Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хотя процессы социальной диффузии сыграли значительную роль в снижении рождаемости в Европе,[338] их роль в Латинской Америке была особенно велика. Вследствие появления новых ориентированных на массового потребителя технологий скорость и интенсивность этих процессов оказалась намного выше, чем в XVIII–XIX вв.
Идея воспитания в социальных низах «правильных» демографических установок занимала одно из ключевых мест в сочинениях Т. Мальтуса, но ему все же вряд ли грезились массовые стерилизации и телесериалы, доносящие до простонародья образцы поведения среднего и высшего класса. Сформировался специфический тип «кризисного» демографического перехода, при котором низы, выброшенные из экономики неолиберальными реформами, стали ограничивать деторождение ради удовлетворения самых элементарных нужд своих семей, а верхи щедро обеспечивали их средствами контрацепции, но отнюдь не спешили делиться иными благами.
Более или менее явно выраженные элементы «кризисного перехода», несомненно, присутствуют и в странах Азии. Однако латиноамериканский демографический переход отличается от азиатского рядом существенных особенностей. Одна из них заключается в том, что в Латинской Америке более широко представлены слои населения, индивидуальные мотивы снижения рождаемости у которых (стремление к профессиональной карьере, индивидуализации жизненного стиля и т. п.) являются примерно такими же, как у современных европейцев и североамериканцев. Другая особенность обусловлена спецификой государственного устройства и политических традиций Латинской Америки.
Для Латинской Америки, в отличие от КНР и отчасти Индии, не характерны государственное планирование семьи и широкомасштабное административное принуждение к контролю над рождаемостью. Недавняя история широкомасштабных насильственных стерилизаций в Перу – скорее исключение, показывающее, впрочем, сколь зыбка граница между кампаниями по добровольной и принудительной стерилизации. Естественно задать вопрос, почему в Латинской Америке меры административного давления на семью с целью принудить ее к снижению рождаемости не получили столь широкого распространения, как в ряде азиатских государств? Методологически корректно отвечать на вопросы такого рода всегда нелегко ввиду хорошо известного в науке соблазна – выстроить события в причинно-следственную цепь, которая, якобы, только и могла привести к существующему положению дел. Тем не менее, выскажем ряд суждений на этот счет.
Разумеется, масштаб и острота проблем перенаселения в большинстве стран Латинской Америки были заметно меньшими, чем в Китае и Индии. Но не менее важно и то, что другими были правила неписаного «социального контракта» между народом и властью.
Диктаторские режимы в Латинской Америке никогда не питали особого уважения к правам личности, однако сфера репродуктивного поведения находилась на периферии зоны их политического контроля. Кроме того, контроль над репродуктивным поведением (запрет абортов, контрацепции и т. д.) всегда освещался авторитетом католической церкви. Государство, заявляя свои права на подобный контроль, выступало в легитимной и освященной всей ибероамериканской, политической традицией роли хранителя моральных и религиозных ценностей (характерной, например, для режима Франко), но отнюдь не претендовало на функции органа централизованного планирования.
Организация мобилизационных кампаний, охватывающих сотни миллионов людей, требующих специфического и по-своему сложного менеджмента, никогда не была сильной стороной латиноамериканских правящих режимов, сколь бы жесткими или жестокими они ни являлись. Латиноамериканские представления о свободе личности заметно отличались как от европейских, так и от азиатских образцов и всегда носили двойственный характер. Наряду с «растворением» индивида в общине и подчинением власти, они всегда включали дух бунта и непокорства, восходящий к аргентинским гаучо и венесуэльским льянерос, ареалом жизни которых было географическое, социальное и психологическое пограничье между цивилизацией и необузданной природой.[339] К этому следует добавить замечание Т. Бренеман о том, что бразильцы миролюбивы и склонны занимать нейтральную позицию в международных конфликтах, но ревностно относятся ко всему, что составляет их частную жизнь.[340]
Не стоит забывать и об исторической конкретике. Первые официальные заявления бразильских властей о том, что темпы роста населения слишком велики, относились к эпохе военного правления (1964–1985). Диктаторский режим, широко использовавший пытки для подавления оппозиции в стране, постоянно подвергался критике со стороны правозащитных организаций и католической церкви, что создавало для него серьезные политические трудности. Последующее возвращение Бразилии к гражданскому правлению проходило под знаком демократизации и утверждения прав человека. И при диктатуре, и в условиях демократизации широкомасштабные государственные кампании контроля над рождаемостью, подобные китайской, оказывались невозможными или политически крайне опасными для их организаторов, что, собственно, и подтвердил недавний «перуанский эксперимент».
В то же время частная собственность и инициатива, как и неправительственные организации, всегда играли в Латинской Америке заметно большую по сравнению с азиатскими обществами роль. Это привело к формированию специфического латиноамериканского способа решения проблем народонаселения, в котором центральную роль играли неправительственные организации (такие, как бразильская BEMFAM и колумбийская PROFAMILIA). Правительство занимает по отношению к таким организациям позицию благожелательного нейтралитета, но на официальном уровне заявляет о своем невмешательстве в дела семьи. Это, среди прочего, делает правительство менее уязвимым для критики в случае злоупотреблений, связанных с проведением операций стерилизации.
Специфическим феноменом, возникшим на латиноамериканской почве, стал подкуп беднейших избирателей путем предоставления им возможности бесплатной (точнее, оплачиваемой за счет кандидатов в выборные органы власти) операции стерилизации. В выгоде от подобной практики оказывается и персонал клиник, получающий плату за пациентов, которые при иных условиях никогда не нашли бы средств на оплату подобных медицинских услуг.
Возвратимся, однако, от эмпирики к теории и подведем некоторые итоги. Сравнение латиноамериканского и азиатского опыта решения достаточно схожих между собой демографических проблем показывает, сколь по-разному реагируют различные общества на сходные вызовы и сколь глубоки историко-географические корни этих различий. Матрица, или, используя недавнюю метафору, геном[341] латиноамериканских обществ, сформировавшихся на малонаселенных колонизируемых территориях, был изначально иным, чем геном азиатских обществ, наследующих древним речным цивилизациям. Столкнувшись с новой (на макроуровне) и достаточно неожиданной угрозой перенаселения, латиноамериканские и азиатские общества повели себя в чем-то одинаково. И в том, и в другом случае были задействованы достижения науки и технологии, и там и там было сделано все, чтобы привлечь внешние по отношению к системе ресурсы. Однако эволюция институтов, призванных решить важную и достаточно болезненную для общества проблему, сразу же пошла различными путями.
В Китае была создана система контроля над рождаемостью, в которой огромную роль играли административное принуждение, осуществляемое государственными чиновниками, и социальный контроль на уровне первичных производственных ячеек. Латиноамериканская модель контроля над рождаемостью выстроилась как многослойная система, в которой принуждение было (за описанными исключениями) экономическим и имело место главным образом на нижних этажах социальной структуры. Государство в большинстве случаев ограничивало свои функции созданием институциональной среды, в которой неправительственные организации, занимавшиеся вопросами планирования семьи, чувствовали бы себя достаточно свободно. Роль таких организаций в проведении демографической политики оказалась очень велика. При этом, в полном соответствии с матрицей латиноамериканского общества, система контроля над рождаемостью оказалась «импорто-ориентированной», огромную роль в ней с самого начала играли финансовые и технологические ресурсы, привлекаемые из-за рубежа, в первую очередь из США.
Завершая главу, хотелось бы затронуть проблему роли «генома» общества в его истории. Эту роль, как мне представляется, не стоит абсолютизировать, ибо в противном случае мы придем к тому, от чего пора уйти, – к жесткому историческому детерминизму и лозунгам о необратимости победы каждой очередной фазы истории, будь то социализм, перестройка или «рынок». История вряд ли задана столь жестко. Трудно, например, сказать, как развивались бы события, если бы латиноамериканским обществам пришлось решать проблемы контроля над рождаемостью в эпоху Перона и Варгаса или если бы выборы 1977 г. в Индии закончились победой, а не поражением И. Ганди. Поэтому, на мой взгляд, было бы неверным трактовать историко-культурную матрицу, или, если угодно, геном общества, как нечто фатальное, определяющее единственно возможную и изначально заданную траекторию его развития. Речь, скорее, может идти об одном из факторов, определяющих выбор способов, с помощью которых общества пытаются ответить на возникающие вызовы, а следовательно, и на эффективность и «человеческую цену» найденных решений.
- Месть географии. Что могут рассказать географические карты о грядущих конфликтах и битве против неизбежного - Роберт Каплан - Психология
- Мозг и душа - Дэниел Амен - Психология
- Аспектика - Живорад Славинский - Психология
- Аспектика. Тезисы - Живорад Славинский - Психология
- Отказываюсь выбирать! Как использовать свои интересы, увлечения и хобби, чтобы построить жизнь и карьеру своей мечты - Барбара Шер - Психология
- Личностное и профессиональное развитие взрослого человека в пространстве образования: теория и практика - Геннадий Егоров - Психология
- Психическое соблазнение - Джозеф Плазо - Психология
- Психическое соблазнение - Джозеф Плазо - Психология
- Психологический тезаурус - Сергей Степанов - Психология
- Психологический тезаурус - Сергей Степанов - Психология