Псион - Джоан Виндж

— (Дело не в тебе, а…)

— (В том, кто я такой.) — закончил я за нее. — (Потому что я полукровный уличный мусор?)

Она тихо покачала головой.

— (Нет, это не то, что ты думаешь.) — Она давала мне понять, что на самом деле я не был тем, за кого себя принимал. — (Кот, пойми, он все потерял — жену и единственного сына…)

— (Ну а я здесь при чем?)

— (В этом объяснение. Он ненавидит не тебя, а… самого себя.)

И за меньшую долю секунды, чем потребовалось бы для моего повторного вопроса, Джули показала мне истину, представив Зибелинга в молодости, увлеченного медициной, полного амбиций, влюбленного в молодую жену и зеленоглазого сына, готового делиться своим счастьем с первым встречным.

— (Он действительно любил их), — подумал я.

Но жена Зибелинга посвятила свою жизнь борьбе за права гидранов в сообществе Федерации. Она вернулась на родную планету во время разделения сфер влияния между синдикатами, пытаясь остановить депортацию своего народа.

Зибелинг отговаривал ее, считая, что она подвергает себя опасности. Но это лишь рассердило ее, и она уехала, взяв с собой маленького сына. Вскоре она погибла; он был уверен, что ее убили, хотя доказательств не отыскали. Судьба их сына осталась неизвестной — погиб ли он, или подвергся депортации вместе с остальными гидранами, которые как пыль по ветру рассеялись по всей Федерации.

Зибелинг видел тело жены, но что произошло с сыном, осталось тайной. Никто из гидранов не мог сообщить ему ничего по этому поводу, а представители участвовавших в депортации синдикатов — тем более. Зибелингу так и не удалось найти хоть какой-то след.

— (Он клянет себя, он уверен, что потерял их только потому, что не поехал с ними, и за то еще, что он… человек. Помнишь тот стеклянный шарик, который ты взял?) — Я тихо улыбнулся, Джули этого не заметила. — (Он принадлежал его жене и их сыну. Шарик настроен на восприятие энергии гидранов. Только очень близкое к ним существо способно изменить изображение в этом шарике, и тебе это удалось. Ты постоянно напоминаешь ему о его трагедии, заставляешь его переживать все вновь, потому что ты очень похож…)

— На моего сына? — вслух сказал Зибелинг, обрушив стену внешнего молчания.

Джули замерла, побледнела, а затем залилась краской, сожалея о том, что сделала.

— Черт побери, Джули! — начал Зибелинг. Это был голос не разгневанного, а глубоко страдающего, раненного в самое сердце человека. Он не закончил фразы.

Между ними натянулась напряженная нить внутреннего контакта, и на этот раз не у дел оказался я. Железная хватка, которой Зибелинг сдавил себя, внезапно ослабла, почти против его воли. Он вновь обернулся ко мне. Я вжался в угол, желая провалиться сквозь землю. Я не хотел знать или слышать его слов, объяснений и причин того, что я…

— Когда я понял, что мне не вернуть сына, — вслух произнес Зибелинг, — я хотел выбросить из головы все, абсолютно все. Я утратил веру и перестал жить… Это продолжалось долго… — Он смотрел на меня, как будто видел впервые. Я почувствовал, что те воспоминания, которые я похитил у него, закипают в моем и в его сознании. — Пока транспортники не предложили мне заняться исследованиями по псионике, чтобы помогать псионам, — этого никто до меня не делал. Потом мне попался молодой уголовник из Старого города с телепатической амнезией, который все говорил и делал невпопад, пока я не выгнал его, сам не понимая почему… Возможно, я винил тебя в том, что ты напоминаешь мне те страшные вещи, о которых я хотел забыть. Потому что существует удивительное сходство. Твои глаза и твой возраст поразительно совпадают…

Тут я вспомнил один странный разговор между нами в институте.

— Нет, вы ошибаетесь. У меня никогда не было родных, и всем на меня всегда было плевать.

— Но ты не уверен в этом. Ты говорил, что не можешь вспомнить…

— Я все прекрасно помню. Я всегда был сам по себе. — Моя внутренняя защита поднялась по тревоге: Зибелинг толкал меня на край черной пропасти моей памяти, в глубине которой копошилось нечто чудовищное и отвратительное.

— (Перестаньте, не надо.)

— (Докажи это.) — Его слова бухали у меня в голове, как тяжелые колокола.

Я должен был избавиться от него, и слова здесь бесполезны. Я продемонстрировал ему то, что мог, — обрывки сцен моей жизни, которые должны были навсегда похоронить его сумасшедшее подозрение:

— (Я никогда не был частью ваших воспоминаний!)

Я показал, что значило выживать в Старом городе: достаточно правды, чтобы пресечь все возможные вопросы с его стороны, и, наконец, самое сокровенное — полыхающий огонь, пепел и страшные крики… Я вновь посмотрел на Зибелинга. Он пробормотал:

— Да, я ошибся… Прости…

Он внутренне содрогнулся от тех картин, которые предстали перед ним.

Однако то, что я продемонстрировал, на самом деле ничего не доказывало. Я уже раскаивался в том, что позволил ему увидеть так много, и опустил глаза. И не мог смотреть на Джули.

— Прости, — повторил Зибелинг, пожалуй, слишком быстро. Он испытал облегчение. Он искренне хотел поверить в то, что я не могу быть его сыном. Он был рад, что я не его сын. Эти мысли полностью занимали его: он был доволен, что те кошмары, свидетелем которых он стал, не пришлись на долю его сына, и его совершенно не трогало, что все это произошло со мной. — Ты, ублюдок, да я лучше подохну, чем признаю себя твоим сыном!

Я снова резко поднялся в кровати.

— Значит, ты так и не нашел его? Подумать только, ведь, возможно, ему пришлось жить в грязи, возможно, он стал рабом, выкапывающим руду в какой-нибудь дыре, только потому что кому-то не понравилось его лицо. Я очень надеюсь, что ты никогда его не найдешь!

Зибелинг залепил мне пощечину. Джули смотрела на нас, как на сумасшедших.

— Я нисколько не ошибся в тебе, — проговорил, наконец, Зибелинг. Он резко развернулся и вышел. Джули была так потрясена, что, не в состоянии выдержать, молча вышла вслед за Зибелингом.

— (Я желаю, чтобы ты никогда его не нашел!) — яростно кинул я ему вдогонку перед тем, как свалиться в постель. Я долго лежал, и грудь моя разрывалась от боли.

Глава 11

Я уже преодолел половину склона холма, когда колени сдались. Мне почти удалось сделать вид, что именно здесь я намеревался присесть. С этого места открывалась неплохая панорама, если исключить из нее предпортовое поселение, о котором мне совершенно не хотелось думать. Я старался выбросить из головы комнату с белыми стенами, где я знал каждую трещинку на потолке; охранников с шахт в увеселительном заведении внизу, которые, казалось, только и ждут, чтобы опознать клеймо на моей руке; псионов, мечтающих разоблачить чужие секреты; порт и вообще все, что относится к человеческой цивилизации.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});