверстывали упущенное. За ужином нередко засиживались допоздна, и Кретьен читал им что-нибудь новенькое (Анри, утомленный за день, под его стихи иногда засыпал — к крайнему своему конфузу. А Мари смеялась, а Кретьен даже не обижался — он давно знал графа, и понимал, что друг уж каков есть, его не переделать…) Или просто так сидели втроем, если был в камине огонь — смотрели в огонь, говоря ни о чем и смеясь самым лучшим на свете смехом — не от веселья, а от радости. Вы замечали, как часто смеются друг над другом те, кто друг друга любит?..