Подружка невесты - Рут Ренделл

На обратном пути в Лондон Филипп купил вечернюю газету. Он уже и не думал, что там может быть что-нибудь о смерти Джоли, и очень удивился, увидев фотографию водолаза, ищущего в Риджентс-кэнэл оружие, которое, по мнению полиции, использовал убийца Джона Крусифера.

— Я получила роль, получила! — ликовала Сента, бросаясь в его объятья — Я так счастлива, я получила роль!

— Что за роль?

— Я узнала утром. Мне позвонил агент. Это роль помешанной в «Нетерпимости».

— Сента, ты получила роль в телесериале?

— Это не главная роль, но она гораздо интереснее, чем главная. На самом деле, это серьезный шанс. Сериал будет шестисерийным, я буду во всех сериях, кроме первой. Ассистент режиссера сказал, что у меня очаровательное лицо. Ты ведь рад за меня, Филипп, рад?

Филипп просто-напросто ей не поверил. Он не мог выдавить улыбку и сделать вид, что доволен. Какое-то время Сента этого, видимо, не замечала. В холодильнике наверху, у Риты, лежала бутылка розового шампанского.

— Я схожу, — вызвался Филипп.

Поднявшись по лестнице и пробравшись в грязную кухню Риты, где пахло прокисшим молоком, он задумался, что ему делать. Занять ли твердую позицию сейчас? Дать ей отпор, бросить вызов ее выдумкам — или жить в мире ее фантазий, никогда не обманываться, но подыгрывать ей всю оставшуюся жизнь? Филипп вернулся в комнату, поставил бутылку и стал осторожно снимать проволоку с пробки. Сента протянула свой бокал, чтобы поймать первую струю пены, и вскрикнула от восторга, когда пробка выстрелила.

— Какой бы нам произнести тост? Знаю, мы скажем так: «За Сенту Пелхэм, будущую великую актрису!»

Филипп поднял бокал. Выбора не было, и он повторил ее слова:

— За Сенту Пелхэм, будущую великую актрису. — И сам слышал, что голос его звучит очень сухо.

— У меня в следующую среду читка.

— Что такое читка?

— Все актеры сидят за столом и читают сценарий. То есть каждый просто читает свою роль, не играет.

— А на какой студии снимается сериал?

Колебание было недолгим, но оно все-таки было.

— «Уордвилл Пикчерз». — Сента опустила глаза и посмотрела на свои руки и на бокал шампанского, который держала на коленях. Она склонила голову, так цветок клонится к стеблю, и серебряные волосы заструились по ее щекам. — Ассистент режиссера — Тина Уэндовер, а компания находится на Бервик-стрит, в Сохо.

Сента говорила спокойно, неторопливо, с вызовом отвечала на поставленные вопросы. Ведь он усомнился в правдивости ее слов. Филипп с тревогой сознавал, что Сента может угадывать, но крайней мере до некоторой степени, что творится у него в голове. Сказав, что они умеют читать мысли друг друга, Сента была права, во всяком случае в отношении себя. Он посмотрел на нее и обнаружил, что ее взгляд прикован к нему. Сента опять проделала трюк, приводящий его в замешательство: она не отрываясь смотрела ему в глаза.

Она предлагала Филиппа проверить ее? Потому что знала, что этого он делать не станет? Принять ее выдумки было бы проще, думал Филипп, если бы она и сама обманывалась, если бы верила своим сказкам. Тревожно то, что она не верила им и зачастую не ждала, что в них поверят другие. Сента наполнила бокалы и сказала, по-прежнему не отводя глаз:

— Полицейские не очень умны, правда? Опасен тот мир, в котором к кому-нибудь средь бела дня может подойти девушка и убить, а никто об этом не узнает.

Она так обращается с ним, потому что он не поверил ее первому рассказу? Когда Сента говорила так, у Филиппа внутри что-то обрывалось, сердце падало. Он не мог подобрать никаких слов.

— Я иногда думаю, не могла ли в те дни Воришка заметить меня. Я была осторожна, но ведь некоторые люди очень наблюдательны. А что, если я приеду туда снова и Уголек меня узнает? Он может учуять меня, завыть, и тогда все догадаются.

Филипп по-прежнему молчал. Сента продолжала:

— Было очень рано, но меня же видели многие: мальчик, который разносил газеты, женщина с ребенком в коляске. А когда я села в поезд, то почувствовала, что на меня кто-то очень пристально смотрит. Думаю, это из-за пятен крови, хотя я была в красном и их не должно было быть видно. Я отнесла ту блузку в прачечную, постирала, так что не знаю, были на ней пятна или нет.

Филипп отвернулся и стал разглядывать себя и ее в зеркале. Единственный цвет, ослабевавший в тусклом, мрачном свете, при котором одежда казалась темной, а кожа — мертвенно-бледной и мерцающей, был цвет вина в бокале, неяркий, но насыщенный розовый, превращаемый зеленым стеклом в кроваво-красный. Любовь к Сенте, что бы та ни говорила, будто присосалась к Филиппу изнутри и причиняла боль. Он чуть не застонал, подумав, как все могло бы быть, если бы Сента не продолжала так настойчиво все портить.

— Я не боюсь полиции. Во всяком случае, со мной такое не в первый раз. Я знаю, что умнее. Знаю, что мы оба слишком умны для них. Но мне интересно… Мы оба совершили такие жуткие вещи, а нас никто даже не заподозрил. Мне казалось, они могут прийти, спросить о тебе. По-моему, они еще могут появиться. Но не волнуйся, Филипп. Со мной ты в полной безопасности, от меня они никогда ничего не узнают.

Он ответил:

— Давай не будем об этом, — и обнял ее.

Ночь, темная и угрюмая, казалась Филиппу на удивление тихой, гул машин — отдаленным, улица — пустынной. Возможно, дело в том, что он уезжал от Сенты позже, чем обычно. Был второй час.

Он перегнулся через балюстраду, спускаясь по лестнице, и увидел, что ставни на окне чуть приоткрыты. Филипп собирался закрыть их перед уходом. Но с улицы никто не увидит ее, голую, спящую, отражающуюся в зеркале: Филипп, добровольный страж, убедился в этом и остался доволен. «Не в первый раз», — что Сента хотела этим сказать? Он не переспросил, потому что потребовалось какое-то время, чтобы осознать эти слова. И вот они окончательно ясны. Уже был случай, когда полиция могла подозревать ее в совершении чего-то ужасного? Это она имела в виду?

Свет фонарей, тусклый, зеленоватый, и тонкий туман создавали впечатление подводного мира, затонувшего города, где дома — рифы, ветви деревьев — морские водоросли, тянущиеся сквозь мутную темноту к какому-то невидимому свету.

Филипп поймал себя на том, что идет осторожно, легко, чтобы не нарушить тяжелую непривычную тишину. И только когда он завел машину — ужасный шум — и повернул на Сизария-гроув, он заметил листовку, которую кто-то прилепил на лобовое стекло, пока он гостил у Сенты. Включенные дворники тащили обрывки бумаги по мокрому стеклу. Филипп свернул на обочину, остановился и вышел.

Он скомкал раскисшую бумажку. Это была реклама распродажи ковров. С дерева ему на шею упала ледяная капля, и он вздрогнул. На кладбище темно, над землей какой-то вязкий холодный пар. Филипп положил руки на ворота. Ржавое железо было мокрым. Филипп почувствовал что-то более ледяное, чем капля, упавшая на него, — дрожь по спине.

На одной из ступенек, ведущей к паперти, горела одинокая свеча. Ворота открылись со скрипом, напоминавшим стон человека. Филипп сделал несколько шагов по камням, промокшей траве, влекомый голубоватым сиянием и желтым кругом над пламенем.

На крыльце на постели из одеял и тряпья кто-то лежал. Лицо Джоли, поднявшего голову к свету, показалось Филиппу маской привидения.

Глава 17

Он не желал этого делать. Вся его природа противилась лжи. Мысль о том, что можно изображать кого-то другого, рассказывать придуманную историю, чтобы получить некоторые сведения, была так отвратительна, что Филиппа по-настоящему подташнивало, когда он думал об этом. Он откладывал четыре дня. И вот он в кабинете Роя один (Рой на обеде, а секретарша занимается почтой мистера Элдриджа), и у него есть шанс, не воспользоваться которым означает струсить.

Встреча с Джоли сделала этот поступок необходимым. По какой-то причине (хотя Филипп едва ли понимал, по какой именно) он поверил Сенте, когда та сказала, что Джоли и убитый Джон Крусифер — это одно лицо. Он поверил, и ему довелось пережить ужасное. Ведь он решил, что смерть Джоли отчасти произошла по его вине, пусть и не он убил бродягу.

Джоли жив. Его отсутствие объяснялось тем, что он месяц лежат в больнице. Филипп и не думал никогда, что в жизни бродяг, хоть она и похожа на жизнь обычных людей, может быть место врачам. Ему не приходило в голову, что бездомные иногда по необходимости проникают в мир тех, у кого есть крыша над головой.

— Мне оперировали простату, — сказал Джоли, приветствуя Филиппа у своего очага, состоящего из свечи и тряпья, и предлагая ему свою подушку — ярко-красный пакет «Теско», набитый газетами. — При моем образе жизни, как вы могли бы выразиться, нежелательно каждые десять минут бегать по малой нужде. Представляете, я в этой больнице чуть не умом тронулся.

— Постоянно вас мыли, да?

— Не в этом дело, начальник. Двери запертые — я этого не переношу. Нас в палате было шестеро. Днем все нормально, но на ночь двери запирают. Я как свинья потею, когда двери закрыты. Пришлось выздороветь. Пришлось, меня просто вынудили. «Вы не пойдете отсюда сразу обратно на улицу», — сказали мне они. Будто я уличная девка. Вот, мол, друг, как тебе подфартило!