Слишком много блондинок - Холина Арина

Экскурсия по квартире поразила — я ничего не узнавала. Это был дом какого-то нефтяного миллиардера или голливудского киномагната — я только руками разводила и ойкала. Злиться на то, что ремонт занял в два раза больше времени, показалось святотатством, а рабочие во главе с Машей — архангелами с заляпанными банданами вместо нимбов.

Стены выглядели так, будто сквозь одну краску проступала другая: сквозь зеленую — салатовая, через желтую — персиковая, сквозь персиковую оранжевая… Сработано было «под старину», но было ясно, что вся эта красотища сделана только что, причем за бешеные тыщи. Даже потолок был таким же: бежевый с коричневым.

Теперь мне надо только купить мебель, люстры, всякую утварь, шторы… В общем, все то, на что у меня не осталось денег.

Рассыпавшись в благодарностях и договорившись окончательно рассчитаться и принять квартиру через неделю, я потащилась на работу.

Делать вид, что я бодра и весела, в течение пяти часов… Главное было — не смотреть на диваны… хотя часам к трем я даже компьютерное кресло считала замечательным спальным местом, созданным специально для здорового, удобного сна.

К тому же все обсуждали вчерашнюю тусовку, без конца подшучивая над моей «торжественной речью». Все бы ничего, но Сергей был единственным человеком, догадавшимся, что говорила-то я серьезно, и, стоило кому-нибудь очередной раз шлепнуть меня по плечу и заявить: «Ну, ты вчера была хороша…» — из-за его монитора раздавалось злобное шипение и окрик: «Не мешайте работать!»

Кое-как оттарабанив передачу, я похватала вещички и поползла в кафе — ужинать и размышлять.

Весь день я отговаривалась — перед самой собой — похмельем, чтобы не думать о Паше. Не в смысле секса, а вообще… Я отделывалась от всех этих мыслей по одной простой причине — едва я пробовала осмыслить происшедшее, я начинала паниковать, что все испортила, что Паша никогда не захочет меня видеть… и меньше всего понимала, зачем все это нужно — чтобы он меня видел.

Я… Я все время думала о нем… о том, что он говорил. Все, что он говорил было мне близко и понятно, как будто отвечал на мои собственные трусливые мысли, и… он был такой решительный и энергичный. И талантливый. И привлекательный. И не как все. Вспомнив, сколько раз я думала о ком-то, что он — не как все, и что все «это» — по-настоящему, в последний раз и на всю жизнь и что «он» все переворачивает в моей душе… Это было много раз. И самое страшное — это было каждый раз одинаково. Я трепетала, обожала, замирала… а спустя две недели уверяла, что «он» не стоит моего мизинца.

Но с Пашей было как-то странно — я боялась загадывать, боялась думать о том, что что-то у нас может не получиться и… получиться… Во мне как будто что-то росло, накипало, и я не хотела излишней поспешностью, даже мысленно этому помешать.

Запутавшись в собственных рассуждениях, я вынула телефон, чтобы позвонить Паше и узнать, «как он там» и «что вообще», но с ужасом обнаружила, что не могу этого сделать. Я воображала, что позвоню, а Паша подумает: «А, ну конечно, та самая Вера… которая напилась как рыба, заставила меня вытирать ей сопли, слушать безобразные откровения о том, как ее бросил парень, которому хватило ума найти другую женщину… что там?… ах да, она пыталась меня изнасиловать, из-за нее я опоздал на встречу, потому что полчаса не мог ее убедить, что даже с такой головной болью люди могут подняться с кровати…» Паша так трогательно упрашивал меня проснуться, словно извинялся за то, что ему надо уходить и он не может меня оставить, потому что ключ один. Как будто он мне обязан.

В бар ворвалась толпа моих коллег — у редактора Пети, друга Юры, был день рождения, о чем я благополучно забыла. Это был замечательный повод сунуть телефон в карман и никому не звонить — я же буду страшно занята на этом празднике и мне будет, разумеется, так весело, что я и не вспомню ни о каких Пашах.

Но тут телефон зазвонил сам.

— Ты как? — поинтересовался Паша.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ой, хорошо, то есть не очень, конечно, но более-менее… — все это говорила не я, а какое-то мое десятое «Я». — Что делаешь?

— Выхожу из студии, это рядом с твоей работой…

— Ой, а приезжай сюда, мы тут день рождения отмечаем, — верещала «не я».

— Клево, — согласился он.

— Ну, я тогда пошла тебе пропуск выписывать, встретимся на проходной…

— Через десять минут, — и он отключился.

Встретив Пашу, я неожиданно вспотела от волнения: меня бросило в жар, что в моем плачевном состоянии обозначало мокрые подмышки. Стараясь не отнимать рук от, как назло, серой обтягивающей майки — заметно любое пятно, я приняла независимый и уверенный вид. Кое-как вскарабкавшись на второй этаж — на каждой ступеньке я жалела, что погорячилась и не поехала на лифте, — я вместе с Пашей вползла в бар и поискала глазами «день рождения». Они устраивались в нише — расставляли бутылки и тащили закуску.

Мы подошли, поздравили — без особенного вдохновения, вручили только что купленный мундштук и карманную пепельницу и собрались было присесть, как услышали:

— Паша! Это ты?!

Обернувшись, увидели Алису, на которую Паша вдруг бросился, раскрыв объятия. Они долго и крепко обнимались… на что я смотрела без одобрения… после чего выяснилось: они вместе работали бог знает когда на питерской радиостанции — воспоминания из серии «бурная молодость», но уже года четыре не встречались. Поначалу я даже обрадовалась — думала, что становлюсь светским человеком, одни знакомые которого пересекаются с другими — «свой круг», «мир тесен». Но когда Алиса без тени сомнений уволокла Пашу в глубь ниши, бросив мне:

— Извини, так поговорить хочется, столько не виделись…

…а Паша, весело улыбаясь, побежал за Алисой…

…Если бы у меня был с собой цианистый калий, я бы, не задумываясь о последствиях, высыпала его в Алисин стакан, а если бы не было возможности дотянуться до стакана, прямо бы в рот ей затолкала… За двадцать страдальческих секунд, что я выслушивала «ой, ну это надо же… я слышала, ты музыку… я тебя по телеку…», я заметила: у нее слишком блестят глаза — для старого друга…р-рр…

По счастливейшей случайности я оказалась между Петей и Светой. Поворачиваюсь к Пете. Некоторое время мы душевно беседуем о современной литературе.

Я: тра-та-та… Вот последний Гарри Поттер…

Петя (с иронией): А ты что, большая поклонница Гарри Поттера?

Я: Если ты намекаешь на мой возраст, то — да, большая. А так — просто мне нравится книжка, без фанатизма.

Петя: Это вторично…

Я: А что не вторично?

Петя: Алиса в Зазеркалье, Гулливер…

Я: Ну и пусть вторично, зато интересно.

Петя: Гарри Поттер — конъюнктура.

Я: Сам ты конъюнктура.

Петя: Поттер — типичный американизм…

Я: Книжка английская.

Петя: Гарри Поттер учит детей тому, что взрослые — враги. Негативизм по отношению к родителям — адская движущая сила личного прогресса.

Я: Петя! А ты всегда внимательно слушаешь то, что говоришь?

Петя: Поттер — это лишь ловкий маркетинговый ход для приведения к одному знаменателю психологии подрастающего поколения…

Я: Петя, прости меня, дуру грешную, но если ты еще что-нибудь скажешь, мне придется тебя задушить.

Петя на меня обижается, и я поворачиваюсь к Свете.

Света: …Ля-ля-ля… Я похожа на Ким Бессинджер…

Я (недоуменно вглядываясь в узкие, залипшие на переносице глазки, в тонкие губы и круглое, толстое лицо): Ты похожа на Ким Бессинджер?

Света: Да, а что, ты не замечала?

Я: По-моему, ты ни капельки не похожа.

Света: Мне все говорят, что я на нее очень похожа. Меня даже для одного журнала в профиль фотографировали вместо Бессинджер.

Я: Ты в этом уверенна?

Света минут десять пересказывает случаи, когда ей говорили, что ее — Свету — от Бессинджер не отличишь.

Я: Ладно, ты на нее похожа. Одно лицо.

Света долго думает, после чего заявляет: Когда я была в Испании, у меня попросили автограф — думали, что я — она.