Лаборатория империи: мятеж и колониальное знание в Великобритании в век Просвещения - Малкин Станислав Геннадьевич

Между тем, учитывая различную мотивацию кланов Горной Шотландии к участию в якобитском движении, при «втором приближении» можно заметить, что на практике феномен «Горной войны» был лишен внутреннего единства и приобрел внешнюю цельность во многом исключительно благодаря его территориальной, политической и этнографической локализации в поддержавших Якова Стюарта округах Горной Страны. В понимании такого горского якобитизма показательны причины поддержки «младшего Претендента» некоторыми вождями кланов во время последнего мятежа якобитов 1745–1746 гг., мало чем отличавшиеся от побудительных мотивов, которыми вожди и магнаты руководствовались во время выступления сторонников изгнанных Стюартов в 1689–1691 гг.

Джордж Маккензи, 3-й граф Кромэрти, например, был банкротом, однако поддерживаемое «Претендентами» право наследственной юрисдикции защищало его от судебных преследований[455]. Лорд Ловэт просто «дышал воздухом интриг», как образно заметила Р. Митчисон[456]. Эван Макферсон из Клани был готов оказать вооруженную поддержку любому, кто предложит за нее приемлемое вознаграждение и гарантирует безопасность его владениям и неприкосновенность его права собственности[457].

Яснее многих в этом смысле выразился Уильям Бойд, 4-й граф Килмарнок. Когда этот знатный шотландец вступил во владение своим родовым имением, то оказалось, что оно обременено долгами, а значительная его часть заложена или продана (на рубеже XVII–XVIII вв. типичная ситуация для владений многих вождей Горного Края)[458]. На суде, накануне казни за участие в мятеже 1745–1746 гг., граф откровенно заявил: «Я не знал, права которого из двух королей преобладают, но я умирал с голоду, и, Бог мне свидетель, если бы Магомет водрузил свой штандарт в Горной Стране, я бы за кусок хлеба стал правоверным мусульманином и примкнул бы к нему, потому что мне нужно есть»[459].

Первые этнографические штрихи к «Хайлендской проблеме» — обнаруженные опытным путем и учтенные генералом «преимущества горцев» — служили, таким образом, основной характеристикой категории «Горной войны» в силу наибольшей репрезентативности среди образов мятежей якобитов в Горной Шотландии[460].

Именно этнографические данные, собранные и приведенные командующим, в конечном итоге и формировали цельный образ Горной Страны, являвший облеченным официальными должностями читателям в Эдинбурге и Лондоне Хайленд[461]. Изначально виртуальный образ замещал собою реальный, обнаруживая в текстах генерала своеобразный имперский язык, формирующийся, как правило, во время захватов и характеризующийся попытками применения традиционного для метрополии категориального аппарата при объяснении туземных реалий. При этом использование генералом при описании «Горной войны» таких категорий, как «хайлендский», «шотландский», «английский», «мятежный», «правительственный», «католический», «протестантский», в качестве отправной и конечной точки аналитического комментария приводило к поляризации различения: «горец» становился еще большим «горцем», «англичанин» или «шотландец» — еще большим «англичанином» или «шотландцем»[462].

Однако могли ли комментаторы на рубеже XVII–XVIII вв. более многословно писать о Горной Шотландии? Иными словами, накопил ли их век достаточный набор аналитических инструментов для обращения с данным предметом (создавая впечатление, будто познать Горную Страну принципиально возможно)?

Авторы мемориалов и отчетов о состоянии Горного Края, появившихся вслед за первым мятежом якобитов в 1689–1691 гг., сумели, конечно, подметить некоторые наиболее очевидные черты горского общества. К потенциально мятежным этнографическим характеристикам были практически бесспорно отнесены клановая система («удерживавшая горцев во власти вождей»), патриархальные обычаи («подменявшие в крае закон»), приверженность «папизму» (препятствовавшая «истинной евангелизации Хайленда»)[463]. Нетрудно заметить, что эти черты вполне соотносились (единство противоположностей) с привычной для писавших британской действительностью. Об этом свидетельствует само преобладание британской терминологии. Хайлендские термины либо дополняли ее, либо сопровождали.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Уже генерал Маккей предпослал своим «преимуществам горцев» обстоятельное изложение «революционной» версии политического конфликта в Шотландии, звоном палашей и залпами мушкетов отозвавшегося и в Горной Стране (указанные генералом «преимущества горцев» в таком контексте служили скорее пояснением к затруднениям революционного устроения в Шотландии, нежели полноценной этнографической зарисовкой)[464].

Сложнее дела обстояли в том случае, когда объект описания не имел соответствия в опыте автора. В таком случае местные термины появлялись в тексте как оригинальные самостоятельные единицы («клан», например, или «вождь»)[465]. Понятийно-терминологическая система, сформированная иной социальной средой, неизбежно отражала реалии горского общества неточно и неполно, но в данном случае особенно важно другое. Рапорт командующего (как и мемориалы и отчеты его современников) наглядно демонстрирует особенности этнографических изысканий чинов и агентов Лондона в Горном Крае на раннем этапе решения «Хайлендской проблемы».

Эти первые этнографические описания охваченной мятежом якобитов Горной Шотландии, видимо, и не преследовали цели адекватного отражения горских реалий. Задача, как представляется, заключалась в другом — поместить эти реалии в британские рамки (сначала — текстуально, затем — политически, экономически, социально, культурно), отбросив все, что в них поместить не получается. Этнографическое упрощение позволяло свести естественные отличия горцев к некоторым особенностям их военного дела, а образ жизни в горах — к яркой и запоминающейся иллюстрации верности выбранного британскими королевствами после Славной революции курса и вполне определенных предложений по его корректировке — укреплению позиций тех или иных политических «партий»[466].

Этнография «Хайлендской проблемы» в этот период, таким образом, вполне соответствовала общему курсу правительства в отношении Горной Страны. Договориться с вождями и магнатами края, сделав наиболее лояльных и влиятельных из них пенсионариями Лондона, и так поддерживать мир в Горной Шотландии на расстоянии — «благотворное пренебрежение», опробованное не только в Северной Америке и, как и в британских колониях по ту сторону Атлантического океана, вызвавшее в крае вооруженный мятеж. Интеллектуальная колонизация Хайленда вполне соответствовала такой робкой политике. Этнографические сведения о «взбунтовавшемся» горце не только собирались, но и использовались по случаю (до поры крайне редкому, поскольку власти полагали возможным снять «Хайлендскую проблему» с повестки дня с помощью выплаты пенсий).

Осенью 1715 г. обе стратегии (и интеллектуальная, и политическая) потерпели сокрушительное поражение, когда горцы примкнули к поднявшему штандарт Якова Стюарта графу Мару, перешли англо-шотландскую границу и двинулись маршем на Лондон[467]. Непонимание прагматики чужой культуры приводило к порождению фиктивной событийности в описаниях реалий Горного Края, превращая этнографические комментарии в сложно устроенный компаративный дискурс, представлявший «взбунтовавшегося» горца скорее интуитивно и опосредованно.