(Не) твоя - Виолетта Роман

он нравится ему.

– Ты же понимаешь, соска, что моей будешь? – он прижимает меня к машине, его мерзкие руки трогают мое тело. Калугин расстегивает мои джинсы, пытаясь их содрать. Я начинаю кричать, я пытаюсь вырваться, но он еще больше распаляется.

– Да ладно тебе, привыкай к новому хозяину.

– Грех убьет тебя! Он оторвет твои руки, ублюдок!

– Твой грех уже труп, – цедит сквозь зубы у самого уха. – Будь умной бабой, не сопротивляйся. Тебе не избежать этого, слышишь?

Он толкает меня. Задирает майку, оголяя грудь. Мое тело цепенеет. Мне дико страшно. А потом я слышу крик своего сына и он как удар грома.

– Не трогайте ее! Не троньте! – кричит надрывно, моя душа горит. Я прихожу в себя. Начинаю сопротивляться, но его руки уже там. Эта мразь трогает меня, смеется. Я вырываю одну руку из его хватки и втыкаю палец ему в глаз, давлю. Помню, Гера учил меня, что это хороший прием, чтобы выбраться. Калугин взвывает, отступает от меня. Но уже спустя мгновение мое лицо взрывает острая вспышка боли. Меня откидывает на капот. Снова удар. Он снова на мне. Рвет мою футболку.

– Сука тупая! – рычит, пытаясь справиться с моей одеждой. Я ничего не вижу, перед глазами пелена.

– Пожалуйста, только не на глазах у сына! Пожалуйста! – молю его, реву в голос, пока он пристраивается. Я ненавижу его! Ненавижу этот мир!

– Пусть смотрит, – протягивает довольно. А потом вдруг отпускает меня.

Выстрел. Калугин морщится. Я сползаю с капота, вижу, как по его плечу расползается красное пятно.

Калугин отходит от меня. Я перевожу взгляд. Напротив нас, в метрах пяти, на асфальте сидит Ромка, он целится в его братков. Снова выстрел – минус еще один. А потом опять и опять. Македон еле живой. Я вообще не представляю, откуда он нашел в себе силы сделать это. Но он убирает их один за другим. Еще двое падают замертво. Но один из бандитов подбирается к Ромке сбоку. Он выбивает ногой из его рук пистолет. Второй удар приходится по лицу Македона. Этот глухой звук – он рвет мое сердце. Ромку откидывает на асфальт. Ублюдок нависает над ним. Выстрел в голову. Я закрываю глаза, начинаю кричать.

– Вот тварь, задел, – рычит Калугин. – Ладно, х*й с тобой. Думал отправить послом этого дебила. Но раз так, расскажешь муженьку все сама, – поняла? – хватает меня за волосы.

– Твой ублюдок у меня. Ждет своего папочку. И если завтра он не придет ко мне сдаваться, я разделаю твоего сыночка как свинью. Все поняла?

Я не понимаю его. Не слышу. Я смотрю только на обездвиженное тело Ромы. Я умираю. Он отталкивает меня. Садится в машину. Она газует, а я только сейчас понимаю, что Паша у них. Срываюсь за ними. Хватаюсь за ручку двери, бегу со всех ног, тарабаню по стеклу. Я кричу, умоляю их отпустить Пашу и забрать меня. Умоляю пощадить ребенка. Но уже спустя несколько секунд я падаю на асфальт, а они уезжают.

Я смотрю им вслед и кричу. Срываю ногти об асфальт, реву до рвоты, до охрипшего горла. Они забрали его! Забрали!

Гера

Она не подпускала меня к себе. Не могла толком говорить. Даже капли воды в рот не взяла. Она просто сидела и плакала, забившись в угол.

Раньше я думал, что пережил самое страшное в жизни. Думал, что хуже того дерьма, что я прошел быть не может. Нет. Вот сейчас я действительно горел в аду. Каждая пройденная секунда этого дня была испытанием.

Македон погиб. Мой сын у этого выблюдка. У меня не осталось людей. Не осталось того, кто сможет помочь. Мне не жалко собственной жизни – она них*я не стоит. Ради Паши и моих девочек я все отдам. Но Калугин не отпустит их живыми. Ни сына, ни дочку, ни жену.

Еся ничего не говорит мне, что именно произошло там, на дороге. А мне крышу рвет от неизвестности. От того что в бошку лезут мысли одна омерзительней другой.

Она приехала домой через три часа после отъезда. На ней была куртка. Ее лицо было в синяках, а глаза заплаканы. Она задыхалась пока рассказывала мне, что Пашу похитили, а Македона застрелили.

Вот он – тот момент, который я мог бы назвать самым страшным в своей жизни. Примысли о том, что эта мразь покусилась на моих родных, вены скручивает. Внутри все горит и ничего не сможет потушить этот пожар, пока мразь ходит по этой земле.

У меня не было времени. Нужно было соображать быстро. И я не видел другого выхода, кроме одного…

Собрался. Постучал к ней, прошел в спальню. Она сидела на кровати. В точно такой же позе, как я оставил ее несколько часов назад. Мне было больно видеть ее такой.

– Ты как?

Еся не ответила. Даже не посмотрела на меня. Чувствую себя последней мразью. Слабаком, позволившим произойти подобному.

– Синица, скажи мне, что там произошло?

Она уперлась в меня резким взглядом.

– Ничего. Кроме того, что убили Македона и похитили Пашу.

Я подсел ближе. Обнял ее, притянув к себе. Я гладил ее волосы, а внутри загибался от адской боли. Я был в агонии. И она не отпустит меня пока я все не исправлю.

– Ты просил, чтобы я полюбила тебя. Я сделала это. Я стала женой бандита, – она отстранилась от меня. В ее взгляде не было и намека на любовь. Сейчас она ненавидела меня.

– Я привыкла к оружию дома, к вечным страхам. Привыкла не спрашивать, когда приходилось вдруг срываться с места и отсиживаться на даче с детьми по несколько недель. Привыкла ждать тебя и бояться. Жив или нет? Я все это терпела и считала нормой. Но ты обещал мне защитить сына. Ты обещал, что нас никто не тронет, Грех, – ее глаза полны слез. Ее боль – моя вина. И мне теперь жить с этим. А еще с тем, что мой сын у них в руках. Я самолично отправил Пашу к этим ублюдкам. Не подумал, не предусмотрел, что их может поджидать засада. Я действовал, руководствуясь страхами. Я так боялся за их безопасность, что натворил еще худших бед.

Опустился на пол, сел перед ней на колени, обнял ее ноги. Она не хотела смотреть на меня и это п*здец как больно.

– Я спасу его, слышишь? – погладил ее тоненькую кисть и сжал ладонь. Пусть не смотрит, главное, чтобы услышала и поняла. – Чего бы мне это не стоило, он будет