Невинная девушка с мешком золота - Михаил Успенский

— А как же гор... то есть вы сами, маэстро, говорите? — спросил поэт.

— Вы слышите не убогие звуковые колебания, но лично мысль! Ведь знание есть само по себе сила! Даже если мою бедную голову принесут самому негодяю Чезаре — пусть! Расчленять-то он мастак, но вот поинтересоваться божественной анатомией, познать восхитительное строение человеческого тела...

— А коли ему подскажут? — спросил атаман и махнул косой в сторону панычей. — Вы неосторожны, синьор Джанфранко...

Панычи вострепетали. Тиритомба взял из руки Ничевока кинжал и хищно осклабился белоснежными зубами. Кудерьки на поэтической голове встали дыбом.

— Не смей! — остановил его Лука. — Как ты, творец чудных песен, потом жить-то будешь, зарезав безоружных?

— Так они же... Как ты говорил? Ненастоящие?

— Для нас они самые настоящие, — вздохнул атаман.

— Больно вы жалостливые! — возмутился чудо-ребёнок. — Зря врут на арапов, что свирепые! Боитесь, так я лучше сам...

— Верно! — воскликнул маэстро. — Бамбино от природы лишён эмоций! Потому он так и сообразителен! Жаль, что нету с нами второго горшка — тогда бы я быстро произвел несложную ампутацию...

Но чудо-бамбино и от несложной отказался:

— Ага, деда, а потом я с горшком на плечах пойду к царевне свататься!

— Твоя царевна — наука! — торжественно провозгласил учёный. — Ей, единой, должен ты посвятить все помыслы и чаяния...

Теперь уже не только панычи, но и Лука с арапом стали боязко глядеть на учёную парочку.

— М-да, — сказал Тиритомба. — Не зря изучал я народные предания и сказки. Всё сходится. Ведь, как известно, старый колдун обязательно все чары свои должен передать молодому...

— Какие же они колдуны? — спросил Радищев. — Сплошная наука! Ты вот, к примеру, хотя бы тригонометрию помнишь?

— Пифагоровы штаны поднялись за честь страны, — сказал арап. — Поэзия науке не товарищ. В одну телегу впрячь неможно свинью и вольного гуся. Или нет — гуся и трепетну свинью... А волшебник — фигура вполне поэтическая. Я хотел написать поэму про одного злого колдуна, что красавиц похищал. У него вся сила была в бороде. Ныне же сама жизнь подсказала мне верный ход. Не борода у него будет, а горшок взамен головы! Заодно выйдет и скрытая сатира на так называемую чистую науку...

— Меня другое тревожит, — признался Лука. — Атаман я или баба?

Поэт отодвинулся подальше и сказал:

— Баба! Меня к атаманам сроду не тянуло! Лука даже не обиделся.

— Ну... я же временно баба... Да и не баба, а femina intacta... Девицы мы с Аннушкой...

— А если она встретит... Да что там — уже встретила! Синюю Бороду! Ты ведь навсегда... Извини, Лука... Но...

— Он же ры-ыцарь, — сказал атаман, причём произнёс эти слова томно и мечтательно, как всякая девушка. — Да я бы и узнал, если что... Почувствовал бы... Ведь между нами симпатическая связь. С Аннушкой покуда всё в порядке. Хотя у султана ей было бы безопаснее. Но тут ведь всё от неё зависит. Она-то не знает, прежестокая, как из-за неё добрый молодец страдает. Вот что: ты пока расплети-ка мне девичью косу, расчеши её да вплети потом вот эту славненькую ленточку...

Солнышко пригревало, старый дуб склонялся и шумел, горшкоголовый мудрец и юный его ученик проникали мыслями мироздание, панычи на телеге зарылись в свою солому...

Делать Луке ничего не хотелось, а хотелось уснуть и проснуться... Да хотя бы на нудной лекции отца Гордония. В студенческом кафтане. Чтобы никаких бунтов, никаких кружал, никаких разбойников, никаких Аннушек Амелькиных...

«Э нет! — опомнился Лука. — Что же я за человек, если мечтаю обойти судьбу на кривой? Неужто я и впрямь гомункул?»

— Снова кто-то по дороге прётся, — сказал Тиритомба.

Лука нехотя приподнялся, сделал козырьком ладонь и пригляделся.

По дороге шли две женщины. Только шли они не как две подруги на ярмарку, а совсем наоборот. Одна из дам тащила другую на верёвке, то и дело забегала сзади и давала спутнице хорошего пинка.

— Это ещё кто? — сказал атаман и потряс головой.

— Может, монашки... — мечтательно сказал поэт.

— Опомнись! Разве монашки друг дружку верёвками вяжут?

И действительно: та, которую тащили, была основательно, до самой шеи, перевязана крепким вервием. Лица связанной было не разглядеть, поскольку его скрывала такая знакомая вуаль...

— Так это ж Рахит-бек! — обрадовался Лука. — Как это он дал себя связать... э-э-э... даме?

— Это не дама, — с тоской сказал поэт. — И вообше не женщина...

— Ну, ясно, не женщина, — хмыкнул Радищев. — Это вольный горец.

— Да нет, — простонал Тиритомба. — Я не про него. Вторая-то, разуй глаза — это же фрау Карла! Видно, наш вольный горец хотел от неё сбежать, а она вон как с ним обошлась... Теперь за меня примется...

— Отобьём, — с большим сомнением сказал Лука. — Ничевока нашего попросим в случае чего...

— Гляжу я, моя дорогая, что нынче у нас за главного сей дерзостный ребёнок! — заметил арап. — Но что же послужило причиной размолвки между нежными любовниками?

— Сам ты дерзостный ребёнок, — проворчал атаман. — Только как же она его скрутила, такого умелого?

— Она может, — вздохнул поэт. — Мне вообще сдаётся, что фрау Карла на самом деле не фрау Карла, а переделанный ландскнехт вроде...

И на всякий случай замолчал.

Да и не надо было уже ничего говорить, поскольку посланница Совета Европы обладала зычным командирским голосом.

— Я его поймален! — кричала она ещё издали. — Я его разоблачайт! Это не бергбевоннер, это энгляндер! Это энглиш спион!

— Какие вы, бабы, дуры! — сказал обнаглевший арап. — Как будто поэт не видит сути вещей! Как будто певец свободы не узнал бы в удалом сыне гор английского разведчика!

— Но ведь с братом Амвонием мы оба пролетели, — сказал Радищев, словно бы не заметивший замечания об умственных способностях женщин.

— А крепко она его захомутала, — похвалил поэт.

Сам же крепко захомутанный Рахит-бек ничего сказать не мог, потому что рот у него был заткнут его же вуалью.

В отличие от панычей фрау Карла и не подумала упасть в обморок при виде синьора Джанфранко и корчаги на его плечах. Она усадила своего пленника на траву и, раскрасневшись от гнева, стала возмущённо рассказывать историю крушения своей недавно обретённой любви. При этом фрау время от времени ударяла увесистым конопатым кулаком Рахит-бека по башке, словно бы подкрепляя истину.

Фрау Карла, конечно, не была заколдованным ландскнехтом, но в жизни повидала много чего: до того как напялить ей судейскую мантию, послужила в европейской интерполиции, о чём обстоятельно и поведала всему собранию.

— Как я ошибаль себя! — кричала фрау судья. — Как я мог променяль майн кляйне шварце буби на этот бестий! Он говориль во сне! Он призналь себя!

Оказалось, что, утомлённый ландскнехтскими ласками, Рахит-бек не уберёгся и действительно стал разговаривать во сне, восклицая: «Британия — рулёз!» Хитрая фрау Карла сделала сперва вид, что ничего не слышала; Но на другую ночь всё повторилось!

— А ну-ка откупорь его! — приказал Радищев. Фрау Карла поглядела с большим сомнением на раскомандовавшуюся эрусланише медхен, но всё-таки подчинилась.

Разоблачённый горец поначалу вообще не мог ворочать распухшим языком, но жалостливый Тиритомба поднёс к его потрескавшимся губам флягу.

— Это правда, друзья, — сказал Рахит-бек без всякого горского выговора. — Но что вы хотите: тридцать лет вдали от родины... И никаких явок, никаких резидентов! Никакой связи с лондонским бюро! И вдруг впервые в жизни я встречаю понимающее меня существо! Да, я расслабился, сэр Тиритомба, я плохой имперсонатор...

— Кто же вы на самом деле? — спросил Радищев, властно вернув себе главенствующую роль.

— Я лорд Рипли, — гордо заявил бывший горец. — Нахожусь на секретной службе её величества... Я — агент с правом преступления против человечества!

Некоторое время слушатели молчали, поражённые услышанным. Лорд Сарджент Рипли был фигурой не менее легендарной, чем кондотьер Лоренцо Берья. В его существование тоже никто не верил, кроме глав многочисленных секретных служб Тёмного Кесаря да ещё Инквизиции. На сэра Сарджента и его вредоносную деятельность было очень удобно списывать многочисленные просчёты кесарских шпионов. «Англичанин гадит!» — разводил пухлыми ручками даже сам Торквемада.

Главным и основным заданием лорда Рипли было возмущение племён. А поскольку в горах на юге Еруслании этих племён было видимо-невидимо, он и стал Рахит-беком. Племена возмущались, но толку от этого выходило немного: упрямые горцы никак не хотели покидать родные места и отправляться походом на Рим.

Число завербованных сэром Сарджентом вождей, старейшин и князей давно перевалило за сотню. Всем им следовало платить, но легкомысленный король Британии (а потом его столь же легкомысленная дочка Бритни Спирс) расставался с деньгами неохотно. Поэтому король ограничился лишь присвоением лорду Рипли звания сэра Сарджента Кавказского. Званием сыт не будешь, вот ему и пришлось встать на тропу разбоя — благо эта профессия всегда почиталась в горах наипервейшей.