Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии - Эмиль Абрамович Паин

Каунасе и Вильнюсе состоялись многотысячные шествия католиков, требовавших свободы отправления религиозных обрядов, на которых также звучали лозунги «Последуем примеру Венгрии!». Не менее массовые протестные демонстрации, но в светской форме прошли и в Эстонии (октябрь — ноябрь 1956 года). Здесь политические лозунги были адресованы людям, чье этническое самолюбие было задето самим фактом включения республики в состав СССР, отождествляемого с Россией. Между понятием «советский» и «русский» большинство эстонцев не делало различий. Демонстранты, как правило молодежь, в Таллине и Тарту выходили с плакатами: «Долой русских правителей!», «Смерть русским оккупантам!» и др.[374] Некоторые исследователи полагают, что «национально-освободительное движение в Прибалтике в конце 1956 — начале 1957 года достигает самой высокой точки за все хрущевское десятилетие»[375]. Однако после этого открытое сопротивление советской власти стало почти невозможным, оно немедленно подавлялось и было непродуктивным. На смену ему шли другие формы протеста.

Уже в 1958 году характер национальных движений в Балтийских республиках заметно изменился — открытые протесты стихли, и национальные движения ушли в подполье или стали действовать полулегально, в закамуфлированной форме. Для этого в Литве активно использовалась религиозная сфера: демонстративное отправление католических обрядов (крестин, венчаний, отпеваний и др.). Эти действия демонстрировали протест в условиях воинствующего атеизма, но такой протест был не так опасен для граждан и преследовался меньше, чем уличные демонстрации и распространение политических листовок.

Во всех республиках региона политический протест сместился в сферу защиты национального языка и культуры, охраны исторических памятников и экологических движений. Такой тип проявления протестов, при самосохранении национальных движений, имел своим положительным следствием то, что вместо вождистских элит военного, партизанского времени в эпоху «оттепели», а потом и застоя в Балтии стала формироваться новая элита, рекрутируемая из среды деятелей культуры, не связанной ни с советской, ни с досоветской бюрократией. Впоследствии события конца 1980‐х годов показали, что такая элита оказалась куда ближе к задачам возрождения национальных государств, чем элита, сформировавшаяся в других республиках СССР из числа функционеров бывшего советского партийного и хозяйственного аппарата.

На закате правления Н. Хрущева именно Балтия продемонстрировала тенденцию, которая позднее стала преобладающей в большинстве республик и автономий на территории СССР. Эта тенденция определила собой 20-летний период правления Брежнева и Андропова (1964–1984) в его этнополитической проекции, а именно как эпоху самосохранения в подполье национальных движений в тех регионах, в которых они сложились, и постепенного становления (также в подполье) таких движений в регионах, где в 1950‐х годах существовали лишь их зачатки. Национальная политика Советского государства по своим целям должна была противостоять национализму, но фактически лишь содействовала его становлению, и это показала эпоха застоя.

9. Эпоха застоя: прелюдия распада СССР (1964–1985)

«Золотой век» советской бюрократии и клановой коррупции

Как только ни называли историки время брежневского руководства партией и страной: эпохой «застоя» или «стабильности», периодом «развитого социализма» или «геронтократии»[376]. Известны и другие броские характеристики этого времени, в их числе и определение «золотой век советской номенклатуры» — высшей партийной бюрократии, касты руководителей[377]. Действительно, никогда ранее этот социальный слой не имел в Советском Союзе столь благоприятных условий для самосохранения. После сталинских чисток и хрущевской перетряски кадров, в эпоху «развитого социализма» для номенклатуры наступило время ее наивысшего расцвета и безопасности, в особенности для региональной партийной элиты — руководителей республиканских, краевых и областных компартий. Их роль в номенклатуре ЦК КПСС значительно возросла именно в это время[378]. Одной из важных предпосылок этого процесса стала операция по отстранению от власти лидера партии Н. С. Хрущева на Октябрьском 1964 года Пленуме ЦК КПСС. К нему серьезно готовились Брежнев и другие инициаторы этого бескровного дворцового переворота[379]. Для того чтобы гарантированно привлечь на свою сторону региональных членов ЦК, организаторы Пленума внесли на его рассмотрение предложение об отмене в Уставе КПСС требования обязательной сменяемости и ротации кадров выборных партийных органов. Как свидетельствуют историки, именно это решение Пленума было принято с наибольшим энтузиазмом его региональными участниками, что, помимо других обстоятельств, обеспечило Л. Брежневу их всеобщую поддержку. Это решение впоследствии обусловило беспрецедентную несменяемость бюрократии на руководящих постах в партийном аппарате, в министерствах и ведомствах.

При Хрущеве первых секретарей республиканских ЦК уже не расстреливали, как при Сталине, но меняли часто. Только в одной Казахской СССР за 10 лет (с 1953 по 1964 год) сменилось восемь первых секретарей ЦК КП республики, а с 1964 года Д. А. Кунаев (соратник Брежнева по его работе в Казахстане) возглавил республику на 22 года[380]. В эту же эпоху Ш. Рашидов сел на партийный «престол» в Узбекистане на 24 года, так же как и его коллега Т. Усубалиев в Киргизии. Немногим меньше удержались на вершине партийной иерархии Д. Расулов в Таджикистане (21 год) и И. Бодюл в Молдавии (19 лет).

Брежневскую эпоху не случайно стали называть «геронтократией» (власть стариков), поскольку в этот период, как никогда ранее и позднее, проявилось старение партийного аппарата. При Сталине средний возраст членов Политбюро был около 50 лет, при Брежневе он превысил отметку в 70 лет, и лишь в годы перестройки (1985–1991) средний возраст лидеров КПСС стал снижаться[381].

Еще одной характеристикой этой эпохи стал процесс образования и окостенения во властных структурах, центральных и региональных, замкнутых патримониальных сообществ — клик или кланов, сплачивающихся вокруг партийного руководителя. А. И. Фурсов полагает, что брежневский период стал временем «олигархизации коммунистической власти» — срастания партийно-хозяйственных кланов с преступными группировками в теневой экономике во многих регионах, слабо контролируемых из центра[382]. Многолетние руководители республик имели возможность годами подбирать себе и «под себя» удобных соратников, формируя устойчивые сообщества, похожие на мафиозные семьи. Брежнев показывал в этом пример, окружив себя выходцами из тех регионов, где он прежде работал. Так, в Политбюро возникли группировки, получившие в литературе названия «днепровская», «молдавская» и «казахстанская» мафия.

По мнению А. Некрича, впервые термин «мафия» применительно к руководству компартии появился в 1981 году в Польше при расследовании комиссией ЦК ПОРП деятельности уже свергнутого к тому времени первого секретаря этой партии Эдварда Герека. Именно его группировку польская контрольная комиссия назвала «партийной мафией», а потом, уже в годы горбачевской перестройки, термин «партийно-государственная мафия» появился и в СССР[383].

В брежневскую эпоху термин «мафия» не использовался применительно к партийным кадрам, однако опасность появления местнических, клановых группировок и их криминализации стала осознаваться уже тогда, в том числе и в Кремле. Косвенным свидетельством этому стало назначение офицеров сил правопорядка на посты глав партийных организаций республик Кавказа. В 1969 году в