Пестрота отражений (СИ) - Жукова Юлия Борисовна

Как следует полистав справочники, Азамат таки находит иллюстрацию, которую Хос узнаёт. Грибы похожи скорее на оборки из прозрачной желтовато-коричневой ткани или лепестки махрового цветка.

— Несъедобны, — читает Азамат, — лекарственной ценности не представляют.

— Ну это они для людей не представляют, — замечаю я, но Азамат вдруг сдвигает брови.

— Я их знаю, — говорит он. — Но они только через пару месяцев начнут вылезать.

Оппачки.

— А грибница?.. — спрашиваю я, хотя как я собралась искать грибницу незнакомого гриба, не зная точного места произрастания и даже без образца ДНК для сравнения?

— Не, — мотает головой Хос. — Надо вот эти лепестки сами. Но сейчас их нет.

— Может, кто-нибудь их сушит? — предполагаю я. — Знающие там или кто…

— Уже ищу, — откликается Азамат. — Но не похоже. Они даже не ядовитые, просто невкусные, я как-то в детстве пробовал. Как бумагу жевать.

— А как вы их едите? — уточняю я у Хоса. У хозяев леса нет уплощённых премоляров, которые бы позволяли пережёвывать растительную пищу, да и челюсти у них из стороны в сторону двигаются только в человеческом облике, да и то мало и плохо.

— Лижем, — удивлённо отвечает Хос, как будто его удивляет, что мне это не очевидно. — Ну, мелкие сосут. На вкус противно, но помогает проспать всю болезнь, лишь бы жира хватило. А то так во сне и сдохнешь от голода.

Я прикидываю, хватит ли жира Камышинке. Она вообще не толстая, не как столичные муданжки, но и не палочный человечек, как Арай. Нормальная рыхлая фигура, какая обычно бывает у сбалансированно питающихся рожавших муданжек. Надо надеяться, на несколько дней хватит. Не хотелось бы экспериментировать ещё и с глюкозной капельницей.

— Ничего не нахожу, — качает головой Азамат. — Никто не запасает эти грибы. У них даже внятного названия нет, поганки и всё. Не знаю, может, если я кину клич, кто и найдёт у себя, но вряд ли к сроку.

— Я могу кинуть клич, — предлагает Хос. — Пойду разбужу пару птиц, так быстрее выйдет.

С этими словами он перекидывается, подцепляет остатки баранины со своей тарелки и трусит на выход. Дверь перед ним открывается по датчику, а в коридоре я вижу тень Дорчжи, который так же трусцой следует за своим охраняемым объектом.

Азамат тоже провожает его взглядом, а потом выключает планшет.

— Тебе бы поспать подольше, — говорит он мне. — Завтра день будет тяжёлый, как бы дело ни повернулось.

Я киваю, хотя на душе неспокойно. Хочется бежать делать анализы, проверять на аллергии, оценивать состояние организма пациентки… Но что я там могу оценить? Плотность первичного бульона?

Поэтому, помаявшись совестью ещё с полчасика, всё-таки отправляюсь спать, наказав мужу не пускать ко мне утром мелкую ни под каким видом. Завтра мне и без неё бесенят хватит.

* * *

Мои нервы принимают форму длиннющего опросного листа, которым я донимаю Камышинку всё то время, что мы ждём вестей от Хоса. Он как упорол вчера на ночь глядя в лес, так и не возвращался. Телохранители с ним только по городу ходят, в лесу он сам с усам.

Я планомерно выясняю, что новорожденная девочка может дышать на воздухе так же, как и в воде, поэтому мы решаем пока с аквариумом не заморачиваться, а ограничиться срочным заказом переноски из армированного акрила, потому что, я подозреваю, на руках это существо долго не усидит.

Слегка за полдень Камышинка начинает намекать, что не отказалась бы чего-нибудь съесть, но я запрещаю её кормить перед операцией. Чача воспринимает этот запрет без энтузиазма — и я понимаю, почему. Зубки у его супруги с течением времени как-то подозрительно заостряются.

Но тут я наконец прозваниваюсь Ирлику.

— Что у вас там стряслось? — весело спрашивает он. — Я только что увидел твои сто сорок восемь неотвеченных.

— Мне нужна помощь, чтобы сделать операцию речной дочери, — выпаливаю я, пока связь не прервалась.

Ирлик начинает ржать.

— Найдёшь же ты себе развлечений, — комментирует он. — Какой ещё речной дочери?

— Это ты мне скажи, — я развожу руками, хоть он меня и не видит. — В легендах их так называют: дочь реки. Они выглядят, как э-э… помесь человеческой формы хозяина леса и рыбы-петушка. В детстве. Во взрослом возрасте лучше мимикрируют под людей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Какие рыбы в детстве? — покатывается Ирлик. — Да вас там на месяц оставить нельзя, находите всякую дрянь!

— Ты нас уже почти на полгода оставил, — высказываюсь я о накипевшем. — Мы тут твоих котят спасаем, а ты гуляешь невесть где. Давай дуй домой детищ своих спасать!

— Погоди, погоди, — отсмеявшись, серьёзнеет Ирлик. — Ещё раз, что за тварь вы опять подобрали?

Я начинаю нервно пересказывать ему содержание легенд. Он молчит, поэтому я рискую даже послать ему фотку детёныша, хотя связь пошаливает.

— Как мне ещё объяснить? — кипячусь. — Много ли ты вообще знаешь тварей, которые всё детство сидят в реке?

— Ни одной не знаю, — мрачно сообщает Ирлик. — Лиза, я понятия не имею, что это вы нашли, я такого никогда не видел.

— Я тебе говорю, — вздыхаю я, — она устроена так же, как вы и хозяева леса.

Я слышу прямо в трубке, как он скребёт затылок.

— Ну, — говорит он наконец, — если она из реки, то, может, Укун-Тингир что-то знает? Потому что я без понятия. У Байч-Хараха же есть какие-то энциклопедии, я видел, там что написано?

— Там про них ничего нет, — признаю я. — Азамат говорит, легенды про них очень редкие и древние, и он считал, что это всё выдумка, но…

— А точно не выдумка? — перебивает Ирлик.

— Вот вернись и проверь, — фыркаю я. — Её все видят, не только я.

— Ладно, — медленно произносит Ирлик, — я постараюсь к вечеру. Раньше никак. Но это уже не смешно.

И отключается. Понятное дело, моё настроение от этого разговора сползает только ниже. В конце концов, за неимением лучшего выбора, я даже набираюсь сил позвонить Укун-Тингир.

Она берёт трубку минут через пять и даже понимает, кто я, но сколько я ни пытаюсь донести до неё суть проблемы, боюсь, что в туманные чертоги её сознания ничего не проникает. Единственное, что она сообщает мне относительно внятно, — это что она никогда не слышала ни о каких дочерях никаких рек, а уж кому и знать, как не ей.

— Камышинка, — говорю я, врываясь после этого липкого и мутного разговора обратно в палату, — у вас нет идей, почему боги ничего не знают о существовании вашего племени?

Она щерит на меня зубы, которых как будто стало больше, но справляется с собой и отвечает спокойно:

— Откуда им знать? Мой дом далеко отсюда. Я не знала, что и люди-то о нас слышали. У нас всё иначе.

— Далеко… в какую сторону? — уточняю я.

Но Камышинка только пожимает плечами.

Я начинаю что-то соображать, но тут — наконец-то! — является Хос.

Он заходит в палату, оставив дверь открытой. Я не успеваю сказать ему, чтобы закрыл — за Хосом водится в лучших кошачьих традициях оставлять всё настежь, — но тут у него из-за спины появляется хозяйка леса с котёнком. Нашим котёнком!

— Ой, здравствуйте! — ошарашенно выпаливаю я.

— Я вот привёл, — довольно отчитывается Хос. — Она умеет.

Я на пару мгновений и думать забываю о проблемах Камышинки, засмотревшись на котёнка. Девочка изрядно подросла, но по-прежнему сидит у матери на загривке. Я начинаю понимать, почему у хозяев леса такая сутулая осанка.

Завидев меня, котёнок, однако, к ужасу матери, спрыгивает и идёт обнюхивать мои тапочки.

— Ты моя щладкая, — не удерживаюсь я и присаживаюсь погладить мохнатую голову. Голова, надо сказать, уже почти с мою, да и вся зверушка размером с пуфик для ног, а лапы шире моей ладони. Складочки перепонок между передней и задней лапками касаются пола — наверное, не научилась ещё подбирать, Хос вот как-то их поджимает к бокам. Она приветливо тычется мордой мне в руку, лижет и прикусывает большой палец, придерживая лапой, чтобы не отняли. — Ого зубищи какие уже, — замечаю я. — Охотница растёт.