Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

соответствии с полученными вами приказами»[378]. Непонятно, какое иное направление могло здесь иметься в виду: возможно, Магеллан упоминал Филиппины в частном разговоре с королем.

Единственным человеком, кроме Магеллана, лучше всего понимавшим намерения путешественника, был Себастьян Алвареш, который вел с ним разговоры, уже нами реконструированные, и собирал информацию от своих шпионов. Он считал, что Магеллан направится к мысу Кабу-Фриу на южной стороне южноамериканского выступа – там, где побережье Бразилии отходит к западу. Оттуда, «оставив Бразилию за правым бортом», он будет продолжать движение за Тордесильясской линией, пока не сможет повернуть на запад, а затем, держа курс на запад и северо-запад, пойдет «прямо к Молуккским островам» (diretos a Maluco). Согласно Алварешу, «от Кабу-Фриу до Молуккских островов по этому маршруту, судя по картам, которые есть с собой у экспедиции, нет никакой обитаемой земли. Да будет угодно Всемогущему Богу, чтобы эта экспедиция разворачивалась так же, как и все остальные в этом направлении» – то есть закончилась провалом. Возможно, португальский агент хотел бы включить в число неудавшихся экспедиций и те, что снаряжались в то время или должны были снаряжаться впоследствии из испанских колоний в Центральной Америке. «Тогда Ваше Величество сможет спать спокойно»[379].

5

Жестокое море

Атлантический океан, сентябрь 1519 – февраль 1520 года

Если бы не Господь был с нами, – да скажет Израиль, – если бы не Господь был с нами, когда восстали на нас люди, то живых они поглотили бы нас, когда возгорелась ярость их на нас; воды потопили бы нас, поток прошел бы над душею нашею; прошли бы над душею нашею воды бурные.

Псалом 123: 1–5

Первые члены ордена святого Иоанна были убогими и грубыми людьми, достойными своего покровителя – волосатого Крестителя в верблюжьей шкуре. Один из первых посетителей их больницы в Иерусалиме с презрением писал об их неопрятных бородах. Второй магистр ордена, блаженный Раймонд дю Пюи, приказал им раздать свое имущество бедным и больным, хотя все члены ордена были состоятельными людьми благородного происхождения[380].

Но условия средневековой Палестины, где крестоносцы сражались против воспрявших духом врагов, заставили их взять в руки оружие, облачиться в броню, стать рыцарями, а после изгнания из Святой земли продолжить битвы на море. Рыцари Родоса, как их называли во времена Магеллана по острову, ставшему их твердыней, сделались сведущи в морских сражениях и с кораблями были знакомы не хуже, чем с боевыми конями.

Антонио де Пигафетта, дворянин из Виченцы, 3 октября 1524 года получил должность в ордене, которая, по сути, давала ему пенсию за счет доходов с земель ордена – мы знаем об этом из копии именного списка, сделанной в 1738 году одним антикваром[381]. На приеме при дворе венецианского дожа в 1523 году он поделился своими впечатлениями от экспедиции Магеллана, и один из присутствующих назвал его тогда chavalier hierosolomitano, то есть рыцарем Иерусалимского ордена[382]. Сам он стал так подписываться по меньшей мере с февраля 1524 года и позже[383]. По некоторым фразам в произведениях Пигафетты можно судить о том, что он был уже знаком с атмосферой ордена, с его литературными и религиозными традициями еще до отъезда в составе экспедиции Магеллана. Он предстает здесь как образцовый придворный, искушенный в рыцарской литературе и новейшем этикете двора[384]. Бальдассаре Кастильоне, «арбитр изящества» того времени, автор книги «Придворный» и один из «цивилизаторов» эпохи Возрождения, сформулировавший формальные правила поведения для компаний тех, кто считает себя возвышенными людьми, хорошо знал Пигафетту и рекомендовал издателям и патронам[385]. Пигафетта получил неплохое воспитание, был образован в духе гуманизма – недостаточно для того, чтобы из первых рук знать греческих и латинских классиков, но достаточно, чтобы быть исключительно (по стандартам конкистадоров) заинтересованным в культурах и языках тех людей, которых встретил за океаном.

Что заставило высокородного, обладающего хорошим образованием, манерами и связями дворянина принять участие в авантюре Магеллана? Пигафетта сам приводил два мотива, по которым примкнул к экспедиции: разузнать «о великих и удивительных явлениях на Море-Океане…» и «снискать себе некую славу в далеком потомстве»[386]. Оба мотива выглядят вполне правдоподобно. Любопытство было отличительной характеристикой Возрождения: в 1450-е годы венецианский патриций Альвизе Када-Мосто поступил на службу к принцу Энрике Мореплавателю, чтобы, по собственным словам, расширить свои познания о мире[387]. Пигафетта писал, что прочитанные им книги и их обсуждение вызвали у него горячий интерес к Новому Свету: действительно, он упоминает большое количество доступной ему литературы, в том числе первые издания и пересказы первого опубликованного отчета Колумба, книги Веспуччи (или приписанные ему), а также как минимум первые части работы Педро Мартира д’Англерии, которая продолжала публиковаться[388].

«Чудеса», к которым относились экзотические товары, монструозные деформации, научные новинки, обычаи, считавшиеся грубыми или варварскими, и уютные страхи перед дальними опасностями, испытываемые читателями у себя дома, были неотъемлемым ингредиентом рассказов путешественников. А слава являлась одной из главных ценностей того времени.

Скорее всего, Пигафетта познакомился с Магелланом в Барселоне в феврале 1519 года. Он находился в свите папского нунция Франческо Кьерикьяти, последний должен был склонить короля Карлоса к планируемому крестовому походу против турок и сохранил с Пигафеттой чрезвычайно дружеские отношения, что подтверждается в рекомендательном письме, которое он написал от имени своего приятеля Вичентино уже после окончания экспедиции Магеллана. Возможность присоединиться к экспедиции явно привлекла Пигафетту, поскольку это деяние было достойно рыцаря, представляло собой ценный опыт и способ изучения людей и чудес. Для Магеллана Пигафетта тоже был ценным приобретением: грамотный внештатный член экспедиции мог воспеть путешествие, воздать хвалу ее вождю, разнести весть об успехе, оправдать провал и отвлечь критиков.

Пигафетта стал великолепным хронистом. По меньшей мере черновик его хроники был готов для вручения королю Карлосу по возвращении: Пигафетта поднес монарху «не золото и не серебро, а предметы, гораздо более ценимые столь могущественным государем»[389]. После этого автор отправился в то, что в современной книготорговле назвали бы лекционным турне, и посетил Лиссабон, Мантую, Венецию и Рим, повсюду распространяя рукописные копии своего труда[390]. Его рассказы затмили влияние всех остальных очевидцев и ранних хронистов.

О беспокойных водах Южной Атлантики можно судить по изображению «Oceanus Australis» (Южного океана) на карте Левина Хульсиуса. Киты, летучие рыбы и нарвал с бивнем должны демонстрировать экзотичность и коммерческие перспективы местной фауны. Прически Нептуна и Тритона, дующего вместо рога в моллюска наутилуса, украшены травами и вызывают в памяти головные уборы коренных американцев. Вверху слева плывет «португальский флот