Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом - Наталья Павлищева

Он так и попытался сказать князю:

— Если б не отправили большое войско в помощь византийцам, самое время сейчас отправить его против зазнаек! Небось, встали бы снова под цареградскими стенами, не то что царевну — и своих жен отдали бы!

Владимир хмыкнул на такое предположение, но сказал другое:

— Я иное мыслю. Хочу про Корсунь речь вести. Хорошо град стоит, если от Византии отложится, то станет костью в горле ромеям.

— С чего отложится-то? — осторожно поинтересовался воевода. Конечно, херсонесцам не худо было бы стать самостоятельными, только как собирается князь это им предложить?

У Владимира снова хитро заблестели синие глаза. Это означало, что он придумал что-то особенное.

— Не у одних цареградцев молодые девы есть. У херсонесского наместника, ведаю, тоже дочь на выданье. Отправь послов со сватовством, обещай, что княгиней будет. Я христианин, пусть не боится, что за язычника дочь отдаст. И епископа на Русь отправит.

Волчий Хвост замер, раздумывая над тем, что услышал от князя. Оно-то и ничего бы, да только как тогда быть со сватовством к византийской царевне Анне? Владимир фыркнул:

— Не желают добром отдавать, не надо! Другую найду! Но помощи от меня больше не получат!

Послы в Херсонес, как ромеи звали Корсунь, отбыли. Вернулись быстро, неся неутешительные вести. Херсонесцы отказали князю, посмеявшись над послами. Глаза Владимира буквально побелели, ходуном заходили желваки на скулах. Это означало высшую степень злости. Его снова унизили, да как! Уже после того как он стал христианином! Не пожелали даже отправить на Русь учителей новой веры! Такого простить не мог даже христианин.

— Я разорю их грады, найду себе учителей сам! Корсунь поплачет от своего зазнайства!

Русские дружины отправились на Корсунь вовремя, потому как стоял уже последний месяц осени, недалеко и до зимы, в это время никакой помощи от Царьграда Корсунь ждать не могла, на море плавать можно только вдоль берега. Кроме того, цареградский император Василий не решился бы выступить против русского князя, ведь основой его армии, которая воевала с Вардой Фокой, был русский отряд. Владимир же нанял еще варягов и позвал с собой черных болгар. Брать город с налета он не стал, да и не мог, не было орудий против крепостных стен. Началась осада. Корсунцы заперлись с малым количеством провианта, не были готовы к долгому сидению.

— Вели отправить к стенам вестников, пусть скажут, что буду стоять здесь три года! — князь начал злиться на непокорных херсонесцев. Кроме того, не давали покоя воспоминания об осаде Киева и Родни.

Воевода кивнул, но предложил еще и свое: накидать земли вровень с крепостным валом. Владимир расхохотался:

— Верно! Распорядись, увидят, что насыпь растет, сами поторопятся сдаться. А не сдадутся — пусть пеняют на себя! — рука князя сжалась в жесткий кулак. Его крещение не изменило самого характера вспыльчивого Владимира, тем более что херсонесский наместник задел больное место — подчеркнул, что он не высокороден!

Насыпь сначала росла быстро, а потом вдруг перестала. Никто не мог понять, что происходит, точно земля за ночь поглощала все нанесенное русичами за день. Прошло уже полгода с тех пор как русские встали под Корсунью, но город все стоял.

Воевода смотрел на князя, возносившего молитвы христианскому богу, и думал совсем о другом. О том, почему насыпь никак не поднимается, куда проваливается приносимая дружинниками земля. И вдруг понял — в подкоп! Наверняка, херсонесцы сделали подкоп и попросту уносят землю внутрь стен. И как тогда быть? Волчий Хвост решил пока ничего не говорить князю, сначала придумать ответную хитрость, только велел прекратить бессмысленную переноску земли. Придумал быстро — если перейти на другое место, то делать еще один подкоп под собственные стены ромеи вряд ли решаться, можно же просто провалить все в этот подкоп. Но менять место не пришлось, нашелся сторонник русичей, стрелой из-за крепостных стен сообщил, что с востока к городу под землей подходит водопровод, а колодцев в городе мало. Владимир хмыкнул, если это верно, то долго не высидят.

Трубы действительно были там, где их ожидали, но поискать их пришлось старательно. Водовод спрятан умело. Воевода с дружинниками подъехал к той стороне, куда указали. Перед ними высился склон, густо покрытый кустами с редкими деревьями.

— Где искать? — пожал плечами Волчий Хвост.

Кто-то из дружинников усмехнулся:

— Найдем, воевода, не бойся.

— Да как?

— А надо копать вдоль стены, всяко пересечем.

Это верно, но Волчий Хвост боялся только одного — чтобы это не оказалось обманом, а то ведь можно копать до самой весны, как уже возились с подкопом. Но обмана не было, вырытый ров действительно наткнулся на водовод. Разрушить его труда не составило.

Город, оставшись без воды, открыл ворота русской дружине. Накопленный гнев Владимира вылился прежде всего на самого оскорбившего князя стратига и его семью. Наместника и его жену казнили, как некогда полоцкого князя Рогволода, но дочь за себя, как Рогнеду, князь брать не стал, отдал сдавшему город Жадьберну, назначив того за помощь своим наместником в пограбленной Корсуни. В городе был быстро наведен относительный порядок, а вот что делать, дальше Владимир просто пока не знал: умный князь хорошо понимал, что удерживать город с настроенным против него населением будет очень накладно. Воевода, не вспоминая о сватовстве, предложил снова отправить к византийцам посольство о мире, небось, теперь станут сговорчивей. Владимир понял это по-своему:

— Сам пойдешь! Скажешь, что коли царевну не отдадут, то и с их Царьградом сотворю то, что с Корсунью сделал. А отдадут, крещу всю Русь!

Волчий Хвост едва удержался, чтоб не спросить, для чего теперь-то князю эта старая дева? Но не рискнул, помня о крутом нраве Владимира.

Анна рыдала, не желая идти замуж за имевшего уже множество жен, хотя и крестившегося князя далекой холодной страны. Но против воли братьев-императоров пойти не могла, согласилась. Она долго молилась, прося поддержки в предстоящем духовном подвиге. Духовник уже объяснил царевне что ждет ее в далеком Киеве, рассказал, каков князь и его нравы. Сможет ли новая жена перевоспитать своего мужа? Почему-то Анне не думалось о том, что жить придется рядом со многими чуждыми ей по духу людьми, не один же князь Владимир в Киеве. И хотя с царевной отправлялась большая свита, все равно предстояло привыкать к новым обычаям, новой речи. Владимир плохо говорил по-гречески, Анна почти не понимала славянскую речь. Если между мужем и женой это как-то поправимо, и без разговоров найдут общий язык, то как быть с остальными русичами?

Все решилось в Херсонесе. Увидев больного, ослепшего князя, Анна вдруг почувствовала к нему жалость. Красив, статен, видно, что любим своими дружинниками, но беспомощен, точно новорожденный котенок. Царевна положила свою прохладную руку на его пальцы, чуть сжала:

— Прозреешь сразу и душой, и глазами…

Он поверил, горячо пообещал измениться, если прозреет. И прозрел…

Никто не понимал, как это произошло. Нашлись те, кто шепотом говорили, мол, сами же ромеи и подстроили. Опоили князя чем-то, чтоб враз слепым стал, а потом противоядие дали. Может, так и было, да только для самого князя было важнее почувствовать вот такую поддержку новой жены. Он прозрел больше душой, чем глазами, поверил и после того стал меняться с каждой минутой.

Дружинники Владимира разглядывали новую княгиню с откровенным любопытством и безо всякого благоговения. Они не считали царевну чем-то выдающимся, Анна даже услышала: «Куды ей до Рогнеды-то!», хорошо, что не поняла.

Изок тоже не понимал князя, византийская царевна гляделась дурнушкой даже против Жданы, даром что высокородная. Видать, не происхождение дает женщине красу… Но князь нашел в ней что-то другое, он весь даже засветился изнутри после свадьбы. После торжественного стояния в Корсунской церкви, где от запаха ладана у Изока с непривычки закружилась голова, а на многих напал кашель, дружина только головами качала:

— Окрестили нашего князюшку-то, окрутили… Навряд теперь с нами и за стол сядет, ему ныне ромейские сласти милее…

Эти разговоры услышал воевода Волчий Хвост, корить не стал, напротив, пересказал речи дружины Владимиру, попенял, мол, и впрямь из-за ромейской царевны не стоит дружину забывать. Князь даже глаза широко раскрыл:

— Да кто ж забывать собирается?! Я пока недужен, потому и пира не было, а в Киеве и пир будет, все чин чином.

Довольный воевода так и объяснил дружине. Воины согласно загалдели:

— Если так, то конечно… Оно верно, чего же недужному да на пир…

Изоку очень хотелось спросить, куда теперь князь денет таких, как Ждана, но, пораздумав, и сам понял — кому-нибудь отдаст. А жен? Княгиня Рогнеда снова в Киев вернулась, оставив сына в Изяславле, да еще три княгини куда же? А детей, что ими рождены? У князя одних сыновей вон сколько!