Под властью фаворита - Лев Жданов

– Ну, конечно! – сразу сбитые с позиции, кисло улыбаясь, согласились неудачные карьеристы.

И между присутствующими начался живой обмен мыслей по этому важному вопросу…

Часы бежали… День клонился к вечеру.

Анна, словно не находя себе места в опочивальне, то ложилась на кровать, то переходила на кушетку, бродила по комнате, все поглядывая на часы.

Юлия по-прежнему возилась со всякими кафтанами и робами, выбирая, что еще стоит выпросить у государыни-подруги?

– Боже мой, как тянется время! – со вздохом в десятый раз повторила Анна, останавливаясь у дверей шкапа, за которым скрывался вход в потайной коридор, откуда влюбленная женщина ждала появления Линара, удаленного было покойной императрицей от двора, но появившегося снова в Петербурге, как только не стало Анны Иоанновны.

– Неужели нет еще четырех! – обратилась принцесса к подруге, когда та появилась снова в спальне. – Пойди погляди у себя. Может быть, он уже там. Ждет, не решается один прийти… Узнай же, милая. А я прилягу, отдохну немного. Я нынче, как назло, ужасно выгляжу…

– Ты хороша, как ангел… Ну, не сердись. Бегу, узнаю! – скрываясь в дверях потайного коридора, крикнула Юлия.

– Господи, только не захворать теперь бы! – шептала суеверно Анна, направляясь к постели. И вдруг, вся задрожав, побледнела как полотно.

Резкий барабанный бой зарокотал на дворцовой площади, у самых окон ее опочивальни.

Говор и гул большой толпы, отдельные выклики и снова дробь барабана… Все отзвуки народного мятежа, знакомые Анне еще в царствование покойной императрицы, теперь снова доносились сквозь двойные рамы дворцовых окон, леденя кровь в жилах напуганной женщины.

«Что это такое? Бунт? Военный мятеж? Миних поднял на нас солдат?» – пронеслось в уме Анны, и, ничего не разбирая, она бросилась в соседний покой с громкими криками:

– Мы погибли! Спасите сына! Там бунт… Солдаты… Барабан… Узнайте, что случилось. Скорее… Бегите… Принц, что же вы? Или не слышите: военный бунт… Барабан!..

Бледными губами повторяла она одно и то же, опустясь на стул у самой двери, соединяющей комнату совета с ее почивальней.

Все, кроме Антона, встревоженные, бледные, тоже метнулись к окну, не исключая Остермана. Только принц Антон не тронулся с места, самодовольно улыбаясь.

Видя, что Анна готова лишиться чувств, он поднялся и подошел к ней.

– Уу-спокойтесь, принцесса! Ничего такого нее-т. Ууспо-ккойтесь. Выпейте воот вооды… Ээто моой сюрприз граа-ффу Миниху… Дом его совсем блии-зко! Через площадь от двоо-рца. Пусть по-слушает стаарик… Пуу-скай!..

– Что еще? Говорите толком, – от страха переходя к необузданному гневу, крикнула мужу Анна. – Что это за барабан?!

– Ддда… этто как всеегда… Ваажные укаазы при бараа-банном бое объявляются всему населению столицы… Тепее-рь будут знать люди, что пеервый министр и генерал-фельдмаршал получил… чии-стую… отстаа-вку! Ха-ха-ха!.. Вот дуу-маю, ста-аарый…

– И вы э т о сделали! Вы решились?! Осмелились! – вне себя, подымаясь, кинула ему в лицо Анна. – Кто дал вам совет? Вы спросили меня? Вы так грубо оскорбили нашего избавителя, своего наставника! Старика-солдата, всегда удачно воевавшего за наш трон? Израненного, всему миру известного, вождя-героя… Вы… посмели!..

– Нно… принцесса… Ваш собственный приказ. Так водится при всяком случае.

– Миних – не в с я к и й! Впрочем, куда вам-то понять! Для людей с низкой душой – все мелко и обыденно. Я и забыла…

– О-ооднако, прии-нцесса, ваше высоо-очество! По-озвольте… вы так жестооко… Кто мог думать? Опала, значит, опала! Он – наш враг. Следовало миру показать, что Миниха больше нет. Я думаю: каждый на моем месте… Воот спрр-росите даже графа Остермана. Я уверен, даже он… Нну, скаажите поо правде: как бы вы на моем месте? Скаа-ажите ее высочеству!

– Конечно, н а в а ш е м месте я бы не сумел иначе поступить… но…

– Слышите… видите: даже он… Остерман!..

– Но как О с т е р м а н я бы того не сделал! – спокойно докончил свою речь старик. – И вы бы сами, принц, так не поступили, я полагаю, если бы только…

Он не досказал. Но все поняли конец фразы.

Антон, сконфуженный, растерянный, отвернулся, скрывая слезы стыда и досады, навернувшиеся на глазах.

– Если бы он был Остерман, а не… Антон Ульрих, принц брауншвейгский! – желая добить супруга, презрительно договорила Анна. – Вы правы, граф. Он ничего не сообразил. Как теперь озлится старик – и по праву! Миних – не Бирон. У него везде друзья. Он незапятнан. Он может…

Дверь внезапно распахнулась, вошел Миних-сын, увидал принцессу и, кланяясь ей, заговорил:

– Простите, ваше высочество, я не знал, что вы здесь. Вошел так внезапно, без уведомления. Но… там мой отец… Он желал…

– Знаю… понимаю, полковник. Принц, примите его! – обратилась сухо к мужу Анна. – Скажите, что я тут ни при чем, что сожалею! Слышите? Извинитесь хорошенько. Скажите: за такую незаслуженную обиду я готова дать ему удовлетворение, какое он сам пожелает. Слышали? – подчеркнула она. Вышла, хлопнув дверью, из покоя прошла в свою спальню, бросилась в кресло, сжимая виски руками, и так затихла.

Миних-младший, выйдя из кабинета, через минуту вернулся туда вместе с фельдмаршалом.

Старик видимо опустился, постарел за эти последние дни, полные нравственных тревог. А то, что пришлось пережить сегодня, еще больше заставило согнуться стройный еще недавно стан, затемнило облаком тоски и затаенного горя взор героя, такой молодой и сверкающий еще немного дней назад.

Отдав всем сдержанный учтивый поклон, он, глядя в упор на принца, с нескрываемым презрением и враждой проговорил:

– Ее высочество желала, чтобы я?.. – не докончил вопроса, задыхаясь от сдержанного волнения, и только взор его лучше всяких слов говорил Антону, что о нем думает поруганный без вины человек.

– Дда… она… прии-нцесса желала! – краснея и бледнея под этим взглядом, замямлил принц. – Мне оона пооручила… Собственно… гра-аф, в чем ваа-аше желание заключено, мм-мы еще не слы-шшаали! – оттягивая унизительную минуту извинения, задал он неожиданный вопрос.

– Вы сейчас услышите, ваше высочество! – выпрямляясь надменно, поднял голову и повысил голос фельдмаршал. – За какой-нибудь час перед сим подали мне эту вот бумагу, подписанную вами. Мое у с т н о е прошение оказалось принято весьма поспешно. И тут же с барабанным боем оглашено по всей столице, что старый, больной и дряхлый Миних – больше не на службе его величества! Все очень хорошо и вполне соответствует моим желаниям и достоинству, доброму вниманию ко мне со стороны вашего высочества… Благодарствую! Ныне являюсь лишь с последней просьбой лично, чтобы получить еще скорейшее разрешение. Экипаж мой готов. Благоволите передать правительнице, что я прошу подписать мне паспорт на выезд за границу… для лечения ран, полученных в течение сорока лет службы: императору Петру, прозванному Великим, ото всех людей и государей, императрицам: Екатерине и Анне, Петру Второму, императору Иоанну Третьему, сыну ваших высочеств. Вот единственная награда, которую я прошу за все мои – увы! – старые заслуги!

Низким, медленным поклоном заключил он свою полную желчи и глумления речь, и когда поднял после нее голову – имел удовольствие видеть, как Антон, побледневший, пошатнулся и должен был удержаться за стол, чтобы ноги его не подкосились.

– Я… ннне моо-огу! – зашептал он Остерману. – Прошу вас… ска-ажите вы ему… я нее могуу!.. – И опустился в кресло, закрыв по привычке руками лицо, багровеющее от стыда.

– Кхм… кхм… – кряхтя, поднялся со своего места Остерман и, тоже избегая глядеть в лицо побежденному, но могучему, неукротимому духом, сопернику, очень мягко заговорил:

– Ваше высокопревосходительство, сиятельнейший граф! Ее высочество лишь только сейчас узнала об этой прискорбной, печальной ошибке. И его высочество принц, надеюсь, не думал сам, что это все т а к случится. Знаете: глупые обычаи… Д у р а ц к и е порядки! – подчеркнул он, кидая это слово, как камень, принцу в его поникшее лицо. – Люди здесь еще не привыкли: прежде подумать, а потом действовать. Здесь наоборот. Знаете нашу немецкую поговорку: «Руссенланд Нарэнланд!»[6]

Если взгляд Миниха обжигал лицо принцу, как плевок презрения, то каждое слово Остермана хлестало, словно пощечина, по лицу злосчастного юношу, вынужденного в эту минуту не только понести кару за свою глупость и злобу, но и послужить также козлом отпущения за промахи и ошибки, допущенные в этой опасной игре с фельдмаршалом таким опытным игроком-интриганом, как граф Остерман.

И, не обращая нисколько внимания на то, что сейчас переживает принц Антон, старик также дружелюбно, задушевно-дружеским голосом продолжал:

– И вот… ее высочество поручила его высочеству, – от имени коего я имею честь это вам говорить, – поручила выразить вам, что она глубоко скорбит. Она понимает всю недостойность такого обстоятельства и готова дать за такую, не заслуженную вами, обиду п о л н о е удовлетворение, к а к о г о вы сами только пожелаете… Чего бы вы только ни пожелали, касаемо в о з м е з д и я т е м, кто так жестоко обидел верного слугу и защитника престола.