На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен

покраснели. Не менее его вспотели и молодые люди.

Прелестные высокие двойные воротники их скомкались, завяли и печально повисли.

Уксус, заказав канкан, скинул с себя, для удобства, пиджак, розовый воротник, манжеты и расстегнул белоснежный пикейный жилет.

Освободившись от всего лишнего и сделавшись легче пуха гагачьего, он принялся канканировать.

Вся аудитория пришла в бешеный восторг. Со всех сторон горохом посыпались аплодисменты.

Студент из Дюссельдорфа, похожий на голландского петуха в своей цветной шапочке и красной ленте, вскочил на стул и заорал:

— Hoch!

A товарищ его — тоже студент — затянул ни к селу, ни к городу "Wacht am Rhein".

Уксус канканировал, как настоящий парижский гамен, как гризетка с Монмартра. Недаром 10 лет подряд он считался "почетным" посетителем Гранд-Отеля.

— А ну-ка, как Рибо! — крикнули ему товарищи.

Уксус мотнул своей узкой головой и стал копировать клоуна Рибо. Он высунул поелику возможно язык, вывернул ладони рук и завертел в уровень со своим носом левой ногой так быстро, как мельницей.

— Ха-ха-ха! — залилась аудитория.

— Ай да Уксус!

— Молодчина, стоишь два чина! — похвалила его Антонина Ивановна.

— Эй, ты, гидальго! Perpetuum mobile! — крикнул Уксусу какой-то подвыпивший субъект. — Болеро танцуешь?!

— Си-синьоре, — ответил Уксус.

— Карррамбо! Жарь болеро! Я хочу посмотреть!

Уксус перестал вертеть ногой, проглотил язык, остановился, отер рукавом со лба пот и крикнул Максу:

— Играй болеро!

— А какая музыка? — спросил Макс.

— "Муж, уезжая, красотке-жене так говорил, уезжая…" Знаете?

— А!

Макс зажарил. Уксус посмотрел вокруг себя и, увидав Симу, сказал ей:

— Дай твою шаль.

— На что тебе? — спросила она.

— Дай, говорят тебе, на минуточку.

И, не дожидаясь ответа, он сорвал с ее плеч шаль.

— Сумасшедший, — сказала Сима.

Уксус расправил шаль, взял ее обеими руками за концы, взмахнул ею и закружился, как испанка.

Молодых людей опять охватил восторг.

— Hoch! — вторично заорал студент из Дюссельдорфа.

А субъект, попросивший Уксуса протанцевать болеро, крикнул:

— Браво, perpetuum mobile!

Какой-то франт защелкал пальцами, подражая кастаньетам. Но Уксус ничего не слышал и не замечал.

Музыка, рожденная в стране навах, иезуитов, черных, как ночь, глаз и горячей, как лава, крови, захватила его с ног до головы, опьянила. Он вообразил себя гитаной, делал головокружительные антраша, подпрыгивал, как резиновый мячик, внезапно опускался то на одно колено, то на другое и, всячески драпируясь в шаль, откидывался всем корпусом назад и страстно, с замиранием в голосе и с огнем в глазах, восклицал:

— Огей!

— Огей! — вторили ему прекрасные молодые люди.

По окончании болеро, Уксус схватил Симу Огонь в охапку, взвалил ее на плечи и побежал с нею по залу.

Сима завизжала и вцепилась руками в его усы и голову.

— Энглишмэны (англичане) пришли! — раздался вдруг возглас Тоски.

— Энглишмэны, энглишмэны! — подхватили остальные девушки и устремились к дверям.

Здесь стояла живописная группа — трое рослых, красивых и прилично одетых джентльменов в котелках и перчатках, с каменными бесстрастными лицами, двое низкорослых, обезьяноподобных индусов в белых коротких штанах, коротеньких желтых курточках и маленьких малиновых шапочках, франтоватый негр в смокинге, белой манишке и с электрической булавкой в красном галстуке, и толстый норвежец — типичный морской волк в тяжелых сапожищах, грубых толстых штанах, грубой матросской куртке, вязаной круглой шапке, с крупной, оливкового цвета, физиономией, обросшей седой клочковатой бородой, и с сильным запахом машинного масла и морской воды. Группа эта составляла часть экипажа индийского брига "Victoria", явившегося в Одессу за зерном и стоящего у брекватера.

Один был офицер, другой — механик, третий — штурман, индусы же — фаерманы (кочегары); негр — кок (повар), а норвежец — рулевой.

Джентльмены попыхивали коротенькими трубками, индусы тоненькими зелеными сигаретками, скатанными из ароматных листьев, а остальные жевали сладкий прессованный табак.

— Мистер, мистер! Гуд евенинг (добрый вечер)! — щебетали девицы.

Они были чрезвычайно рады англичанам, так как, по их мнению, только англичане умеют хорошо обращаться с женщинами, не позволяют себе обижать их, щедро платят — не жалкими грошами, а стерлингами, и вообще ведут себя, как истые джентльмены.

— Evening, — отвечали, слегка улыбаясь в усы, энглишмэны и позволяли девицам дергать их за фалды пиджаков и рукава.

Уксус, как только услышал, что пришли энглишмэны, бросил Симу и подскочил к ним. Владея прекрасно английским языком, он моментально перезнакомился с ними, узнал с какого они парохода, когда пришли, сколько будут стоять, когда уйдут, сколько тонн поднимает пароход, осведомился также, были ли они уже в Гранд-Отеле и парке, видали ли они уже "наш" Городской театр, Пассаж и биржу и какого они мнения о русской политике на Востоке. Девицы, между тем, не переставали липнуть к ним.

— Give me some tobacco (дай мне немного табаку), — просили они.

Англичане утвердительно кивали головами, методично залезали руками в карманы пиджаков и доставали пригоршни душистого, широко нарезанного табаку.

Девицы не оставили своим вниманием и индусов, негра и норвежца. Матросский Свисток, Сима Огонь, Ксюра Пожарная Бочка и Раиса расхватали их, как горячие пончики, и потащили в разные углы.

— Come along (идем)! — пищала Ксюра, волоча за руку одного индуса.

В зал вошла хозяйка и спросила Антонину Ивановну, указав глазами на англичан:

— Чего же они стоят?

— Сейчас, — ответила Антонина Ивановна и крикнула: — Фаня, Циля, Маня! Идите сюда!

Девицы поспешили на зов.

— Намарьяжьте их на пиво (накройте), скиньте-ка им баши (сорвите с них куш), — сказала Антонина Ивановна.

— Попросите их в кабинет, — вставила хозяйка и обратилась к англичанам на убийственном английском языке — Вонт ю бир (хотите пива)?

— Yes! All right! — ответили, не моргнув глазом, англичане и спросили Уксуса: — Кто эта почтенная леди?

Уксус объяснил.

Фаня, Циля и Маня вцепились в англичан и потащили их в кабинет. А кочегары, повар и рулевой остались в зале.

Девицы забавлялись ими.

Матросский Свисток, заложив ногу за ногу, сидела на коленях у норвежца и выдергивала из его бороды седые волосы.

Выдернув седой волос, она подносила его к глазам норвежца: "Смотри, дескать, какая я умница. Я вырываю у тебя седые волосы для того, чтобы ты помолодел".

Норвежец беззвучно смеялся, широко раскрывая рот и показывая волчьи зубы, одобрительно качал головой и похлопывал ее по узкому плечу своим широким, узловатым и мозолистым лапищем.

Ксюра в это время, при громком хохоте всей публики, танцевала вальс со своим поджарым индусом, который рядом с нею — "Пожарной Бочкой" — удивительно напоминал маисовое зерно…

Становилось поздно. Надя, покинутая Бетей, сидела одна-одиношенька у камина и страдала. Ее женское самолюбие было сильно задето. Никто из молодых людей не обращал на нее внимания.

"Неужели, — думала она, — я такая уже