Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира - Ниал Фергюсон

Черный позор

В апреле 1917 года Демба Мбоуп и его товарищи из Колониального корпуса, приданного 6-й армии генерала Шарля Манжена и 10-й армии генерала Дени Дюшене, стояли перед хорошо укрепленными позициями германской 7-й армии генерала Ганса фон Боэна в районе Шмен-де-Дам (“дороги дам”, названной так потому, что в xviii веке ею пользовались две дочери Людовика XV). В марте 1814 года отступающие солдаты Наполеона сражались здесь с австрийцами и русскими. Шмен-де-Дам был ключом к немецкой обороне на Западном фронте. Французский главнокомандующий генерал Робер Нивель был уверен, что добьется долгожданного перелома на Западном фронте. Французы построили около 483 км железнодорожных путей и при помощи 872 составов готовились снабжать наступающих боеприпасами. Более 1 миллиона солдат было сосредоточено для атаки на фронте протяженностью чуть более 40 км. Предполагалось, что несколько дней артподготовки ослабят немцев. В 6 часов утра 16 апреля колониальные войска выдвинулись на холмы, покрытые грязью из-за дождя и мокрого снега. Манжен поставил сенегальцев в первую линию атаки. Но у него почти наверняка был скрытый мотив: сохранить жизни французов. По словам подполковника Дебьевра, командира 58-го полка колониальной пехоты, подразделения африканцев были “в конечном счете – и прежде всего – превосходными ударными частями, позволяющими сохранить жизни белых, которые… развивали и закрепляли их успех”[467].

Капитан Рейнгольд Айхакер наблюдал из немецкой траншеи:

Черные сенегальские негры, французский скот, гонимый на бойню. Сотни пар яростных глаз – горящих, грозящих, страшных. Они приближаются. Сначала поодиночке, с длинными паузами. Нащупывают дорогу, будто щупальца ужасной каракатицы. Напряженные, цепкие, как лапы могучего чудовища. Они рвутся вперед, мелькая и иногда исчезая в облаке. Сильные, дикие парни, скалящие зубы, как пантеры. Эти ужасные, противоестественно широко открытые, сверкающие, налитые кровью глаза!

Они приближаются: сплошной, катящийся черный вал, растущий и опадающий, колышущийся, непроницаемый, бесконечный.

“Близкая дистанция! Одиночный огонь! Целься!” – отчетливо звучали мои команды.

Первые чернокожие полегли на всем протяжении наших проволочных заграждений, кувыркаясь, как клоуны в цирке. Целые группы истаяли. Расчлененные тела, липкая земля, раздробленные камни – все смешалось в диком беспорядке. Черное облако остановилось, дрогнуло, сомкнуло ряды и покатилось дальше – неодолимое, сокрушительное! Стена свинца и железа внезапно обрушилась на атакующих и на проволоку перед самыми нашими траншеями. Оглушающие стук и дробь, треск и грохот… слились в оглушительный, изматывающий шум. Это наши пулеметы ударили по чернокожим с флангов.

Словно невидимая рука, они хватали людей и швыряли их оземь, кромсая и раздирая их на части. Чернокожие валились поодиночке, группами, рядами и грудами. Один следом за другим, один рядом с другим, один на другого[468].

За 11 дней до боя немцы получили от пленного французского унтер-офицера детальные планы атаки. От французских снарядов их защитили глубокие подземные укрытия, известные как Драконья пещера. И, когда пехота пошла в атаку, немцы уже ждали ее с новейшими ручными пулеметами. Лишь в первый день наступающие потеряли убитыми и ранеными 40 тысяч человек. К 10 мая каждый пятый французский солдат погиб или был ранен. Так Демба Мбоуп, которого ранило осколком, открыл для себя неприкрыто дикую действительность европейской тотальной войны. Африканцы были столь разочарованы, что некоторые из них приняли участие в массовом мятеже, который прокатился по французским частям и вынудил правительство заменить Нивеля. В августе 200 солдат 61-го батальона сенегальских стрелков, известного по имени командира как батальон Малафосса, отказались занять позиции у Шмен-де-Дам. Один из них кратко описал происходящее: “В батальоне Малафосса плохо. Нет отдыха, всегда воевать, всегда убивают черных”[469]. Нескольких мятежников судил трибунал. Четверых приговорили к смерти, однако никого не казнили.

Хотя Блез Диань протестовал против бездарного распоряжения жизнями своих соотечественников, он скоро вернулся в Сенегал за новобранцами, на сей раз с гарантией, что участие в войне будет означать не только гражданство, но и Croix de Guerre [Военный крест]. Восемнадцатого февраля 1918 года Клемансо, защищая перед сенаторами возобновление вербовки, ясно показал, как французы относились к сенегальцам: “Хотя я питаю бесконечное уважение к этим храбрым чернокожим, я предпочел бы, чтобы погибли 10 чернокожих, нежели один француз. Я думаю, что погибло и так слишком много французов и теперь необходимо жертвовать ими как можно реже”[470]. На войне погибло более 33 тысяч жителей Французской Западной Африки, то есть каждый пятый солдат-африканец. Этот показатель для французских солдат составил менее 17 %. Заметим, что потери среди британских солдат-индийцев были вдвое меньше, чем среди солдат из Великобритании[471].

Война – это ад. В 1915 году, когда Редьярд Киплинг, певец империи, посетил французский сектор Западного фронта (незадолго до того, как сам потерял сына при Лоозе), он столкнулся с действительностью “великой войны за цивилизацию”:

“Одно и то же, повсюду одно и то же, – сказал некий офицер. – Отправляйтесь по траншее к морю ли, в Швейцарию, – и повсюду увидите одно и то же. Это не война”.

“Скажу вам больше, – прибавил второй. – Это мясорубка. Люди заполняют траншеи, гибнут, и нам присылают других, и те тоже гибнут. Мы, конечно, тоже погибаем… Смотрите!.. Это – граница цивилизации. Вся цивилизация воюет против них – тех скотов [немцев] … Это варвары – чистые варвары!”[472]

И все-таки война может быть двигателем прогресса. Как мы увидели, вражда европейских государств помогала, а не препятствовала впечатляющим успехам научной революции. То же верно и применительно к столкновению империй в 1914–1918 годах. Западный фронт походил на огромную лабораторию. Здесь хирурги, не говоря уже о психиатрах, делали большие успехи. Здесь, на Западном фронте, врачи впервые осуществили пересадку кожи и антисептическую ирригацию ран, предприняли первые попытки переливания крови. Английские солдаты были впервые привиты от тифа, а раненым вводили противостолбнячную сыворотку[473].

Увы, все это не спасало сенегальских стрелков. Когда они не гибли в траншеях, то умирали от пневмонии (французские врачи считали, что из-за расовой предрасположенности к этой болезни).

Европейцы, приходившие в Африку, хвалились, что несут свет, но даже французы с их благими намерениями не сумели дать Африке больше, нежели очень скромный вариант западной цивилизации. Во всех остальных случаях суровая природа континента и сопротивление аборигенов пробуждали худшее в самих европейцах – заметнее всего в немцах. Методика тотальной войны, опробованная на гереро и других африканцах, была применена в Европе наряду с новейшими орудиями промышленного уничтожения людей. Наконец, печальная ирония состояла в том, что африканцев звали в Европу, чтобы те пожертвовали собой в одном из самых бессмысленных наступлений.

Наследство войны в Африке оказало столь же глубокое влияние на Европу. Генерал Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек, участвовавший в геноциде гереро, воевал и против британских сил в Восточной Африке. После войны Леттов-Форбек вернулся в Германию, однако скоро он и его ветераны снова пошли в бой. Когда в Германии вспыхнула революция, они приехали в Гамбург, чтобы подавить восстание коммунистов. Гражданская война бушевала не только в крупных городах, но и вдоль восточной границы Германии, где фрайкор во главе с ветеранами вроде Франца Ксавера Риттера фон Эппа и Германа Эрхардта воевал с большевиками и славянскими националистами так, будто те были африканцами. Для Эрхардта и фон Эппа, участвовавших в операциях против гереро и нама, это было вполне естественно[474].

Хотя Германия и проиграла Первую мировую войну, расовый теоретик Ойген Фишер смог извлечь из ее опыта удивительно много пользы для своих штудий. Ветераны колониальных кампаний, служившие в немецких лагерях для военнопленных, являлись для Отто Карла Рехе и других экспертов по “расовой науке” благодатным материалом[475]. “Наследственность человека и расовая гигиена” (написана Фишером в соавторстве с Эрвином Бауэром и Фрицем Ленцем, издана в 1921 году) стала классикой быстро развивавшейся евгеники. Гитлер прочитал эту книгу в тюрьме, куда угодил после Мюнхенского путча (1923), и ссылался на нее в “Майн кампф”. Гитлера мало что пугало столь же сильно, как сенегальцы, расквартированные после войны в Рейнской области и оплодотворявшие немок. С его точки зрения, “черный позор” и “рейнландские бастарды” являлись свидетельствами заговора, направленного на “загрязнение арийской крови”. Учитывая, что Фишер теперь занимал пост директора основанного в 1927 году Института антропологии, наследственности человека и евгеники им. кайзера Вильгельма (Берлин), его влияние было столь же широким, сколь и пагубным. Позднее Фишер входил в состав спецкомиссии № 3 при гестапо, спланировавшей и осуществившей принудительную стерилизацию “рейнландских бастардов”. Одним из учеников Фишера был Йозеф Менгеле, ставивший бесчеловечные эксперименты на узниках Аушвица[476].