Король Яяти - Вишну Кхандекар

— Я не думаю о престоле, матушка. Я только хочу исполнить сыновний долг. Я сын его величества, и никто не может лишить меня права пожертвовать собою ради него.

— Ты сын Шармишты? — гневно спросила Деваяни.

— Да. Я Пуру.

Вот он, миг торжествующего возмездия! Я должен не упустить его. Ко мне вернется молодость. Деваяни понесет заслуженную кару.

Я посмотрел на Пуру. Он стоял передо мной в ожидании моего решения без тени страха на лице.

Я видел его малышом. Теперь он стал красивым, сильным юношей. Пуру еще совсем не знает жизни и готов пожертвовать ею ради меня. Мне нужно произнести одно слово — и цветение его молодости оборвется, согнутся плечи, пепел покроет волосы, заслезятся ясные глаза… Я колебался, я не решался сделать этот шаг…

Деваяни решительно шагнула к Пуру.

— Ты действительно Пуру? Сын Шармишты, Пуру? Что же ты молчишь! Я слышала, что Шармишта так любила короля! Будь же достоин своей матери и выполняй свой долг. Чего ты медлишь? Не раздумывай — обменяй свою молодость на его дряхлость!

Меня закружило в водовороте мыслей:

— Красавица, чьи волосы отливают золотом, в моей опочивальне… Как я ждал ее, а теперь, когда свершение так близко, отставить чашу, не изведав влаги? Тогда мне следовало восемнадцать лет назад уйти в отшельники, отречься от желаний… Одно-единственное слово — и я буду свободен от проклятия… Ведь Пуру не умрет, я не гублю его, он проживет несколько лет стариком, я отдам ему за это престол Хастинапуры… Потом… Великий Боже, придет же час, когда я пресыщусь наслаждениями… и тогда я верну Пуру его молодость!

Пуру не ответил Деваяни. Он склонился к моим ногам и твердо сказал:

— Отец, ради блага других пожертвовала собой принцесса, став рабыней. Я сын ее. Позволь мне взять на себя бремя твоей старости!

— Да будет так! — вырвалось у меня.

И в ужасе я закрыл глаза…

Я открыл их, желая благословить своего добродетельного сына — и отпрянул: передо мной был полуслепой старик с трясущимися руками.

Деваяни, хладнокровно наблюдавшая за нами, быстро вышла из моих покоев, уводя с собой принца Яду.

Пуру неверными шагами приблизился к зеркалу. При виде своего отражения он закрыл руками лицо. Может быть, он раскаивался в принесенной жертве? Он не промолвил ни слова. Отвернувшись от зеркала, Пуру прошел в угол и с трудом опустился на подушки.

Расставаясь со мной, Шармишта молила: пусть всегда осеняет Пуру благословляющая рука короля! А я — какой удар обрушил я сегодня на него! Мне захотелось обнять Пуру, утешить его… Но я уже знал, что не посмею. Порок всегда труслив.

Сколько событий способны вместить в себе краткие часы. Вино рождает призраков, и я бы мог подумать, что содеянное просто привиделось мне, если бы не жалкий старик на подушках. А вдруг это призрак? Голова моя шла кругом.

Старик Пуру повернул голову в мою сторону. Избегая его взгляда, я подошел к зеркалу — мне показалось, я стал моложе прежнего. Смятенный разум требовал покоя, а в возрожденном теле с новой силой пылало желание. Я отворил дверь в опочивальню.

Девушка, сидевшая на ложе, встретила меня недоуменным взглядом, явно не понимая, где она очутилась и кто я. Я улыбнулся ей, благодаря судьбу за возвращенную мне юность. Девушка ответила было улыбкой, но, увидев, что я приближаюсь к ней, испуганно отпрянула, вскочила, метнулась в дальний угол. Я страстно желал ее, желал поскорее обо всем забыть в ее объятиях! Но в тот миг, когда я протянул к ней руку, за стеной раздался плач. Рука моя бессильно опустилась.

Вначале я подумал, что Пуру оплакивает необдуманную жертву, но тут же понял свою ошибку — рыдала женщина. Служанка, обнаружившая незнакомого старика? Не следовало торопиться в опочивальню, даже не распорядившись, чтобы Пуру устроили на ночлег!

Рыдания звучали все громче. Я не мог их дольше выносить! Оставив испуганную красавицу, я вышел из опочивальни. Пуру недвижно сидел на подушках, а у его ног заходилась в плаче женщина. Как она смеет, прислужница, тревожить покой короля?!

— Пуру! — сердито позвал я. — Пуру, ты теперь король! Король не должен делать ничего в ущерб своему достоинству. Почему ты позволяешь ничтожной прислужнице касаться твоих ног?..

Слова застыли на моих губах. Женщина оглянулась на мой голос — то была Шармишта!

О, пусть разверзнется земля и примет Яяти в свое чрево!..

Шармишта! Я ей сказал, прощаясь восемнадцать лет назад: «Одному богу ведомо, когда и как мы теперь встретимся». Вот как мы встретились.

Шармишта, моя возлюбленная Шама! Обнять ее, утешить, осушить ее слезы… Мне? Что может сделать для оленихи охотник, сразивший ее олененка?

Сколько раз, целуя Шармишту, я ее уверял, что Яяти и Шама — одно целое, а сегодня стал ее убийцей.

Шармишта рыдала, обхватив ноги сына, каждая ее слеза прожигала мне сердце, а я не смел сказать ей ни слова.

— Ваше величество! — услышал я голос Шармишты. — Как это случилось?

Великий боже, как это случилось? Не случилось, это содеяно мной! Я вымогал у Пуру его чистую юность в обмен на мою мерзкую старость! Я понимал, все понимал, но был не в силах превозмочь свои страсти, свою постыдную ненасытность!

Я презрел отцовский долг. Я преступил закон обыкновенной человечности. Я предал плоть свою и кровь свою ради минутной прихоти. Я заплатил юностью сына за собственное распутство. Восемнадцать лет я с превеликим тщанием возводил храм своих удовольствий, и каким чудовищным шпилем я увенчал его сегодня!

Шармишта отдала мне себя. Она одарила меня беспредельной, бескорыстной любовью. Я должен был бы жизнью заплатить за каждую слезинку Шармишты. Не в долге дело, смерть за нее была бы моим счастьем. Сейчас я только своей смертью могу вернуть ей счастье ее жизни, вернуть Пуру юность. Но только… Но ведь для этого я должен умереть!

Смерть. Мой самый страшный враг, незримо преследовавший меня с детских лет. Смерть. От страха перед ней я искал спасения в удовольствиях. Смерть — неведомая, непонятная, неизбежная. Что же — самому шагнуть к ней? Без колебаний радостно заключить ее в объятия?

Шармишта с надеждой и ожиданием смотрела на меня — или мне казалось? Восемнадцать лет назад, уходя в неизвестность, Шармишта не укорила меня ни взглядом, ни вздохом. Она шла на муки, чтобы охранить меня от мести Деваяни.

Шармишта умеет любить… И Мадхав умел… И Кача умеет…

Неужели мне не под силу такая любовь?

Только сейчас стал мне открываться свет, и сиял он все ярче и ярче. В этом свете прозревал я простую истину: отдавая себя другим, получаешь больше, чем беря от других для себя!

Как ни проста эта истина, она впервые в жизни открылась мне только сейчас.

Шукра обратил меня в старика, изменив при этом лишь облик, Шармишта преображала мою душу. Рождался новый, незнакомый Яяти, дружески взывая к Смерти: приходи! Я жду, я понял, что только смерть и любовь истинны. Я готов следовать за тобой во мрак. Я не боюсь, ничего не боюсь, ибо в руке моей светильник — любовь Шармишты.

Больше я не боялся приближения к Шармиште. Нежно протянув к ней руки, я помог ей подняться и, коснувшись губами лба, сказал:

— Не тревожься, Шама. Божьей милостью, все уладится.

— Пуру станет прежним? — с робкой надеждой вопросила она.

Я засмеялся:

— Через миг он будет прежним!

— Не смейтесь надо мною, ваше величество! Что можно сделать? На Пуру напустили порчу.

— Ты права.

— Кто? Кто погубил моего мальчика? Премудрый Шукра? Мой сын спас принца Яду, но Деваяни все равно его не пощадила! Что делать, ваше величество, что мне делать?

— Успокойся, Шама, успокойся! Не плачь, вернется к Пуру молодость. Не Шукра виноват…

— Но кто же? Какой враг…

— Врага зовут Яяти.

Шармишта вздрогнула и отстранилась.

— Яяти зовут его. Я растоптал и отцовский долг, и человеческий. Шукра наслал старость на меня, а я — на Пуру. Я — гнусное чудовище. Я твой враг, я враг Пуру.

Шармишта смотрела на меня непонимающим взглядом, не веря моим словам. И оттого, что, и теряя последнюю надежду, Шармишта отказывалась верить в мою порочность, мне захотелось плакать. Каким величием исполнена душа человека, как сильна в ней вера в добро! Она живет добром, любовью, служением людям, дающим ей силу без страха встретить смерть. Лишь плотью человек слаб, душа его сильна.

За эти годы я растратил душу. Шармишта не только сберегла свою, ее душа окрепла в испытаниях. Мне же открыт один путь: я должен, не жалея ни о чем, пожертвовать собой во имя молодости Пуру и принять смерть в свои объятия с тем же предвкушением блаженства, с каким я принимал страсть, истощавшую мою душу.

Но Шармишта, осознавшая, что лишь ценой собственной жизни могу я возвратить Пуру молодость, обливаясь слезами, пала передо мной на колени:

— Я мать, король, я мать, но я ведь и жена! Мне нужны оба глаза, оба, не один!