Барчуки. Картины прошлого - Евгений Марков

— Да, наш язык хороший, мягкий, — важно подтвердил Иван Николаич голосом, не допускавшим ни возражений, ни сомненья.

Немножко все помолчали.

— А слышали вы, Иван Николаич, — снова начал парень: — Вот сказывают, машина у нас будет ходить?

— Да, это всё с англичан переняли, что вот в Англии живут, — объяснил его патрон, закладывая за спину коротенькие руки и сплёвывая на сторону.

— Ох уж эти англичане, головы из голов! Хитрецы! — говорил купчик, покачивая головой с улыбкой самого искреннего удивленья.

— А что, я думаю, всё это немцы больше дела делают, — вмешался дед, только что опорожнив блюдечко жидкого, бледного, как вода, чая.

— Какие там немцы! Куда ему с англичанином равняться! — возразил купчик.

— Да ведь оно всё равно: и англичанин тоже природу немецкого, — решил спор Иван Николаич. — Только не тот сорт, побуйнее будет, позубастее, а то всё одно.

Никто не осмелился в этом усомниться; Иван Николаич с достоинством отвалился к стене, так что его кругленькое брюшко, налитое целым самоваром чая, ясно обрисовалось публике, и продолжал:

— Сначала завсегда англичанин все выдумки выдумывает, а наш русский уж со второго разу пойдёт за ним, да потрафляет, чтоб похуже, да подешевле… Потому у свово никто ничего дорого покупать не станет.

— Да уж, известно, своё не то, что чужое, поплоше, — согласился купчик. — А вы мне вот что скажите, хотел я вас спросить, Иван Николаич, вы на машине-то, кажется, ездили?

— Ездил и на машине, и на праходе… Хитрая штука, мудрёная. Ты вот сидишь и другой сидит, а кто везёт — не видать… Важно!

— Это так-с, Иван Николаич. Только кто же это такой её везёт? Где же нибудь что-нибудь такое у них прилажено, снутри так как, или сзаду… Везёт-то её кто, я вас спрашиваю, Иван Николаич?

— Кто везёт? — презрительно перебил его синяя сибирка. — Жар везёт, да устройство, а уж устройство так и сделано, чтоб был только жар, а то так тебе и повезёт! Вот тоже и праход, ещё того дивнее: идёт на колесе, как мельница, духом его тянет, труба пребольшущая посерёдке и вар оттуда так и бежит, на два сажня кругом подойти нельзя… Хорошо!

— Идишь ты что! — громко подивились присутствующие. Даже работница, охватившая было целую копну соломы, чтоб сунуть её в печь, остановилась и с любопытством посмотрела на Ивана Николаича. Даже прохожий солдат, с самого обеда спавший на горячей печи и, вероятно, уже давно прислушивавшийся к беседе, так заинтересовался ею, или, может, так соскучился лежать, что при последних словах поднялся с своего нагретого места и сел на печи, спустив вниз разутые ноги.

— Доходит же до того человек! — рассуждал между тем любознательный купчик. — Должно, этим-то только англичанин и взял, а то б ему где с нашим справиться. Наш народ покруче будет.

— Да, и государство наше крепко устроено, — одобрил Иван Николаич, — на всю подселенную одно; у других, значит, цари тоже христианы, да аспиды… Ну вот, на наших оттого они и зарятся, страженья нашим делают, всё им чужова добра хочется, свово всегда мало… Вот хоть бы француз: прибежал к нам, разбил Севастополь, да и ушёл себе домой.

— Как это они его только разбили, махину этакую! — заметил молодой купчик.

— Ну, уж это Бог попустил; он, выходит, внизу жил, ну, атаковка от него была, ограничил нас со всех сторон… А уж тут ничего ты не поделаешь!

— Фигуры-то какие, сказывают, понакопаны были, уму не постижимо, — продолжал купчик, — уж столько хитростей! Как это его только, право, развоевали?

— Ишь, тебя, купец, диво какое берёт! — с некоторой досадой вмешался солдат, всё ещё зевавший и чесавшийся то в голове, то за спиной. — Вашего-то брата в Севастополе, небось, и нюху не было слышно, все вон брызнули, так до дела дошло, и под лавкой бы не отыскал. Что же тут, по-моему, тебе и рассуждать, потому ты этого дела понимать совсем не должен.

— А ты что ж, кавалер, обижаешься? Я это не из чего-нибудь такого спрашиваю, а так значит, как во мне желанье моё есть обо всякой вещи узнать, что она и как. Вот коли ты там бывал, и тебя я рассказать попрошу без всякой, значит, обиды, начистую.

— Нашёл себе сказочника! Так вот тебе и буду лясы точить! — заворчал солдат, внутренне довольный такой речью.

— Небось, турка погрознее всех будет, кавалер? — осведомился дед Дмитрий, совсем покончивший со своим чаем.

— Куды ему, дураку! — с презрением возразил кавалер. — Вот француз, так тот ёрник! Бородастый такой, ловкий, вроде нашего брата — змей! Ну и агличанин тоже рослый, а турка — это горбатая ленивая тварь! Об нём и говорить-то не стоит: совсем квёлый человек…

— Англичанка, вишь, там всем у них заправляла? — вопросительно продолжал старик.

— Ну да, англичанка. Приезжает это она раз из своего царства на корабле: дай, говорит, посмотрю, что это они себе за Севастополь выстроили; подъехала, посмотрела, да как плюнет. Эка, говорит, невидаль! Да у меня в моём царстве коровятники, говорит, лучше; я, говорит, это всё позабрать велю… Махнула рукой, да и поехала себе назад…

— Ишь, гордыня-то какая! — с укором заметил дед и сейчас же прибавил: — Как это ещё тебе, служивый, изворот оттуда Бог послал; ведь огонь-то там, чай, жарок. Сколько, подумаешь, миру полегло!

— Что ж, дедушка, солдат ведь на то пошёл: либо сена клок, либо вилы в бок! А всех не перебьёшь: войска у царя много, просто, бывало, едешь не обминуешь, конца тебе краю нет.

— Турку-то, поди, пуще всего били? — снисходительно вмешался Иван Николаич, даже не поворотив своей головы.

— Да! И турки валятся, и наши падают… — отвечал кавалер с улыбкой, подмигивая присутствующим.

— А нашему-то, я думаю, больше водка помогает, — глубокомысленно рассудил дед Потап.

По-видимому, все согласились с этим замечанием, потому что никто ничего не возразил. При наступившем глубоком безмолвии слышен был только дрожащий гул пламени, бежавшего вверх из трубы, да трепетанье неплотных ставень, шатаемых неугомонною вьюгою, которая, устав беситься по пустым холодным полям, врывалась по временам в узкие проулки села и неслась через них как дикий конь, неистовым ржанием и топотом оглашая ночной воздух. Но хотя сердце наше ещё инстинктивно замирало при её злобных стонах, слишком нам памятных, однако мы без робости думали о прошлых ужасах, чувствуя радостную безопасность в этой жарко натопленной избе, среди этой свежей соломенной груды, рядом с пылавшей и блестевшей от зарева печью. Тщетно рвалась к нам седая ведьма, мучившая нас так долго в снежной степи, тщетно царапалась и стучала она в окна, словно требуя нашей выдачи и плача от бессильной злости… Мы не боимся её и не дадимся ей, с нами теперь тепло и свет, и добрые люди и Божьи иконы под святыми лампадами.

— Добро здравствовать, хозяин и хозяйка! Бог помочь честной компании! — приветствовал всех наш извозчик Степан, входя вслед за Аполлоном в избу и кланяясь на три стороны после обычных крестных знамений. Старый дед ответил ему тем же, бабы молча поклонились, молодой купчик проговорил: «Наше вам»; только Иван Николаич сидел неподвижно, как истукан, тараща на вошедшего бессмысленные оловянные глаза.

— Что, барчучочки мои махонькие, согрелись? — весело обратился к нам извозчик и, присев на корточки с такой дружелюбной улыбкой, так осторожно обмёл наши плеча. — Ишь, притулились как к огоньку, да к соломе… Словно вот два орешка в скорлупке. Небось, теперь вам тепло, паренята! А то было я, дурак, совсем вас заморозил. Ну, да теперь отдышите, ничего.

Он ласково погладил по голове сначала меня, потом брата своею широкою тяжёлою ладонью.

— Эка, мужлан, куда лезешь! — грозно вскрикнул Аполлон. — Что ты места-то своего не знаешь? Тоже с лапами своими мужицкими суётся; небось, они у тебя с Покрова не мыты, а ты ими за господ браться смеешь! Ах, дура, дура, вот уж подлинно неуч, однодворец!

Степан наш встал несколько сконфуженный.

— Ты не бранись, Петрович, потому что я делов твоих не знаю, а я, конечно, по своему, по мужицкому рассудку поступаю. Коли не след, так и не след; тебе, вестимо, лучше знать. А вы, господа, на меня, дурака, не сердитесь… Потому я спроста… — Он пошёл к столу и сейчас же опять повеселел. — Вот тебе и вольная водка, купцы! Вот тебе и дешёвка! — сказал он, разводя руками и приятельски покачивая головой Ивану Николаичу. — Двугривенный как и не бывал! — Иван Николаич не моргнул глазом и продолжал упорно глядеть на стену, словно и не видал извозчика. — Эх, купцы мои славные, — продолжал между тем тот, улыбаясь и прищёлкивая языком. — Там у Феликста цаловальничиха важная баба! Жирная, пьяная ладья! Да что же я оспод-то своих с приездом не поздравлю? — спохватился он, видя, что его никто не слушает. — Они меня за это, старика, чайком напоют… Я, признаться, к этому привычен, с купцами езжал, так завсегда, бывало, пивал… Так, что ли, барчуки любезные?