Гнев. История одной жизни. Книга вторая - Гусейнкули Гулам-заде

Я не мог дождаться пока поставит Аббас коня, и, накинув китель, пошел за ним в конюшню. Здесь было тепло, пахло навозом и конским потом, слышались пофыркивание и удары копыт по дощатому полу.

— Все ли хорошо?— спросил я.

— В порядке,— улыбнулся Аббас.— При мне собрался реввоенсовет. Я доложил обстановку. Салар-Дженг сказал: будем действовать, промедление — хуже смерти! И тут же отдал приказ арестовать ненадежных офицеров и вывесить красный флаг. Правда, говорят, что не всех офицеров нашли, кое-кто сбежал. Ну, да теперь все равно. В общем, верно писал Ареф: пришло наше время. Желанное время, друг Гусо!

— Что приказано делать нам?— спросил я.— Теперь от нас зависит, что будет с эскадроном.

— Как, что делать?— удивился Аббас.— Присоединяться!

В это время во дворе крикнул часовой:

— Господин ождан! Я вышел из конюшни.

— В чем дело?

— Да вот тут...— часовой замялся.— Этот господин говорит, что он офицер, а сам не по форме одет. Требует господина подполковника.

За воротами стоял странно одетый человек. На нем поверх нижнего белья был надет старенький халат, явно с чужого плеча.

— Кто вы такой?— спросил я строго.

— Я офицер Мораве-Тепинского гарнизона,— торопливо стал говорить он,— старший лейтенант Гаджи-хан. У нас там мятеж, я вынужден был бежать... в таком вот виде... С Довуд-ханом я лично знаком. Вся надежда на него!

Подумав, я решил проводить его к подполковнику.

— Идемте, только господин подполковник еще спит!

— Надо разбудить, немедленно разбудить!— заикаясь от волнения, проговорил беглец, торопливо шлепая позади меня босыми ногами.— Вы понимаете, что происходит?

Довуд-хан вышел к нам в ночном халате, на лице его недовольство смешивалось с тревогой: видимо, он ждал плохих вестей. Увидев мораве-тепинского офицера, он всплеснул руками:

— О, аллах, что случилось? В каком виде, Гаджи-хан!

Измученный вконец старший лейтенант упал в кресло и вдруг зарыдал, совсем как женщина. Он рвал на себе волосы и выл жутко, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Все пропало... позор... позор... Я застрелюсь!— выкрикивал он сквозь рыдания.

Довуд-хан растерялся.

— Возьмите себя в руки, Гаджи-хан,— забормотал он.— И скажите, наконец, что происходит?

— Они арестовали лучших офицеров,— выкрикнул ночной гость.— Я сам видел! Мне удалось выскочить в окно, Я лежал в кукурузе и все видел. Они вывесили над штабом красный флаг. И все без погон. Орут... О-о-о, это нельзя передать, подполковник!— Вдруг он вскочил.— Господин подполковник! Дайте мне ваших солдат, я сам поведу их в Мораве-Тепе.

— Но... что может сделать один эскадрон против такого большого гарнизона?— Довуд-хан посмотрел на меня.— Там же много войск, наверное, есть пулеметы, артиллерия... И потом нет приказа...

Гаджи-хан снова опустился в кресло и закрыл лицо руками.

— Я прикажу вам выдать форму, старший лейтенант,— сказал Довуд-хан. — В таком виде..

— Сейчас форма будет,— отчеканил я и вышел.

Мне противно было смотреть на этого истеричного офицера.

Когда я вернулся с формой для старшего лейтенанта, тот все так же сидел в кресле, а Довуд-хан, успев переодеться, застегивал китель.

— Ну, хорошо,— говорил он, продолжая начатый в мое отсутствие разговор,— допустим, что эскадрон выступит. Его разобьют мятежники, а что скажу я потом командованию?

— Я хочу умереть,— хрипло проговорил Гаджи-хан.

— А я хочу здраво рассуждать,— ответил подполковник.— И потом, вот кто командует эскадроном,— он указал на меня.

Но странный гость даже не повернул головы.

— Хорошо,— сказал он,— где я могу переодеться? Когда он ушел в спальню, Довуд-хан дал волю своим чувствам.

— Мальчишка, сопляк, строит из себя героя, а сам в одних подштанниках убежал из своей части! Я бы показал ему... если бы не его дядя, которого я весьма уважаю... Но мы еще вернемся к этому разговору. А сейчас надо что-то предпринять... Я думаю, что эскадрону следует закрепиться в Инчейском ущелье и задержать бунтовщиков.

— А когда подойдут войска к нам на помощь?— спросил я про то, ради чего и пришел сюда.

Довуд-хан смутился.

— Войска.. Они подойдут... Я точно не могу сказать, потому что поблизости нет надежных частей. Но такой приказ отдан и подмога придет. Впрочем, я сам съезжу в штаб и объясню обстановку, тогда они там будут быстрее шевелиться. А вы... Я надеюсь на вас, Гусейнкули-хан.

— Мы выполним свой долг перед родиной!— торжественно произнес я.

Больше Довуд-хана мы не видели. В суматохе никто не заметил, как выехал он из расположения части. Вместе с ним исчез и его ночной гость.

— Построить эскадрон! — скомандовал я.

Первые лучи солнца осветили ряды построившихся конников.

— Товарищи!— крикнул я и почувствовал, как дрожит мой голос.— Товарищи, сегодня мы выступаем против ненавистной нам монархии, за независимость нашей родины, за счастье народа. Мы давно мечтали об этом часе, и вот он пробил. Над нашей землей поднимается красное знамя революции. Будем же сражаться под этим знаменем до победного конца! Да здравствует революция и республика! Долой монархию! Слава родине!

— Слава родине!— дружно ответил эскадрон.

В это время Аббас выехал вперед с развернутым красным знаменем. «Вот какой молодец,— подумал я,— уже успел изготовить знамя»,— и скомандовал:

— Знамя вперед! Справа по четыре ма-арш!

И впервые за многие годы наш эскадрон пошел не по воле командования правительственных войск, а по велению сердца. И красное знамя трепетало впереди колонны. Сильные руки кузнеца Аббаса держали его крепко.

Через два часа мы встретились с повстанческими частями.

Салар-Дженг подъехал ко мне. Я отрапортовал ему о прибытии эскадрона в его распоряжение.

С сияющим, радостным лицом Салар-Дженг приблизился к эскадрону, осмотрел воинов и, видимо, остался доволен.

— Товарищи!— заговорил он громким голосом.— Поздравляю вас с началом борьбы за освобождение своего народа. Руки иностранцев давят горло Персии!.. Иностранцы высасывают нашу кровь, отрывают части от нашего тела и взамен делают подарки правителям нашей страны. Они блаженствуют, а народ наш влачит жалкое существование. И это происходит в двадцатом веке, в эпоху прогресса, когда каждый должен работать для всеобщего счастья! И я по долгу своей совести решил вступить на путь справедливой борьбы и помочь народу избавиться от гнета. Я восстал со своим отрядом, потому что не могу больше смотреть на страдания народа. Знайте же, что мы не имеем никакой иной цели, кроме помощи трудовому народу в его борьбе с тиранами. Я приказал своим войскам со всеми обращаться дружественно. Кто из наших бойцов нарушит этот приказ, тот будет сурово наказан. Если мне донесут, что где-то творится несправедливость, я буду принимать решительные меры! Служить народу — вот мой девиз. Да здравствует родина!

И снова, с еще большим энтузиазмом, чем утром, эскадрон ответил по-уставному:

— Слава родине!

Звучат команды, и вот повстанческие войска двинулись по дороге на восток. Шла пропыленная пехота, гарцевали на своих конях кавалеристы, тряслись на двуколках пулеметчики, важно шагали боевые верблюды, и на каждом восседали два вооруженных воина — один лицом вперед, другой назад. Ветер играл красными знаменами.

Ко мне подъехал Пастур, Мы радостно поздоровались.

— Рады?— спросил Пастур.

— Еще бы! Мы так долго ждали этого часа!

— И я радуюсь. А ведь это только начало. У нас будет настоящая армия. Весь народ встанет на нашу сторону. Великие дела ждут нас! Подумаешь — даже дух захватывает!

Он смотрел вперед, и на лице его сияла счастливая улыбка.

НОЧНАЯ ВЫЛАЗКА

В полдень мы вошли в село Ашхане, где, по преданию, родился легендарный Сахраб. Наши разведчики уже побывали здесь, жители знали о восстании и вышли далеко за село встречать повстанческое войско. Мужчины и женщины, старики и дети — все махали руками, что-то кричали, у многих на глазах были слезы. Букеты цветов летели в колонны наших воинов. Один из них угодил прямо в руки Аббаса, и он прижал к лицу яркий пахучий букет. А когда отнял его, я увидел, что глаза его повлажнели и губы чуть вздрагивают. Стойкий и храбрый Аббас, не раз смотревший смерти в лицо, без колебаний расстреливавший предателей и мародеров, был растроган до глубины души. Я отвернулся, чтобы не смущать его, сам чувствуя необычайное волнение.

— Пусть аллах поможет в вашем справедливом деле!

— Кровь наших мужей и сыновей призывает к мести!

— Спасибо вам за заботу о простых трудовых людях!

Вслушиваясь в эти слова, я думал о том, что народ поддержит нас, пойдет с нами, а с такой поддержкой никаким силам не сломить нас.

На окраине села головная колонна остановилась. Я подъехал ближе и увидел необычайную картину. Только что оглушенный, огромной коричневой тушей, лежал на пыльной дороге бык, тяжело дыша. Несколько человек прижали его к земле, а один занес сверкающий на полуденном солнце кинжал. Человек с кинжалом смотрел вверх на Са-лар-Дженга и других руководителей восстания, сидящих на конях.